Агате Несауле - Женщина в янтаре

• Название: Женщина в янтаре
• Автор: Агате Несауле
• Издательство: Tapals
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 9984-577-89-9

Книга Агаты Несауле «Женщина в янтаре», высоко оцененная критикой, выдержала в Америке два издания (1995, 1997), удостоена премии «Wiskonsin Librarians Outstanding Achievement» (1995) и премии «American Book Award» (1996). Переведена на немецкий, шведский, датский и латышский языки.

«Ужасы войны — это только начало повествования. Всем, кому суждено было остаться в живых, приходилось учиться жить с этим страшным знанием.

Более сорока лет живу я, испытывая стыд, гнев и чувство вины. Меня спасли чужие рассказы, психотерапия, сны и любовь. Моя история — подтверждение того, что исцеление возможно.

Я молюсь, чтобы войны исчезли, и надеюсь, что все их жертвы будут поняты. Я хочу, чтобы и после того, как прекратились зверства, этим людям были дарованы нежность и любовь».

---

— Ты уже достаточно взрослая, чтобы идти одной, — говорит она.

Беата будет учиться в Шортриджской средней школе, так что нам придется расстаться. Беата добирается до школы автобусом; каждая поездка обойдется ей в одиннадцать центов, или в жетон. Она боится пропустить свою остановку, боится, что не найдет дом. В 45-ю основную школу мне ходить всего за два квартала — как сквозь строй, под градом ударов.

И миссис Чигане не сможет меня проводить, она устроилась на работу в магазин «Hooks» — печет гамбургеры и учится готовить напитки с газированной водой и мороженое с фруктами и сиропом. Управляющий сказал, что она для этой работы старовата, но так как она быстро схватывает, он в конце концов научит ее обращаться с кассовым аппаратом. Вот тогда-то можно будет надеть красивое платье, сидеть за прилавком и получать деньги.

Я испугана и в то же время испытываю облегчение, что мама не сможет пойти со мной в школу. Она тоже учит английский по книгам и газетам, а с разговорной речью у нее не лучше, чем у меня. И я краснею при одной мысли о том, что мама вдруг заговорит. А что она наденет? Ее единственное выходное темно-синее шерстяное платье с белым кружевным воротничком, мелкими пуговками и длинными рукавами вытерлось, обносилось, сзади блестит. Она носит черные туфли на шнурках. Здесь так никто не одевается. Я стыжусь мамы, но еще больше стыжусь своего предательства.

Отвести меня предложила миссис Коэн, наша домовладелица. Я жду на лестнице, она опаздывает. Одета миссис Коэн как обычно, когда показывает латышским семьям квартиры. Подол платья оторван, внизу болтаются какие-то нитки, на пышной груди — пятна от еды. Она не причесана, жидкие волосы лоснятся, лицо красное. На толстых голых ногах стоптанные мужские шлепанцы без задников, они хлопают при каждом ее шаге. В сумочке ключи, сигареты и конверты с квитанциями об уплате за квартиру. Одна ручка сумочки оторвана и держится на английских булавках. Миссис Коэн ест пончик, сахарная пудра осыпается на платье.

Она достает еще один пончик, делит его пополам, протягивает мне. Когда я отказываюсь, миссис Коэн печально качает головой. Что ж, она хотела как лучше.

Дети парами и стайками спешат в школу. Они здороваются, некоторые за руку, весело смеются. Кажется, нет никого, кто шел бы один. Я надеюсь, что меня с миссис Коэн никто не заметит, но не заметить нас нельзя. Мне кажется, ребята перешептываются и смеются. Скорее всего, договариваются, как меня потом побить. И я ни за что, ни за что не должна плакать, а то мне же будет хуже.

Миссис Коэн вводит меня в директорский кабинет. Мисс Эббот, элегантная дама с седыми волосами, оглядывает меня, потом смотрит на миссис Коэн и спрашивает: «Это твоя мама?» Она медленно повторяет вопрос. Миссис Коэн трясет головой и бросается что-то длинно объяснять, что — я не понимаю.

Я тоже энергично трясу головой. Мисс Эббот согласно кивает. Она показывает мне листок бумаги и предлагает вписать свое имя и адрес. Миссис Коэн переводит мне вопросы на идиш. В формуляре остается много пустых строк, но мисс Эббот королевским жестом дает понять, что это не важно. Она берет меня за локоть и уверенно ведет в сторону лестницы. Миссис Коэн, шаркая тапками, уходит, потом оборачивается и ободряюще машет мне рукой.

Коридоры похожи на комнаты; солнечный свет вливается в огромные высокие окна с обеих сторон здания. Деревянный пол натерт до блеска, на стенах картины в золоченых рамах, на них мужчины в старинных фраках и мундирах. Вдоль одной стены коридора полки под стеклом с книгами, чучелами птиц, глобусами и картами. Школа замечательная. Вот бы побыть здесь одной, здесь будет легче учиться, чем в неуютных комнатах в лагерях. Может быть, я буду получать одни пятерки, может быть, кто-нибудь из ребят мне поможет, примет меня в свою компанию.

