Борис Ерхов - Андерсен

• Название: Андерсен
• Автор: Борис Ерхов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03623-9

Великий датский сказочник вошел в нашу жизнь еще в детстве — и остался в ней навсегда. Хотя сам он свои сказки поначалу совсем не ценил, считая их «крылатыми пустяковинами». Из-под его пера выходили стихи, водевили и либретто, повести, путевые записки и романы, но именно сказки принесли ему популярность, и сказка его жизни стала понемногу складываться. О том, как это происходило, читатель узнает из настоящей книги, рассказывающей о счастливом человеке, певце нежности и блеска жизни, частым присловьем которого в письмах и дневниках было отчаянное и горестное: «Уж лучше бы мне никогда не родиться!» И еще читатель узнает о том, что Андерсен никогда не считал себя исключительно детским писателем, хотя со временем и, наверное, с некоторым сожалением стал подозревать, что именно сказки принесут ему всемирную славу. Впрочем, даже если бы великий сказочник не написал ни одной сказки, все другие его произведения позволяют ныне считать его не только одним из основоположников современной датской литературы (а ведь до старости он писал на родном языке с ошибками!), но и — чего он так страстно желал всегда — Поэтом.

знак информационной продукции 16+

---

Над чрезмерным мелодраматизмом этих стихов (перевод на русский достаточно адекватен) всласть посмеялись и Шарлотта Эленшлегер, и новая поклонница таланта Андерсена младшая Хенриетта Вульф, дочь его покровителей Вульфов, ставшая впоследствии самым верным другом поэта. Тем не менее стихотворение, впервые напечатанное вместе с параллельным текстом на немецком языке, скоро приобрело популярность и было напечатано в переводах на несколько языков, в том числе и в России (в 1856–1901 годах оно было напечатано в семи различных изданиях)[79]. Андерсен осмелился вставить его в письмо Йонасу Коллину, оправдывая нарушение запрета на творчество тем, что стихотворение «вылилось само собой» всего за несколько минут и написать его труда не составило. Из чувства долга он также показал его Мейслингу, который, вызывая своего ученика в ректорский кабинет, часто называл его «ослом» и «бездарью».

«Поверьте мне, — передает его слова Андерсен, — если б в вас была хоть малюсенькая искорка таланта, я бы не мог не разглядеть ее, я ведь сам пишу и знаю, что это такое. Но вы демонстрируете всего лишь полный разброд мыслей, глупость и сумасбродство! Если б вы обладали поэтическим даром, видит Бог, я поощрил бы вас, простил бы вам, что вы полный осел во всех школьных предметах и в грамматике, но вами движет идея фикс, которая доведет вас до сумасшедшего дома»[80].

В письмах 1826–1827 годов Андерсен не раз жалуется Коллину на ректора, не забывая всякий раз подчеркнуть, что Мейслинг, при всей его грубости, желает ему только добра. Более того, в 1826 году он пишет ректору письмо, в котором объясняет особенности своего поведения и просит о понимании и снисхождении. Описав в самых жалостливых словах свое положение бедного мальчика из народа и свои мытарства в Копенгагене, Ханс Кристиан продолжает:

«Вы задаете мне вопрос — и кровь тотчас приливает мне в голову, из страха ошибиться я отвечаю невпопад, после чего мною овладевает отчаяние: „Из меня ничего не выйдет! Пропащий я человек!“ — и тогда я уж вовсе молчу как убитый. Вы сказали на днях, что я никогда еще не учился так дурно, как теперь, но Бог свидетель, это не от недостатка прилежания. Нет, это все мое отчаяние, недостаток бодрости духа и спокойствия. Наверное, я должен бросить учение, которое мне не дается, но за что же тогда я возьмусь? У кого найду сочувствие и интерес ко мне, если я оттолкну от себя самое высшее — образование? Мне стыдно будет показаться на глаза людям, которые желали мне добра и ожидали от меня только хорошего. Совесть не упрекает меня в лености; я делал, что мог, и виною всему только моя бестолковость и беспокойный нрав. Мое заветнейшее желание продолжать учение, оставаться на той же дороге, на которую поставили меня Провидение и добрые люди. Окажется это невозможным — я буду бесконечно несчастен. Господи! Что же тогда будет со мной! Я ведь не буду тогда годен ни на что! Эта мысль убивает меня. Лучше мне было не родиться»[81].

Но увещевания не действуют, и отношения ученика и учителя становятся невыносимыми. Всякий раз после очередной стычки Андерсен теряет уверенность в себе и начинает сомневаться в своих способностях. Тогда, может быть, ему лучше вообще оставить гимназию и поступить куда-нибудь конторским служащим? Уехать, например, в датскую Вест-Индию[82], где письмоводители наверняка нужны?

Коллин писал ему в письме от 19 августа 1826 года:

«Будьте благоразумны и успокойтесь, Андерсен! Принимайте вещи такими, каковы они есть на самом деле, а не такими, какими Вы их воображаете. Неприятности на дорогах жизни непременно встречаются, но отсюда не следует, что с них надо сворачивать. И особенно с дороги образования. Ее надо пройти до конца. Письменное суждение о Вас, которое ректор довел до моего сведения, чрезвычайно благоприятно, и потому Вам не следует терять головы или стойкости, когда он разговаривает с Вами серьезным и строгим тоном; он ведь Ваш непосредственный начальник, и Вы должны его слушаться. Всего наилучшего!»[83]

Коллин, по-видимому, не понимал остроты положения, в котором оказался или, вернее, в которое позволил себя вовлечь его подопечный. Чиновник просто не верил словам Андерсена, объясняя их его преувеличенной экзальтированностью. И то сказать! В своих докладах Коллину Мейслинг почти всегда своего ученика хвалил! Впрочем, он не мог поступить иначе. Хороший воспитатель не расписывается в своей некомпетентности!

