Алексей Ливеровский - Охотничье братство

• Название: Охотничье братство
• Автор: Алексей Ливеровский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00581-1

Проза одного из старейших ленинградских писателей Алексея Ливеровского несет в себе нравственный, очищающий заряд. Читателя привлекут рассказы о Соколове-Микитове и Бианки, об академике Семенове, актере Черкасове, геологе Урванцеве, с которыми сблизила автора охотничья страсть и любовь к природе.

---

Правительственный декрет среди войны переводит Ленинградский институт Семенова в Москву. Я же вскоре возвратился из Москвы в Ленинград.

Долгие годы наша дружба с Николаем Николаевичем проходила без совместных охот — не до того, да и жили в разных городах. Однако при каждой командировке в Москву (что бывало довольно часто) я непременно заходил к Семеновым.

Жизнь налаживалась. Знаю, что Николай Николаевич редко выбирается на охоту, а когда удается, ездит с Виктором Николаевичем и механиком Женей Русианом.

Я завожу собаку. Чемпион Искра — ирландка высоких кровей, дочь моей Яны. Диковатая дома (жила на веранде даже зимой), — она была фанатиком охоты и обладала невероятным чутьем. В результате весьма скоро получила все возможные дипломы и за охотничьи качества, и за красоту; стала многократным чемпионом, сначала Ленинграда и области, затем на матче трех городов — Москва — Ленинград — Тула, а затем чемпионом СССР.

У Николая Николаевича тоже заводились легавые собаки, но неважные. Натаска легавых и последующая охота с ними требуют спокойствия и выдержки — качества не очень свойственные моему высокопоставленному другу. При каждом свидании я хвастал своей собакой, и у него разгорелись глаза.

Летом 1964 года я на два месяца отпуска устроился жить в Новгородской области, в деревне Владыкино, на тихой, красивой речке Увери.

В Новгородчине я был частым гостем и живал подолгу, только в другой, более северной части области. Как-то проездом через Боровичи встретился с моим другом писателем и охотником Виталием Всеволодовичем Гарновским. Разговорились об охоте; я упомянул бекасов, он сказал, что около его родной деревни их, этих бекасов, пруд пруди. Я удивился, но, зная, что Виталий Всеволодович на ложь не способен, попросил его показать, повез на своей машине на Уверь.

По дороге он рассказал, что по приказу царя Петра в том месте, где Уверь впадает в Мету, построили плотину-бейшлот. Река залила большую долину, образовался запас воды, ее сбрасывали, когда надо, во Мету для подъема уровня на порогах, расположенных ниже, около Опеченского посада… Когда этот водный путь потерял значение, плотину открыли, и вместо водохранилища образовалась огромная — два километра на двенадцать — покосная площадь, по-местному Ширь. Посередине Шири остались речушка и небольшое озеро. По их берегам и водились в изобилии бекасы и дупели.

Между Ширью и Уверью расположилась деревня Владыкино — родина братьев Гарновских. Я поселился в этой деревне в июле вместе со своим родственником и товарищем по охоте Борисом Васильевичем Ермоловым. У него ирландец Тролль, брат моей Искры. Мы тренировали собак к предстоящим полевым состязаниям. В августе, за два дня до открытия сезона, к моей избе подкатили три машины из Москвы и Ленинграда. Приехали Николай Николаевич с Наташей и дочерью Милой. Из Ленинграда — супруги Урванцевы и мой дядюшка Евгений Николаевич Фрейберг.

Я развел их по избам, устроил у приветливых владыкинцев. Мы с Николаем Николаевичем побродили по деревне, знакомились с жителями. Он был в восторге от увиденного — и было от чего. Крестьяне жили хорошо. Строились дома. Много молодежи — правда, больше приезжих: школьники на каникулах и студенты. Все работают на полях и каждый день — так организовано дело — получают заработанное. По утрам на пятачок на середине деревни подавалось несколько подвод, запряженных сытыми, бойкими лошадьми. Все усаживались и ехали косить на пойменные луга Увери или на Ширь. Председатель колхоза Добряков, по ласковому прозвищу — Добряк, отказался сдать лошадей на колбасу, как тогда требовалось. Отбивался от начальства: «Что, мне народ в поле на тракторах возить? И солярку да всякую мелочь какую-нибудь тоже? Корма? Травы в нашей шири на тысячу коней — коси не хочу, прокормить легко».

Николай Николаевич, расспросив людей, поговорив с председателем, возбужденно, в своей обычной несколько экзальтированной манере, говорил мне: «Знаете, это здорово! Как люди живут! Значит, можно, можно. Теперь прямо модно шептать: колхозы, колхозы — пустые трудодни, работа за палочки. Сюда надо людей возить, показывать, что можно — и отлично!»