Я взглянула на свою свежевыглаженную серую юбку, на серую шерстяную блузку, мне уже и сейчас жарко. На каждом кармашке блузки земляничка, это бабушка вышивала в лагере. В косичках торчат красные ленточки, черные туфли на шнурках блестят. Другие девочки с сумочками, на них блузки из тонкой жатой или ситцевой ткани, пестрые платьица из хлопка, туфельки, похожие на мокасины. Ничего хорошего меня не ждет. Но я не должна плакать, ни за что.

Мисс Эббот вводит меня в помещение, где уже сидят ученики, и указывает на место в первом ряду. Перебросившись несколькими словами с мисс Бихлер, наставницей седьмого класса, она обращается к детям. Война, лагеря, Латвия, Россия, Германия, Америка — я улавливаю некоторые слова. Взгляды ребят сверлят меня насквозь, я чувствую себя чудовищем. Мне хочется, чтобы мисс Эббот замолчала. Так и происходит. Она легко подталкивает меня к парте и покидает класс.

Мисс Бихлер склоняется надо мной, задает какой-то вопрос, я не понимаю. Она повторяет.

— Да или нет? — подсказывает она.

От смущения я не поднимаю глаз. Я не знаю, что произойдет, если отвечу неправильно или вообще буду молчать.

— Да или нет? — Мисс Бихлер ждет.

Не дождавшись ответа, мисс Бихлер гладит меня по плечу. От этого неожиданного прикосновения на глаза наворачиваются слезы. Я хочу, чтобы они исчезли, но куда там.

— Все будет хорошо, — успокаивает она.

Слезы льются, я не в силах их остановить. Сейчас меня поставят в угол за то, что я плачу, выгонят из класса, чтоб успокоилась, скажут, чтобы пришла мама поговорить о моем поведении.

— Ах ты, бедняжка, — произносит мисс Бихлер. Она протягивает мне пачку салфеток «Kleenex» и, видя мою нерешительность, показывает, что делать, — вытаскивает несколько и сует мне в руки. Потом подходит к своему столу, достает большую желтую коробку с шоколадными конфетами и пускает ее по рядам. Все берут по одной, я тоже. Мисс Бихлер кладет передо мной еще одну конфету. Лучше бы она этого не делала — и так я отличаюсь от всех в классе. Если бы можно было вернуться в тот момент, когда я не плакала. Взгляды ребят жгут мне спину.

Мисс Бихлер что-то произносит, все вынимают книги. Ребята быстро находят нужную страницу. Она открывает книгу, протягивает ее мне, указывает на какой-то абзац. Был бы сейчас у меня под рукой словарь, но мне и в голову не пришло взять его с собой или спросить, можно ли это сделать. Мне казалось, это будет воспринято как обман, как поступок, подлежащий строгому наказанию.

Через пару минут ребята открывают парты. У них с собой ручки, бумага, карандаши, тетради для записей, мелки и прочие школьные принадлежности. Мисс Бихлер смотрит на меня и вздыхает.

Сколько же еще мне нужно узнать; меня охватывает чувство безысходности. Когда сесть, когда встать? Где туалет и когда можно выйти? Когда можно пойти домой обедать, во сколько вернуться? Какие школьные принадлежности мне нужны, где их достать и кто за них заплатит? Что будет, если из того, что написала мне на листочке мисс Бихлер, я ничего не достану? А если опять меня попросят что-нибудь сказать? И если я снова начну плакать?

Утро тянется медленно. Учителя мне улыбаются, ребята меня не замечают. Когда звенит звонок, я понимаю, что можно идти обедать, и быстро вскакиваю. Выхожу из здания школы и ни жива ни мертва жду нападения. Надо как-то прикрыть глаза и лицо, когда ребята, пока учителя не видят, начнут меня толкать, бить, пинать.

Готовая принять удары, я преодолеваю два квартала, но ничего не происходит. Ребята идут где-то позади, перешептываются, смеются, но никто не нападает. Они смотрят мне вслед, когда я захожу в наш неприглядный дом, и я с облегчением закрываю за собой дверь.

Я надеюсь, они не подумали, что я буду здесь жить всегда, более того — надеюсь, они не приняли миссис Коэн за мою маму. Но больше всего я надеюсь, что научусь говорить по-английски. Может быть, тогда все изменится, может быть, я и сама смогу с кем-нибудь подружиться. Это кажется невероятным, но это моя последняя надежда.

И у меня получается — в течение следующего месяца я овладеваю английским. Научиться понимать сказанное помогла мне прежде всего математика. Мисс Пинкертон, учительница математики, пишет на доске задания и уравнения, я внимательно слушаю ее пояснения. Задачки простые, такие мы решали два года назад в лагерях, поэтому все внимание я могу сосредоточить на словах.

Учебные воздушные тревоги на случай атомной войны тоже дело знакомое. Каждую неделю мы тренируемся быстро вставать из-за парт, ложиться на пол и лежать, положив руки на затылок. На широкие окна опускаются шторы. Через несколько минут мисс Бихлер звонит в колокольчик: «Тревога отменяется», — произносит она.

Однажды нам велели лечь в коридоре лицом на пол, двери в классы закрыли. Пять минут мы должны были лежать неподвижно, пока учителя перешептывались, сверяя часы. Девочки морщились, оттого что приходится ложиться на пол. Еще раз нас всех водили в подвал, где велели сесть на корточки и прикрыть голову руками. Многие ерзали, жаловались, что неудобно и скучно.