Жильбер Мартино - Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне

• Название: Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне
• Автор: Жильбер Мартино
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03116-6

Маленький остров, затерянный в Атлантическом океане, стал последним прибежищем Наполеона. Те пять с половиной лет, которые он провел здесь (1815—1821), можно назвать временем угасания и медленной агонии великого человека, умерщвляемого бесконечными и по большей части бессмысленными придирками английских тюремщиков и самой природой этого унылого острова — Скалы, как называли его французы. Едва ли кто-нибудь смог бы лучше рассказать о жизни Наполеона и других обитателей острова, нежели Жильбер Мартино — человек, в течение сорока лет занимавший должность хранителя Французских владений на Святой Елене и собравший бесценный материал о последних годах жизни Императора французов и его окружении.

---

—  Что за глупость! Зачем нужен этот пост? Они боятся, что я смогу убежать? Разве я птица, чтобы улететь отсюда? Зачем эта тюрьма? Почему нельзя позволить мне свободно передвигаться по острову?

— Вы можете это делать.

—  Да, в сопровождении офицера; я понимаю, что нельзя позволить мне ходить одному по городу, это невозможно; но по всему острову? Зачем нужен этот офицер? Я все время выгляжу пленным; я не пленный; я в ваших руках, в добрый час, но я не пленный.

Вот, господин герцог, чем объясняется его поведение. Я имел честь говорить вам о необходимости иметь лошадей и о том, как трудно их здесь достать. Я решился отправить месье де Гора в Кейптаун, где они очень дороги, но где их все же можно найти. Кроме того, ему нужно было переменить обстановку, чтобы поправить здоровье. В Европе уж слишком хвалили здешний климат. Нельзя сказать, чтобы он был нездоровым, но достоинства его явно преувеличены. Я не то чтобы болен, но чувствую себя неважно. У меня нет аппетита. Здесь очень жарко, и даже в разгар зимы температура не опускается ниже 20° даже ночью. Пища, которую можно получить здесь за немалые деньги, совершенно нам не подходит. Я еще не говорил вам о моем жилье: из-за отсутствия средств я живу в каком-то сарае, и даже будь они у меня, я бы лишь с большим трудом смог получить нечто более или менее подходящее.

Я прошу вас оказать мне помощь временным кредитом, а через месяц, получив мой подробный отчет, вы сможете назначить мне соответствующее жалованье.

Я имел честь сообщить вам, что барон Штюрмер и я написали губернатору, чтобы получить возможность видеть Бонапарта. Но поскольку в инструкциях, полученных графом де Бальменом, не говорится ни о протоколе, ни о необходимости видеть его собственными глазами, последний полагает, что собственноручно добавленный Императором пункт, предписывающий выказывать пленному всяческое почтение, не позволяет требовать того, что могло бы быть ему неприятно.

Нам сообщили, что вскоре будет обнародовано нечто вроде манифеста.

Имею честь, господин герцог, быть покорнейшим и почтительнейшим слугой Вашего Превосходительства.

Моншеню».

Русский комиссар не ошибался, когда в это же время писал о своем французском коллеге: «Он не создан для того, чтобы исполнять должность, требующую трезвости суждений и таланта, но он прекрасно себя чувствует в своем нынешнем совершенно бессмысленном положении: у него нет иных занятий, кроме как дожидаться получения жалованья». Отношения между Моншеню и Лоу не лишены оригинальности, но знакомство с их перепиской оставляет удручающее впечатление, если сравнивать лаконичную сухость записок Лоу, написанных несколько неуверенным, но гладким французским языком, с неловкостью, туманностью, погрешностями в стиле и безвкусицей посланий маркиза. Безусловно, речь в них не шла о серьезных политических делах, но одному было важно держать в узде неисправимого и докучного болтуна, а другому — выпросить себе приглашение в гости или сгладить свою очередную бестактность... «Я очень приятно провел время в компании, которую одна или две женщины, неважно, хорошенькие или уродливые, но весьма любезные, украшали своим присутствием, — жаловался этот фигляр. — Вот что я хотел бы найти на Святой Елене, но я давно от этого отказался. Единственное мое желание — как можно чаще играть после обеда в вист в течение двух или трех часов, потому что я не люблю, выйдя из-за стола, приниматься за серьезные дела. Мое единственное желание — это убить время, прежде чем оно убьет меня». Трудно быть более откровенным — и более грубым по отношению к леди Лоу. Впрочем, губернатору не нужны эти наивные записки, чтобы понять, чего стоит его жалкий собеседник. Но при малейшем разногласии — а они нередки — кичливый посланник Людовика XVIII встает на котурны и с высоты своей глупости бросает в лицо губернатору фразы, которые считает заимствованными из дипломатического лексикона: «Наш двор, мой титул, международное частное право, международное публичное право, полномочия, коими я облечен». Ответ обычно не заставляет себя ждать, ибо Лоу знает, как осадить старика: «Это единственное объяснение, которое я в состоянии вам дать. Две записки, о которых вы говорите, не произвели ни малейшего впечатления. А другая, как формой, так и содержанием, противоречит существующим у нас обычаям». Вот так!