Андерсен жаловался на Мейслинга и госпоже Вульф, и та, в конце концов узнав о сложившейся в Хельсингёре ситуации от третьих лиц, серьезно обсудила ее с Коллином, после чего тот в очень осторожных выражениях попросил ректора умерить его чрезмерную к Андерсену строгость. В ответ он получил откровенно грубый совет «не соваться в дела, в которых он ничего не понимает, основываясь только на слухах». Заодно от Мейслинга попало и Андерсену, который посмел жаловаться на него.

Получив от Мейслинга хамское, по сути, письмо, Коллин строго, но вежливо выговорил ему за грубость и предложил забрать Андерсена из его дома, после чего ректор моментально остыл и, извинившись, предложил оставить все как есть. В феврале 1827 года между Андерсеном и Мейслингом произошло некоторое примирение, но оно, как всегда, продлилось недолго. Тогда Коллин предложил Андерсену перевести его в прежнюю гимназию в Слагельсе, но тот отказался. Таким образом, все осталось по-прежнему и, вероятно, не изменилось бы к лучшему, если бы в дело не вмешалось еще одно лицо — новый преподаватель древнееврейского языка в гимназии Кристиан Берлин, 22-летний молодой человек, бывший ученик Мейслинга, по традиции обедавший в доме своего наставника по воскресеньям. Он быстро понял невыносимость положения, в которое попал Ханс Кристиан, и, когда молодые люди вместе отправились на пасхальные каникулы в Копенгаген, посоветовал ему серьезно поговорить с Коллином о своей дальнейшей судьбе. Что тот и сделал с привычным уже нулевым результатом. Коллин, хорошо изучивший крайне переменчивый нрав юноши, то и дело переходившего от радостной восторженности к глубочайшей меланхолии, и на этот раз не захотел понять, что за внешне типовой психологической проблемой лежат серьезные личностные основания. По-видимому, в этом смог убедить его Берлин, серьезно поговоривший с ним. Какие именно привел учитель чиновнику доводы, до сих пор остается тайной, но, как бы то ни было, сразу после долгого разговора с ним Коллин решил забрать Андерсена из гимназии и в последний год до получения аттестата зрелости нанять для подготовки его к экзаменам частного преподавателя в Копенгагене.

Вместе с тем он приказал Андерсену отправиться обратно в Хельсингёр, чтобы вежливо и с достоинством попрощаться с Мейслингом, что тот и сделал. Как пишет Андерсен в автобиографических записках, переночевав в доме у одного из преподавателей — он прибыл в город поздно, ворота гимназии были уже закрыты, а данный ему женой Мейслинга ключ к воротам не подошел, — наутро он приблизился к Мейслингу в библиотеке и сказал: «Я хочу попрощаться с вами и поблагодарить вас за все хорошее, что вы для меня сделали». В ответ он услышал: «Шел бы ты к черту!»

Через десять лет Андерсен случайно встретился с Мейслингом в Копенгагене. В письме Ингеману от 5 января 1838 года он сообщал:

«На Рождество у меня была радость: Мейслинг встретил меня на улице и сказал, что должен объясниться: он плохо обращался со мной в гимназии, ошибался во мне, и сейчас ему от этого больно. Он просил забыть о его жестокости и сам сказал о себе: „Честь ваша, позор — мой!“ О, как это меня тронуло!»

Ту же встречу Андерсен описал в «Моей жизни как сказке без вымысла»:

«Через несколько лет, когда мои сочинения завоевали читателя и только что вышел роман „Импровизатор“, я встретил ректора в Копенгагене. Он примирительно подал мне руку, сказав, что ошибался на мой счет и обходился со мной несправедливо. Я предоставил его угрызениям совести».

На протяжении долгих лет Мейслинг еще не раз вспоминался Андерсену. Как свидетельствуют его дневники, он довольно часто видел его во сне. Появление в них Мейслинга почти неизменно сопровождалось ощущением тревоги, волнением и переживаниями из-за невыполненного перед ректором — а также перед Йонасом Коллином! — долга. И лишь однажды, за полгода с небольшим до смерти, 9 декабря 1874 года, Андерсен увидел Мейслинга во сне с умиротворенным чувством:

«Морфий подействовал сильно, и мне приснился сон, особенно приятный, потому что я в нем, сосредоточенный и спокойный, направлялся на экзамен. Вошел Мейслинг, и я сказал ему, чтобы он не слушал мои ответы — меня сковывает его присутствие и я боюсь ошибиться. После экзамена мы с ним отправились на прогулку. Он, по своему обыкновению, шутил, а я был весел и здоров. Мы скоро заговорили об искусстве и всем прекрасном и наконец сдружились, он ценил меня, а я — его. Пробудившись, я примирительному сну обрадовался».