Алексей Ливеровский - Охотничье братство

• Название: Охотничье братство
• Автор: Алексей Ливеровский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00581-1

Проза одного из старейших ленинградских писателей Алексея Ливеровского несет в себе нравственный, очищающий заряд. Читателя привлекут рассказы о Соколове-Микитове и Бианки, об академике Семенове, актере Черкасове, геологе Урванцеве, с которыми сблизила автора охотничья страсть и любовь к природе.

---

Мелькнул заяц, вскоре за ним с полным голосом Чудик.

Сразу дело не получилось, но на третьем, довольно большом, круге раздался в снежной нависи глухой выстрел и крик: «Дошел!» Чудик своим высоким, некобелиным голосом бойко доганивал уже взятого зайца. Коля вышел на просеку, заметил меня, поднял за уши невеликого белячишку, прибылого, с голубым ремнем на спине и рыжей кокардой, и с подъемом стал декламировать какой-то монолог… Забыл, не могу вспомнить, что это было, скорее всего что-то из фильма «Дон Кихот».

Я был рад за друга; как положено, пожал руку, поздравил с полем, внутренне посмеиваясь над его горячностью и забавляясь странной ситуацией, когда я оказался единственным зрителем выступления замечательного артиста. А Николай прямо влюбился в Чудика.

Слава Черкасова росла стремительно и широко. Был ли он ей рад? Конечно, был. Ценил неподдельно теплые встречи со зрителями в театре и на выездах, — на знаменитых ленинградских заводах, в частях Красной Армии, на кораблях Балтфлота и за рубежом: в Монголии, Чехословакии, Германии, Швейцарии, Франции, Китае, Польше, Америке, Бразилии, Англии, Испании, Италии, Индии. Его, естественно, радовали и знаки признания: Народный артист СССР, лауреат многочисленных премий, ордена и, наконец, депутат Верховного Совета СССР. Известность мировая, добрая и… все же утомительная.

Помню, я шел по Невскому от Литейного к Дому книги, по краю тротуара. Притормозило такси, вышел Коля:

— Хорошо, заметил тебя — дозвониться не мог. Надо поговорить о субботе. Пройдемся? Пожалуйста, за нами тихонько, — это таксеру.

Шли не торопясь, разговор длинный, давно не виделись. Через некоторое время я заметил, что продвигаться стало трудно. Ряд встречных становился все плотнее, и позади грудилась и росла толпа мальчишек и взрослых. Раздавались голоса: «Черкасов! Черкасов! Капитан! Капитан, капитан, улыбнитесь…» Идти и разговаривать стало невозможно. Досадно было. Пришлось забраться в то же такси, уехать от толпы и разговаривать, сидя в машине. Кому такое может нравиться! А ведь назойливое, праздное любопытство сопровождало его все последние годы. Уставал он от этого и, главное, от невероятной физической и моральной перегрузки. Помимо театра — кино, колоссальная разнообразная общественная работа, при его-то чувстве ответственности! Представить надо! Депутат Черкасов пишет в отчете: «Мною было принято официально 2565 человек. Жалоб и вопросов рассмотрено 2220».

На охоте за границей.

За городом машина пошла ровнее. У Николая вид усталый, даже нездоровый. Жалуется:

— Устал, смертельно устал.

Улыбается:

— И все потому, что на охоту не езжу, не отдыхаю по-настоящему…

— Лень или некогда?

— Некогда, так все сошлось, и, знаешь, самое тяжелое — это кино. В театре отзвонил — и все, на съемках сутками, и условия… Знаешь, когда работали над Невским, я почти — а может быть, и в самом деле — в обморок упал. На мне латы, подкладки; софиты, свет со всех сторон и в морду, дубль за дублем, не минуты — часы, вот и сомлел, проклятое дело…

Мы опять на заброшенных хуторах, там, где когда-то пробовали смычок. Только пора другая.

Синее, синее холодное небо. На березах иней. Ей-богу, ледяные пластинки гуще осыпали кроны, чем свежая листва в перволетье. Хрестоматийно и волнующе на ослепительно белых вершинах и плакучих ветвях висят черные груши косачей. Тетерева пытаются кормиться, им не просто — один оступился и рушится до полдерева в холодном водопаде инея.

— Видел? — спросил Николай. — И березы, как фонтаны в голубое. Хорошо! Воздух, воздух! Не надышаться. Голова с непривычки кружится…

В лесу под горой послышался высокий заливистый голос Чудика. Мы подошли по открытому до крутого склона к опушке. Что делать? Спускаться вниз, лезть в эту белую плотную стену? Через пять минут даже в карманах будет ледяной песок. Решили подождать, постоять на чистом — авось выжлец сюда выгонит. Николай вскарабкался на груду валунов у старой яблони. Я поднялся на широкую поверху каменно-бетонную ограду над обрывом. Гон то приближался, то уходил к пределам слуха. Несмотря на мороз и рыхлый снег, Чудик держал беляка надежно, с небольшими перемолчками. Ждем, начинаем подмерзать…

