Эндрю Фукуда - Охота

• Название: Охота
• Автор: Эндрю Фукуда
• Издательство: АСТ
• Жанр: Героическая фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-081346-9

В мире тьмы, где такие, как он, почти полностью истреблены, семнадцатилетний Джин делает все, чтобы остаться незамеченным.

Тихая, идеально продуманная жизнь Джина рушится, когда его выбирают для участия в Охоте — жестокой игре, в которой победитель получает самый желанный приз. Удастся ли Джину сохранить свой секрет, когда одно неловкое движение может разоблачить его сущность?

Или Охота начнется на него?

«Это как „Голодные игры“… но намного мрачнее». Amazon.com

---

Эндрю Фукуда ОХОТА

Посвящается Чин-Ли

Нас было больше. Я уверен. Не столько, чтобы можно было заполнить стадион или даже кинотеатр, но больше, чем осталось сейчас. Честно говоря, я сомневаюсь, что остался кто-то еще. Кроме меня. Так бывает, когда вы считаетесь деликатесом. Когда на вас охотятся. Вы вымираете.

Одиннадцать лет назад одну нашли в моей школе. Детсадовка. Только пришла. Ее сожрали почти сразу. О чем она думала? Может быть, неожиданное (а оно всегда неожиданное) одиночество дома заставило ее пойти в школу под влиянием глупой надежды, что там она найдет компанию. Учитель объявил время сна, все ее товарищи прыгнули ногами вверх на потолок, а бедная крошка осталась стоять, прижимая к себе плюшевого медвежонка. В этот момент для нее все было кончено. Кончено. Она с тем же успехом могла вынуть изо рта свои накладные клыки и растянуться на полу, предлагая себя на съедение. Одноклассники удивленно уставились на нее сверху вниз: «Ой, что это у нас тут такое?» Она принялась плакать, мне рассказывали, буквально глаза выплакала. Учитель первый на нее набросился.

После детского сада, когда ты избавлен от тихого часа, — вот тогда можно впервые показаться в школе. Конечно, тебя все еще могут застать врасплох. Однажды наш тренер по плаванию пришел в такую ярость из-за нашего полусонного поведения на школьном соревновании, что заставил нас лечь спать в раздевалке. Разумеется, это был просто воспитательный момент, однако я чуть не попался. Кстати, плавание — это нормально, но не занимайтесь никаким другим спортом, если можете этого избежать. Пот выдаст вас с головой. Пот — это то, что происходит, когда нам жарко, капельки воды появляются на теле, как будто ребенок пускает слюни. Я знаю, мерзко. Все остаются сухими, чистыми, прохладными. Я? Я протекаю, как неисправный кран. Так что забудьте о беге с препятствиями, забудьте о теннисе, даже о спортивных шахматах лучше забыть. Но плавать можно: вода прячет пот.

Это всего лишь одно правило. Есть множество других, отец вдалбливал их в меня с самого рождения. Никогда не улыбайся, не смейся и не хихикай. Никогда не плачь и не позволяй слезам наворачиваться на глаза. Все время сохраняй непроницаемое выражение лица. Единственные эмоции, которые нарушают спокойствие лиц, — это жажда крови гепера и похоть. Разумеется, я не имею отношения ни к тому, ни к другому. Не забывайте обильно смазать тело маслом, если выходите на улицу днем. В этом мире нелегко объяснить солнечный ожог или даже загар. Есть еще множество правил, ими можно было бы заполнить целую записную книжку. Не то чтобы я собирался их записывать. Если меня поймают со «сводом правил», это такая же верная смерть, как и солнечный ожог.

В любом случае, отец каждый день напоминал мне правила. На закате, за завтраком, он успевал пересказать множество правил. К примеру: не дружи ни с кем; не засыпай (скучные уроки и долгие поездки на автобусе особенно опасны); не откашливайся; не получай слишком хорошие оценки, даже если ты достаточно умен; не пытайся воспользоваться своей привлекательностью: не важно, сколько девушек за тобой бегает, никогда не поддавайся искушению. Всегда помни: твоя привлекательность — это проклятие, а не дар. Никогда не забывай об этом. Он говорил, оглядывая мои ногти, чтобы убедиться, что они не сломаны, что на них нет царапин. Правила настолько впечатались в меня, что кажутся непреложными, как законы природы. Мне никогда не хотелось их нарушать.

Кроме одного. Когда я начал ездить на школьном автобусе, запряженном лошадьми, отец запретил мне оборачиваться и махать ему на прощание. Люди никогда так не делают. Сначала это правило было для меня нелегким. Несколько первых школьных ночей, заходя в автобус, я собирал все силы, чтобы застыть и не обернуться. Это было как рефлекс, как кашель, который невозможно подавить. К тому же я тогда был совсем маленьким.

Я нарушил это правило только один раз, семь лет назад. На следующую ночь после того, как отец неуверенными шагами зашел в дом, его одежда была в беспорядке, как будто он дрался, и шея в крови. Он потерял бдительность, только на пару секунд, и теперь на его шее виднелись две маленькие ранки. По его лицу тек пот, пропитывая рубашку. Было видно, он уже знает. Он безумно смотрел на меня, в панике сжимая мои руки:

— Теперь ты один, сынок, — проговорил он сквозь стиснутые зубы, когда спазмы принялись сотрясать его тело.