На открытие охоты мы с Николаем Николаевичем и моей ирландкой пошли на Ширь. Подходя к ней, увидели вдалеке на лугах два стада: поближе пегое, подальше серое. Пригляделись, дальнее стадо — журавли. Я рассказал, что каждый год в это время на Шири появляются журавли, постепенно скапливаются в огромный табун, делают регулярные облеты и в надлежащий день, поднявшись под облака, уходят на юго-запад. Мы полюбовались на дивную просторную и милую сердцу картину и уже Ширью пошли к речке на известный нам брод. Сняв брюки и сапоги, по пояс в воде, перебрались через речушку, что течет посередине Шири, — дно плотное, только вода выше сапог. Искра стала рядом с тропинкой прежде, чем мы оделись. Николай Николаевич, схватив с травы двустволку, босиком поспешил к собаке.

На открытии охоты.

Перебираясь, я подмочил табак, попросил у Николая Николаевича папиросу, получил — и мы вместе рассмеялись. Всю жизнь, и довольно часто, он бросал курить, убежденно и резко. Решив, — тут же дарил кому-нибудь свой портсигар. Отвыкнуть не удавалось, и вновь в карманах появлялись папиросные коробки. Кто-то преподносил новый портсигар — что дарить обеспеченному курящему мужчине к праздникам? — и тот жил недолго. И на этот раз, у ручья на Шири, он протянул мне коробку «Казбека», где, кроме целых папирос, были ломаные и желтая табачная пыль.

Так началась охота в тот памятный день.

Синее, чуть осеннее небо. Теплый ветерок гонит по небу и над самой травой светлые паутинки. Чуть поблекла, и потому золотится, осока. Идти легко: луга не мшистые, ноги не вязнут — мягко и бесшумно идем по невысокой отаве. А дышится… чист влажный воздух, пахнет приятно, памятно: свежим сеном и прибрежной мятой.

Перед нами сумасшедшим ходом челночит Искра, то и дело с полного скока застывая в абсолютно точной и недвижной стойке. Много красивого в охоте с легавой по перу, но есть ли что-либо более эффектное и впечатляющее, чем ирландец, скачущий по зеленому полю, — блики солнца отсвечивают, играют на его красноватой шерсти!

Дичь — почти половина на половину — бекасы и дупели. Их много, очень много. Искра слегка горячится. Я веду ее с ружьем за плечами. Николай Николаевич стреляет часто, еле успевая перезарядить ружье от стойки до стойки. Волнуется, мчится к вставшей ирландке бегом, мажет постоянно и — боже мой! — при малейшем перерыве жалуется, что мало птицы. Я только улыбаюсь и, пожалуй, радуюсь, что у Николая Николаевича очень плохие патроны: они туго вынимались, даже проваливались под экстрактор — и приходилось ковырять ножом, или у гильзы обрывалась головка — мы останавливались, шли на кромку луга, вырезали березовую палку-шомпол и, размяв картон, выбивали. Радовался я потому, что при таком темпе у стрелка назавтра не осталось бы ни одного патрона.

Припекало солнце, летнее, жаркое. Тренированная Искра не сбавляла хода, хотя и превратилась от воды и грязи из шелковой ирландки в черного пойнтера. Подавала одну птицу за другой, но мы устали и ужарели. Расположились на берегу ручья, впадающего в Кармановскую речку, в тени большой ракиты. Запылал огонек. Мокрую до кожи Искру я положил на кочку у костра, она улеглась благодарно, обсыхала, постанывала во сне. Вкусно почаевничали и сразу — встали-то до рассвета, — уснули. На солнце было незябко, спали крепко.

Я проснулся от близкого выстрела — за речкой были наши товарищи. Николай Николаевич говорил, будто не было перерыва:

— Все дело в людях, в них одних. Попался настоящий человек-хозяин — всё получилось.

Я понял, что он говорит о Добрякове, и рассказал, как тому тяжко — едва ли усидит на председательстве. Попало за оставленных лошадей, за категорический отказ сажать кукурузу. Правда — редкий случай, — приехали снимать, с новым председателем приехали, а колхозники, сколько бы раз ни переголосовывали, единогласно были против нового человека — точнее, против снятия Добрякова. И теперь у него сложное положение — хотят укрупнить и придают два отсталых колхоза. А там, как он людям говорил, не те работники, — «лодырь на лодыре, сбаловались накорень, их не перекроить».

На вечернюю зорьку ушли с дупелиных лугов. Провели ее ближе к опушке Шири, разыскивая тетеревиные выводки, — получалось удачно. Искра работала как часы, анонсируя, если мы теряли ее из виду в кустах. Николай Николаевич приустал, успокоился и четырьмя удачными выстрелами взял трех крупных начинающих мешаться пером молодых тетеревов. Возвращались во Владыкино триумфально: несколько пар болотной дичи и тетерева. Николай Николаевич всем рассказывал о нашей охоте, говорил, что у него никогда так еще не было. Я был, как говорится, по уши доволен и за себя, что не зря позвал, и за Искру, что так славно работала.