Валерий Янковский - Тигр, олень, женьшень

• Название: Тигр, олень, женьшень
• Автор: Валерий Янковский
• Издательство: Тропа
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1993
• ISBN: 5-7194-0028-1

Автор книги, человек интереснейшей судьбы, рассказывает об увлекательных и опасных приключениях семьи охотников в дебрях Дальнего Востока и Крайнего Севера.

---

Однако такой риск в Маньчжурии был не в новинку, и четверо ушли. На следующий день я добрался до одной из северо-западных вершин кратера и второй раз в жизни любовался прекрасным голубым озером среди разноцветных скал, окружающих это чудо природы. А наш младший, но едва ли не самый энергичный участник экспедиции — Юрий сквозь непролазную чащу обошел в темноте солонец и, приблизившись против ветра, добыл-таки первый настоящий трофей — крупную изюбриху с пудовым лутаем. Уже один этот лутай окупал все наши расходы!

Мы вдвоем перетаскали к палатке эмбрион, шкуру и мясо, наварили целое ведро мяса, ждали своих до позднего вечера, но тщетно. Не пришли они и на следующий день.

В темноте забрались в палатку, легли, но сон не шел. Мне мерещились картины одна ужаснее другой. Сквозь дрему казалось — вижу, как бандиты подползли к спящим у костра, перебили, раздели, забрали оружие. Под утро снился кошмар: окровавленные трупы, по которым уже ползают зеленые мухи…

Было, конечно, не до охоты. Завтракали перед палаткой, оборачиваясь на каждый шорох. Где, как искать? Прошел дождь, смыл почти все следы. Но все равно уже собрались на поиски, когда из кустов неожиданно выскочил пестрый корейский пес Падуга, а за ним черный сеттер Валькова — Чиф. Собаки радостно виляли хвостами. Мы вскочили, бросились к ним, но как спросить — где люди? И тут на опушке березняка появились все четверо. Потные, усталые, но улыбающиеся. У Василия за плечами скрученная черная медвежья шкура. Скинули котомки, расселись вокруг костра, потянулись с кружками к чайнику.

— Привет… здорово… пить!

— Где же вас носило, черт побери?! Мы вторую ночь не спим, сейчас собирались идти искать!

Арсений опорожнил большую кружку, согнул ногу, вытер о колено губы. Он считал, что это — самая чистая часть охотничьей одежды: брюки на коленях постоянно «стерилизуются» о траву и кустарник.

— Понимаешь, перли к главному притоку Ялу, а там такая пропасть — за сутки не обойти. Нужно подниматься к самому кратеру. Заночевали, решили разведать местность. На второй день Алексей Петрович убил медведя. Изюбриных следов не густо, но шайка Ма-Фора вертелась недавно. Наткнулись на свежие кострища.

Шин, скривившись, как от зубной боли, перебил брата:

— Я как увидел следы в улах,[6] понимаете, сразу понял, кто тут был. Говорю Арсению Юричу — поворачиваем назад. Только не хватало с ними встречаться. Уже было. Раньше молчал, теперь скажу…

Характерным, ему одному свойственным жестом Старый Таза поднимает кружку, высоко задирая локоть, скашивает куда-то в сторону узкие коричневые глаза, с шумом втягивает дымящийся чай. Он никогда не торопится.

— Помните, три года назад мы с японцем Погони — у которого кореянка жена — ходили на Пяктусан? Не сюда, с восточной стороны, из Кореи. Остановились в зимовье у корейских ловушечников, а они говорят: «Лучше уходите обратно, тут где-то шайка: у одних уже забрали панты, других прибили…» Мы подумали — врут, боятся, что мы ихнего зверя распугаем. В общем не поверили, пошли утром на охоту. Я дал большой круг, вышел к тропе, присел на пень, сижу, курю. Смотрю, мелькают двое, прямо на меня направление держат. Двое по тропе, а третий стороной шагает. Все трое в синем, винтовки под мышкой, ясно — хунхузы. Что делать? Убегать уже поздно, спрятаться некуда, понимаете. Сейчас увидят, стукнут. Раздумывать некогда. Снял арисаку с предохранителя, жду. Шагают прямо на меня, один за другим. Так точно сцелил первого — р-раз! — и надел обоих на одну пулю: друг на друга повалились, понимаете…

Мы переглянулись:

— Н-да-а…

Кто-то спросил:

— А третий что, Алексей Петрович, убежал?

Шин глянул куда-то вдаль, затянулся сигаретой, прищурился.

— Третьего я отпускать не стал. Убежит к своим, расскажет, понимаете…

Опытный маньчжурский промысловик безошибочно отличал друга от врага. Промысловики одевались в защитного цвета пару, хунхузы — в синее. Охотники бродят поодиночке, бандиты — по два-три, чаще цепочкой в несколько человек. Цепочкой, чтобы никто не мог пересчитать по следам. Зверобой носит винтовку стволом вверх или вперед, «темные люди» — дулом вниз, а чаще под мышкой.