Через несколько минут он начал дрожать, и лицо его стало невероятно холодным. Он встал и выбежал наружу, в рассвет. Я запер дверь, как он сказал, и побежал к себе в комнату. Уткнулся лицом в подушку и закричал. Он сейчас бежал, чтобы оказаться как можно дальше от дома к тому моменту, когда перестанет быть собой и солнечный свет превратится для него в струи кислоты, разъедающие волосы, мышцы, кости, почки, легкие, сердце.

На следующую ночь, когда к дому подъехал школьный автобус, запряженный лошадьми, из широких влажных ноздрей которых шел пар, я нарушил правило. Я не смог ничего с этим поделать: когда я шагнул в автобус, я обернулся. Но к тому времени это ничего не значило. Дорожка перед домом была пуста. Отца там не было. Его больше никогда там не было.

Отец был прав. В тот день я остался один. Когда-то нас было четверо, но с тех пор прошло много лет. Потом остались только мы с отцом, однако мне и того было достаточно. Я скучал по маме и сестре, но был слишком мал, когда их не стало, чтобы успеть действительно к ним привязаться. Они сохранились в моей памяти расплывчатыми образами. Но иногда, даже сейчас, мне кажется, что я слышу, как женский голос что-то поет, и каждый раз это воспоминание захватывает меня врасплох. Я слышу и думаю: у мамы был действительно красивый голос. Но отец… Отцу их страшно не хватало. Я не видел его плачущим, даже когда мы с ним сжигали все фотографии и тетради. Но я часто просыпался посреди дня, а отец сидел, глядя в не закрытое ставнями окно, и луч солнца освещал тяжелые черты его лица, и его широкие плечи дрожали.

Отец подготовил меня к одиночеству. Он знал, что рано или поздно этот день наступит, хотя, думаю, в глубине души он был уверен, что это он останется последним, а не я. Долгие годы он вбивал в меня правила, так что я знаю их лучше, чем самого себя. Даже сейчас, когда я на закате готовлюсь к школе, проходя через мучительный процесс мытья, подпиливания ногтей, бритья рук и ног (и, в последнее время, даже груди), втирания мази (чтобы скрыть запах) и полировки накладных клыков, я слышу в голове его голос перечисляющий правила.

Как сегодня. Надевая носки, я слышу его голос: «Не ночуй вне дома; не напевай и не свисти». Но потом я слышу правило, которое он повторял не больше пары раз в год. Он говорил это так редко, что, может быть, это и не правило, а что-то другое, вроде жизненного девиза. «Никогда не забывай, кто ты». Я не понимал, зачем отец это говорит. Это все равно что сказать: не забывай, что вода мокрая, солнце яркое, а снег холодный. Это излишне. Как я мог забыть, кто я? Мне об этом напоминает каждая секунда каждого дня моей жизни. Каждый раз, когда я брею ноги, сдерживаю смешок или притворно кривлюсь при отблесках света, я вспоминаю, кто я такой.

Фальшивка.

Лотерея

В этом году мне исполнилось семнадцать, и у меня больше нет права пользоваться школьным омнибусом. Сейчас я, к собственной радости, хожу пешком. Лошади — огромные звери темной масти, той породы, которая давным-давно стала популярной из-за своей способности находить добычу, а сейчас вынуждена возить экипажи и омнибусы, — могут учуять мой запах. Не раз они поворачивали морды в мою сторону, и их ноздри раздувались, как влажные рты, зашедшиеся в молчаливом крике. Я предпочитаю ходить в одиночестве под темнеющим закатным небом.

Я выхожу из дома рано, как и каждую ночь. К тому времени, когда добираюсь до школьных ворот, сквозь них уже вливается поток учеников и учителей — верхом и в экипажах, серые силуэты в темноте.

Сегодня пасмурно и особенно темно. «Темно» — так мой отец описывал ночь, когда все заливает чернота. В темноте мне приходится щуриться — потому она так опасна. Все остальные щурятся, только когда едят что-то кислое или чувствуют неприятный запах. Никто никогда не щурится только потому, что темно, — это способно выдать меня с головой, так что я даже не позволяю себе наморщить бровь. На уроках я сажусь рядом с ртутными лампами, которые испускают намек на свет (большинство предпочитает сероватый сумрак полной черноте), чтобы уменьшить риск неожиданно сощуриться. Люди ненавидят эти места рядом с лампами — слишком ярко, — так что мне всегда удается найти себе место.

Ненавижу, когда меня вызывают к доске. Я выживаю, сливаясь с массой, не привлекая к себе интереса. Но когда меня вызывают к доске, я оказываюсь в центре внимания. Как сегодня, на уроке тригонометрии. Этот учитель спрашивает чаще, чем остальные, поэтому я его терпеть не могу. Еще у него мелкий почерк, и в сумраке невозможно разглядеть, что он там нацарапал на доске.