Легкий шорох, — по ограде прямо на меня неторопливыми прыжками идет чисто белый зайчишка. Подбегает ко мне, недвижному — я ему мешаю пройти, — садится рядом. У меня на руках рукавицы. Надо снять правую, незаметно, бесшумно. Подтянуть к зубам и стащить. Заяц сидит спокойно, поводит ушами, слушает, как внизу, неподалеку, его гонит Чудик. Краем глаза вижу Колю, он — весь возбуждение, — видит зайца и думает, что я не замечаю. Свистеть, кричать нельзя, осторожно показывает пальцем, поднимает руку, поводит двумя пальцами — это уже уши. Я тихонько, миллиметр за миллиметром тяну рукавицу ко рту. Как дать знать, что вижу? Коля не может успокоиться, убежден, видимо, что должен мне показать, должен и… превращается в зайца. Готов поклясться, что на груде валунов образовался заяц — фигура, лапы, голова, уши… Не понимаю, как это он сделал! Не выдерживаю, фыркаю и хохочу в голос. Заяц мощным прыжком скинулся с забора под обрыв.

Коля подошел, тоже смеясь:

— Ну и парочка была! Не придумаешь! Ведь рядом, рядом! Вот бы фотоаппарат.

— Коля, кого легче было играть, Грозного или зайца?

Ответил серьезно:

— Труднее всего царевича Алексея.

Много позже я увидел замечательный снимок «Поиски зерна». Там на навозной куче снят был Черкасов в позе петуха — блестяще у него получилось. Подумалось: комик, царь, князь-полководец, испанский гидальго, веселый монах, старый профессор, мрачный трагический генерал Хлудов, петух, заяц — вот какова была способность этого замечательного артиста к перевоплощению.

Николай Константинович с сыном Андреем.

Началось с того, что Коля стал избегать высоких лестниц, а на охоте: «Ребята, куда вы торопитесь? Давайте потише». При встрече со мной Нина сказала: «Мне не нравится, как Коля дышит, к врачам не идет». Это было самое начало. Болезнь быстро прогрессировала — тяжелая эмфизема легких.

Досадно нам, друзьям-охотникам, было и тревожно, что Николай Константинович все реже и реже выезжал на охоту, а затем и вовсе бросил. И пусть часто совпадало, что в самый сезон охоты он где-то в Лондоне или Праге, тут уж ничего не поделаешь, — нет, узнавали: он дома и… не едет. Нездоровье — это, конечно, серьезно, но, путая причину со следствием, мы наивно полагали, что стоит только ему возобновить охоту, как болезнь отступит. Звали Николая.

В те годы мы небольшой компанией держали в Лисинском лесничестве Лесотехнической академии смычок гончих, англо-русских. Шугай и Волга работали вполне прилично и голосами могли порадовать. Приглашали мы Колю туда постоянно и все более настойчиво, а время шло. И вот заехали мы к Черкасовым незадолго до выходного дня целой компанией. Опять уговаривали. А он:

— Братцы, спасибо! Да куда мне, полквартала не пройду. Вот поправлюсь…

Мы в ответ:

— И не надо ходить, подвезем, ха! ха! прямо к заячьей лежке. Будешь у машины стоять.

Уговорили. Только ружья не взял: «Куда уж мне, послушаю и ладно, лесом подышу».

Вел машину наш общий друг профессор Ленинградского Политехнического института Померанцев. Остановились у заправочной станции. Из окошка высунулась миловидная девица:

— Нет бензина.

— А у меня в машине Черкасов.

— Артист Черкасов?

— Он самый, Николай Константинович.

— Ой! Покажите. Можно мне с вами проехаться, ну чуть-чуть, до шоссе? Можно?

Машина была заправлена.

«Победа» свернула с Кастенского шоссе на небольшую поляну у поворота на Машино. Прокатилась немного по мягкому и стала на крестовине большой чищеной просеки и глинистого проселка. Замолчал мотор. Разом открылись все четыре дверцы, люди вышли и окунулись в прохладу и тишину осеннего денька. С правого переднего места поднялся Николай Константинович Черкасов. Потянулся устало, не резко. Повел головой, словно приглядываясь или принюхиваясь. Сказал: «Хорошо!» И все наперебой поддержали, что действительно хорошо и следовало ожидать, что будет хорошо. Потому, что воздух был напоен печальным, но приятным ароматом палой листвы, среди хмурой белесости небосвода обещающе светились оконца по-осеннему кроткой просини. Потому, что кто-то почти: разу услышал голоса пролетных гусей. И еще потому, это самое главное, всем хотелось думать, что Коле будет лучше, если не совсем уйдет, так отступит проклятая болезнь.

Как мне помнится эта охота! Будто вчера она была. Ведь тогда я верил, что он выздоровеет.

Мы достали из машины и расчехлили ружья. На покатом капоте «Победы» расположили завтрак — два термоса и прочее. Собаки попискивали и рвались от нетерпения на поводках. Борис Ермолов махнул рукой на еду, отвел смычок неподалеку, потрубил в рог, порскнул и набросил. И надо же, как удачно получилось, — в самом деле к заячьей лежке подкатили; не успели по чашечке чая выпить, как совсем рядом два раза вскрикнула в доборе Волга и помкнула. Тут же на подъеме неистово, с заревом загремел и подвалил Шугай. Митя Тищенко схватил ружье и побежал по просеке. Померанцев, не торопясь, соображая, куда ведут собаки, пошел по обочине дороги. Я зарядил тройкой «Лебо» и протянул Коле: