Н. Северин - Звезда цесаревны

• Название: Звезда цесаревны
• Автор: Н. Северин
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00607-6, 5-300-00606-8

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839 — 1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В первый том Собрания сочинений вошли романы «Звезда цесаревны» и «Авантюристы».

---

— Я же вижу, что она на него насмотреться не может, ну и пусть! Того, что я для нее же сделаю, этому красавчику с влюбленными глазами ни за что не сделать, и когда она узнает, тогда…

Он не договорил, как бы испугавшись нечаянно сорвавшегося с языка признания, а Ветлова притворилась, что не придала этому признанию никакого значения, но с этой минуты подозрения ее усилились, и она стала искать случая вызвать его на большую откровенность. А он между тем начал заметно от нее отдаляться, чаще прежнего уезжал в Москву, возвращался назад в возбужденном состоянии, запирался под предлогом нездоровья в своих покоях, где, отказываясь от посещений не только ближайших к цесаревне лиц, но и ее самой, принимал своих новых московских приятелей, которых, ни с кем не познакомив, сам провожал пешком через парк к тому месту, где их дожидались привезшие их сюда лошади, и так старательно избегал расспросов как на их счет, так и насчет своих поездок в Москву, что ничего больше не оставалось, как перестать задавать ему вопросы.

Все больше и больше убеждалась Лизавета Касимовна, что Шубин готовится кинуться очертя голову в опаснейший омут в надежде доказать цесаревне, что он достоин ее любви, и, сознавая свою беспомощность остановить его на краю гибели, она решила посоветоваться на этот счет с Маврой Егоровной.

Оказалось, что Мавра Егоровна вполне разделяет опасения Ветловой. Она была убеждена, что в самом Александровском есть шпионы, следящие за каждым их шагом и доносившие Бирону про все, что здесь делается, говорится и замышляется.

— Я уж про это говорила с цесаревной…

— С цесаревной! Неужели и ей это тоже известно? — вскричала, вне себя от изумления, Ветлова.

— Ей так хорошо это известно, что Александровское утратило для нее всякую прелесть, и мы, вероятно, очень скоро переедем в Петербург. Там будет труднее взвести на нее клевету, чем здесь.

— Могу я передать Шубину ваши слова?

— Пожалуйста, я хотела вас об этом просить, чтоб он бросил свою опасную затею. В Петербурге ему не с кем будет об этом и думать. Вы даже можете ему сказать, что цесаревна намерена раньше времени покинуть Александровское, чтоб избавиться от бироновских клевретов, присланных сюда, чтоб за нею следить; авось хоть это заставит его образумиться.

Но сообщение это не произвело на Шубина никакого впечатления. Выслушал он Ветлову терпеливо и без возражений, как человек, которого ничто на свете не заставит отказаться от того, что он считает единственной для себя целью в жизни, и с этого дня стал еще старательнее избегать оставаться с нею наедине и чаще прежнего уезжал в город. К нему же никто больше из Москвы не ездил.

Наконец, и цесаревна обеспокоилась переменой в том, которого она еще называла своим сердечным другом, и в одно прекрасное утро очень долго с ним беседовала, запершись в уборной, а вышедши оттуда, сказала Лизавете Касимовне:

— Он, кажется, теперь успокоился. Мне удалось его убедить, что с его стороны глупо ревновать меня к Розуму. Разве этот юноша может мне его заменить? Разве он может мне быть другом?

Однако в тот же день Шубин все-таки уехал в Москву, вернулся оттуда поздно ночью и такой расстроенный, что на другой день не явился к завтраку, к которому ждала его цесаревна.

Растревоженная, она сама к нему пошла, но его дверь оказалась запертой, а Лизавете Касимовне, обратившейся с расспросами к его камердинеру, удалось узнать, что барин его вернулся из Москвы «не в себе».

— Опоили его, верно, зельем каким, очнуться до сих пор не может. Всю ночь был как в бреду и в какой-то ярости. Они уж давно начали пить, и по всему видать, что запой на них находит…

Повествование свое он заключил тем, что упал перед нею на колени, умоляя держать сказанное ей в тайне.

Жизнь в Александровском становилась невыносима, и все обрадовались как избавлению, когда цесаревна объявила, что до весенней распутицы намерена переехать в Петербург.

Но когда все приготовления были сделаны, накануне дня, назначенного для отъезда, Шубин опять исчез, оставив цесаревне письмо, над которым она долго плакала, запершись в своей спальне, а затем приказала Ветловой распорядиться, чтоб певчие с Розумом немедленно уезжали прямо в Петербург, остановившись в Москве для того только, чтоб переменить лошадей.

— Чтоб их уж там не было, когда мы приедем, — объявила она. — И ты сама это должна объявить Розуму, я не хочу его видеть перед отъездом отсюда.