Но бывает и хуже. Как-то раз Моншеню предложил просить Людовика XVIII стать крестным отцом только что родившегося ребенка леди Лоу. Губернатор пришел в крайнее раздражение:

— Я скорее попрошу об этом Бонапарта!

А вот еще и другие перлы. В один прекрасный день Моншеню громогласно выражает протест и требует компенсации: французский консул в Кейптауне отправил ему дюжину баранов и сено, а командир корабля имел дерзость кормить этим сеном баранов, «предназначенных для острова». В другой раз он приносит извинение за то, что не явился на официальную встречу, потому что в приглашении день был написан буквами, а дата — цифрами, а он не умеет читать буквы по-английски. Или же как-то утром он надевает свой прекрасный мундир, чтобы пойти к губернатору и доложить ему о своей встрече с графиней Бертран в Лонгвуде. Моншеню попросил у нее конфет.

— А почему бы вам не зайти в дом? — предложила графиня. — Конфеты на столе.

Или в другой раз он жалуется, что леди Лоу не приняла его, когда он утром явился засвидетельствовать ей свое почтение, и бурно выражает свое возмущение. Но Лоу ставит его на место: «Тон и выражения, в коих была составлена ваша записка, не соответствуют нашим обычаям. Вы мне толкуете о правилах высшего общества, и я рассуждаю точно таким же образом». Когда его французского слугу полиция задерживает за то, что он выломал дверь, чтобы ворваться к рабыне со вполне определенными намерениями, он вопит, что слуги его «дома» подсудны только королю, его господину, который являет собой воплощенную справедливость. Ну разве не глупость?!

Не раз и не два Плантейшн Хаус сотрясается от проклятий в адрес The Old Frog («Старой Жабы»), которую здесь называют сволочью и болваном, а также в адрес его «господина» и его «двора», «губернатор, — пишет Горрекер, — заявил адмиралу Плэмпину, что Жирная Свинья — Людовик XVIII — идиот и тупица, а адмирал его поддержал». А вот запись, сделанная днем позже: «Какая наглость со стороны Жирной Свиньи присылать подобные инструкции Старой Жабе!» А дело в том, что маркиз осмелился сообщить о полученных из Парижа депешах, предписывающих ему явиться в Лонгвуд и самолично получить сведения о Бонапарте.

— Ах, так ему приказано рассмотреть его поближе! — хохочет Лоу. — Ну что ж, пусть только попробует написать мне или заговорить со мной на эту тему. Я быстро поставлю его на место. Хорошенькое дело! Его двор требует, чтобы он вмешивался в мои дела и судил о моих действиях! Я с превеликим удовольствием дам урок его двору, но я предпочитаю действовать с осторожностью, чтобы ни его двор, ни какой бы то ни было другой не вздумали совать нос в мои бумаги».

Хитрец прекрасно знает, что весь этот шум имеет не больше значения, чем легкий прибой, который всего лишь лизнет дорожки Плантейшн Хаус, и что красиво накрытого стола, изысканного обеда и обслуживания, достойного «высшего общества», достаточно, чтобы сделать Моншеню сдержанным и покладистым. «Пока я был в Бразилии, — сообщает Бальмен своему двору, — французский комиссар маркиз де Моншеню жил в Плантейшн Хаус, вкусно ел, играл в вист и не занимался никакими делами. Он попросил у короля своего господина в награду за службу на Святой Елене звание генерал-лейтенанта, красную орденскую ленту и дополнительные 500 фунтов в год. Ничего не скажешь, славный у меня здесь коллега!»

В зависимости от этих стычек и примирений Моншеню становится для Лоу то «гнусным интриганом, тупицей и фатом», то «единственным иностранным комиссаром, с которым можно договориться». Беда, правда, в том, что в его устах и то и другое звучит осуждением. А что касается Наполеона, то, поразмыслив, он лаконично заявляет в октябре 1817 года, что если маркиз осмелится явиться в Лонгвуд, «он прикажет дать ему под зад коленкой».

Барон фон Штюрмер

Австрийский коллега маркиза барон фон Штюрмер — профессиональный дипломат, сотрудник князя Шварценберга, исполнявший важные дипломатические поручения в Санкт-Петербурге, Париже и Флоренции и назначенный на Святую Елену в награду за «честную и добросовестную службу». Незадолго перед тем как ступить на борт «Оронта», он женился на молодой француженке, с которой познакомился совсем недавно, когда находился во французской столице вместе с представителями других союзных держав. Обитатели Лонгвуда имеют некоторые основания радоваться его прибытию, о чем Лас Каз сообщает Императору:

— Два или три года назад один служащий военного министерства приходил давать уроки письма и латыни моему сыну. У него была дочь, которую он хотел отдать в гувернантки и просил нас дать ей рекомендацию. Мадам де Лас Каз попросила привести ее к ней: девушка была прелестна и обаятельна. Так вот, эта юная особа, наша знакомая, наша подопечная, ныне является женой одного из комиссаров союзных держав, направивших их на Святую Елену. Но судите, ваше величество, каково было мое удивление. Я послал слугу ко вновь прибывшей особе. Вернувшись, он сказал мне, что эта дама ответила, что не понимает, о чем с ней хотят говорить.