На следующий день отправились в разведку на восток втроем: Шин, Юрий и я. Вернулись к сунгарийскому броду; перебрели и, показалось, уперлись в отвесную стенку. Взобраться здесь можно лишь по-обезьяньи — хватаясь за стволы и ветки кустарника и подтягиваясь. Шин кряхтел и ругался на всех языках, мы с Юркой чертыхались и шипели, но выбрались. Открылись пологие, покрытые альпийской растительностью северо-восточные склоны вулкана.

Пересекли три распадка, три пологих хребта, нашли маленький ключик и запрятали свою походную коричневую палаточку возле самой границы подступавшей слева тайги.

Первый день результатов не принес. На второе утро я осторожно шагал кромкой леса на восход. Солнце едва осветило кусты и траву, когда вдруг заметил четкий отпечаток крупного копыта. Бык! Прошел недавно, направляясь к вершине вулкана. Я обошел низкорослые заросли, поднялся на бугор, осмотрелся. Вдалеке, на склоне горы, привлекла внимание какая-то очень яркая точка. Что за гигантский цветок распустился в вершине оврага? Цветок, который видно простым глазом за пятьсот метров?

Вынул из кобуры бинокль, навел и остолбенел: «цветок» оказался «салфеткой» — оранжевым пятном вокруг хвоста изюбра! Пантач, великолепный пантач, вожделенная цель нашей экспедиции! Он лежал среди мелких рододендронов пониже группы невысоких лиственниц. Лежал ко мне полубоком и медленно поводил головой с темными роскошными пантами…

Задохнувшись, отнял от глаз бинокль, и великолепный бык снова обратился в едва различимый бугорок с ярким, как далекая звездочка, пятнышком «салфетки». Я медленно опустился на землю: любое резкое движение может спугнуть этого необыкновенно сторожкого зверя. Попытался рассуждать. Подползти ближе по открытой травянистой поляне? Нереально. Заметит, прыгнет и растает в одно мгновение. Стрелять? Дистанция, конечно, очень большая, но мой длинный ли-энфилд разил много раз и дальше, на шестьсот, семьсот, лишь бы точно выцелить…

Я сел, оперев оба локтя на колени, винтовка лежала, как в станке. Набежало облачко, я терпеливо переждал, покуда оно не проплыло мимо. Утопил в прорези прицела шарик мушки, навел на цель. И тут нашло какое-то затмение. Целясь в изюбра, я вообразил его размером с козла. Вероятно, потому, что совсем недавно, в конце зимы, именно так на лежке бил косуль. И, как ни странно, глаз, видимо, привык к такой цели, привык выцеливать козла под брюхо. Но козел видится таким на двести, а тут целых пятьсот метров, траектория пули совсем иная. Здесь требовалось выцеливать по спине или соразмерно «увеличить» мушку. Конечно, мое объяснение может понять только очень опытный зверобой, пользовавшийся нарезным оружием… В общем психологический, а отсюда и оптический обман: как будто кто-то умышленно застелил, затмил сознание.

Целился спокойно и точно, но пуля взрыла фонтанчик земли под брюхом пантача! Он вскочил. Тут бы и откорректировать прицел, но я — как в трансе — повторил свою ошибку. Он прыгнул и скрылся в овраге. Желтое пятнышко появилось среди лиственниц на вершине дальнего холма. Хлопнул далекий выстрел Шина, пятно растаяло, сказка кончилась.

Я добежал до вершины холма, увидел, что крови нет. Все потеряно! Оцепенел. Закрыл глаза. Показалось — вижу поверженного, еще горячего изюбра, чую его особый, дразнящий запах, кладу ладонь на теплые, бархатные, налитые эликсиром жизни панты… Вижу сияющие глаза ребят, слышу радостные приветствия. Но — открываю глаза: пусто, тихо, никого и ничего. Вокруг слегка раскачиваются молчаливые розоватые стволы деревьев. В голове проносится: сегодня седьмое июля, самая пора, панты вот-вот начнут перерастать. И вдруг осеняет: седьмое июля — день ведьмы! А я о ней и не вспомнил…

Год назад я недолго квартировал в маньчжурском городке Муданьцзяне, в доме бывшего белого полковника и его жены, странной, загадочной женщины. Она сама называла себя колдуньей. Мне было тридцать, ей, верно, под пятьдесят, и я просто не видел в ней женщину, а она, боюсь, была ко мне неравнодушна. По делу и без дела наведывалась в комнату, настойчиво поила козьим молоком. Когда я уезжал, глянула мне в самые зрачки пронзительно светлыми, какими-то прозрачными глазами и очень четко, с расстановкой произнося каждое слово, отчеканила: «Запомните, седьмого июля — мой день рождения. Если в этот день вы не вспомните, не подумаете обо мне — вас постигнет несчастье!»

Тогда я не принял этого напутствия всерьез, но сейчас ее глаза и голос вдруг всплыли необыкновенно ярко. Да, не вспомнил, черт побери! И я трижды боднул лбом розовый ствол лиственницы, бормоча:

— Чертова ведьма, чертова ведьма! — быть может, искал повод свалить на кого-то свой провал?