Лизавета Касимовна поняла, что это была жертва, приносимая Шубину вследствие его письма, и она отправилась исполнять поручение.

Розум и здесь тоже занимал помещение отдельно от товарищей, в одном из флигелей дворца, и Ветлова нашла его, углубленного в приготовления к отъезду. Выслушал он про новое распоряжение цесаревны очень спокойно, не выражая ни удивления, ни разочарования, и только спросил, почему именно ему это сообщают, ведь не он распоряжается царским поездом.

— Ее высочеству, вероятно, было угодно вас предупредить, что вы поедете не с нею, как было условлено раньше, — отвечала Ветлова.

С каждым днем недоумевала она все больше и больше, размышляя о характере этого юноши. Такого такта, осторожности, умения собою владеть и душевной твердости уж, конечно, никто из знавших его раньше от него не ожидал. Да и сам он вряд ли подозревал, какого рода душевные свойства в нем проявятся в новом положении, при близости той, о которой он мечтал в степях далекой Украины.

Явного фавора ему еще не оказывали. Сама цесаревна еще не подозревала, какое чувство влечет ее к безумно влюбленному в нее юноше и как будет сильно и прочно это чувство, а между тем ему уж удалось выделить себя от окружавшей его среды, как ему равных, так и низших и высших. Надменные вельможи, справедливо гордившиеся знатностью и древностью своего рода, образованием, богатством и заслугами перед отечеством, встречаясь с ним в апартаментах цесаревны, невольно задумывались перед таинственным юношей, сыном простого украинского казака, который с таким чистосердечным спокойствием выдерживал их пытливые взгляды, и недоумевали перед его самообладанием, сдержанностью и душевною твердостью. Нельзя было его упрекнуть ни в наглости, ни в робости, ни в хитрости: во всем он был какой-то особенный, и ни с какой стороны нельзя было к нему подойти поближе, чтоб его разгадать. Ни в ком не заискивая, никому не отказывал в услуге, но когда говорил «нет», то уж никто не мог заставить его сказать «да». И упорство это в нем было не вследствие самомнения, а просто потому, что в душе его было что-то такое, противиться чему он был не в силах. Терпению его не было границ, и можно было думать, что он мнит себя бессмертным: так стойко и, по-видимому, равнодушно относился он к задержкам и к отсрочкам в достижении намеченной цели. Никогда не задумывался он над последствиями внешних явлений, никогда не разбирал их влияния на его судьбу, наслаждаясь выпадавшими на его долю блаженными минутами и страдая от их отсутствия бессознательно, как бы под напором внешней невидимой таинственной силы, направлять которую в ту или в другую сторону ему даже и в голову не приходило.

Правда, что у него были причины беззаветно верить в помощь Провидения: жизнь его, без всякого с его стороны усилия, складывалась так, как он в самых дерзких своих мечтаниях никогда не осмеливался себе представить.

Цесаревна отправила вперед своего нового любимца, чтоб успокоить старого и чтоб доказать ему, что чувства ее к нему не изменились. Целый день пробыли они в Москве вдвоем, и Елизавета Касимовна этим воспользовалась, чтоб навестить свою приемную мать в том монастыре, в котором она теперь жила.

Здесь, как всегда, узнала она много новостей и сплетен от отшельниц, которых приезжали навещать московские боярыни и боярышни, их ближние и дальние родственницы, и на этот раз новости были для нее пренеприятные: оказывалось, что по городу уже носились смутные слухи о заговоре в пользу цесаревны и уже упоминалось имя Шубина.

Принимать на веру эти сплетни, разумеется, нельзя было, мало ли что болталось в монастырях, однако слухи эти на этот раз так согласовались с ее собственными опасениями, что оставаться к ним вполне равнодушной было трудно, и Ветлова вернулась во дворец в удрученном настроении.

Цесаревна уж отужинала вдвоем с Шубиным и удалилась с ним в маленькую гостиную, как бывало часто делывала раньше, до отъезда в Петербург, по воцарении Анны Иоанновны, и, когда Лизавета Касимовна про это узнала, она с облегченным сердцем прошла к себе, чтоб отдохнуть, пока ее не потребуют к госпоже.

Отъезд в Петербург был назначен на следующий день рано утром до света. Большой дорожный возок был уже вывезен из каретника во двор, где были конюшни, и люди укладывали в него сундуки и баулы при свете фонарей. Мавра Егоровна накануне уехала с частью свиты, чтоб приготовить все к приезду цесаревны во дворце у Летнего сада. Цесаревну должны были сопровождать Шубин и Ветлова в возке, с двумя камер-лакеями в кибитке, прочая же свита, отправленная раньше, ждала ее высочество на станциях, где она должна была останавливаться, чтоб кушать и отдыхать. Ночи были лунные, и предполагалось ими пользоваться, чтоб скорее доехать до места.