Алексей Ливеровский - Охотничье братство

• Название: Охотничье братство
• Автор: Алексей Ливеровский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00581-1

Проза одного из старейших ленинградских писателей Алексея Ливеровского несет в себе нравственный, очищающий заряд. Читателя привлекут рассказы о Соколове-Микитове и Бианки, об академике Семенове, актере Черкасове, геологе Урванцеве, с которыми сблизила автора охотничья страсть и любовь к природе.

---

Как же произошла так напугавшая всех история? Женя шел на швертботе на тот берег, под Зеглину гору. Приткнул посудину к песчаному берегу и пошел в лес. В это время ветер переменился, покрепчал, стащил швертбот на воду, грота-шкот зацепился за что-то, и суденышко бойко отошло от берега. На большом плесе его опрокинул шквал.

Выйдя на пенсию, Женя стал писателем. Написал несколько детских интересных книжек, а закончил свою писательскую карьеру мемуарами «От Балтики до Тихого», напечатанными в журнале «Звезда». Последние годы — а он прожил больше девяноста лет — Женя провел в Зеленогорске, там и скончался. Мы хоронили его на лесном кладбище в красивый зимний день. Дорогу нам пересекали следы белок и зайцев. Любопытная синичка подлетела совсем близко и уселась на сосновой лапе. Тело Жени было покрыто андреевским флагом — голубой крест на белом фоне. Неосведомленная редакторша Детгиза, спутав этот флаг со шведским и соединив с ним фамилию Фрейберг, сказала: «Он оставался верным сыном своего отечества». Что ж, Женя и вправду был верным сыном своего русского отечества, а флотский флаг сшили его дочки, Аяна и Тикси, в ночь перед похоронами. На крышке гроба лежала его капитанская фуражка. Грянул прощальный салют из двух охотничьих ружей.

Жизнь дяди Жени достойна быть описанной в книге. Одно перечисление его профессий, должностей, заслуг заняло бы немало страниц. Прибалтика, Поволжье, Сибирь, Крайний Север… Где только он не побывал, где только он не работал! Но я не ставил себе такой задачи. Я просто хотел, чтобы со страниц моей книги взглянул на читателя мой замечательный охотничий друг.

КРАСВОЕНЛЕТ КОНОКОТИН

Огромный, совершенно необычный артиллерийский снаряд просвистел в воздухе над фортом «Красная Горка», не разорвался, скользнул по слою глины и выскочил наружу. Осмотрели его краснофлотцы — снаряд невиданный и стреляют неизвестно откуда.

Так начался интересный эпизод гражданской войны в августе 1919 года на побережье Финского залива, вблизи местечка Лебяжье. В газете писали, что корректировщик 21-го воздухоплавательного отряда красвоенлет Виктор Конокотин обнаружил в Копорском заливе английский монитор «Эребус». Этот мелкосидящий броненосец удалось отогнать. Здесь же газеты писали о беспримерном, необычайном бое в воздухе.

Мы сидели с Виктором у ночного костра на глухарином току в урочище, по-фински называемом Кивилава, то есть Плоские камни. Он рассказывал: «Стреляет и стреляет — неизвестно откуда и кто. Час за часом я наблюдал из корзины аэростата за всем побережьем и никак не мог обнаружить. Наконец заметил тоненькую полоску корабля, прижавшегося к берегу, и вспышку орудийного выстрела. Обрадовался, сообщил по телефону координаты. Это мне даром не прошло. Однажды висел я на высоте примерно восемнадцать тысяч, вел обычные наблюдения и заметил, что от Финского берега через залив летит самолет. Самолеты, что с нами воевали, были только английские, а летчики — любители-добровольцы. Летали они нахально (нашей авиации не было); бывало, летит, не торопится, забавляется: пилотажную фигурку закатит. Мне что тут делать? Заметишь, кричишь по телефону, чтоб скорей опускали. В этот раз получилось нескладно: заметил самолет издалека, скомандовал спуск и… трос на лебедке заело — жестко, авария. Самолет подлетел ко мне близко, дал очередь из пулемета, перебил один строп — и все. Пока жив. Радуюсь, что нет у сукина сына зажигательных пуль, — в момент бы спалил, накрыло бы меня горящим аэростатом. Думаю: что делать? В корзине у меня ручной пулемет Шоша, да разве попадешь? Велика скорость — не угадаешь опережение. Второй заход — дело похуже: попал в корзину и прострелил мне полу реглана. Видимо, пристрелялся. Тут я, знаешь, Алеша, сообразил, решил по-нашему, по-охотничьи: поперек не выходит — надо в угон. Когда он зашел в третий раз, я повернулся к нему спиной, приложил автомат к плечу и ждал. Как только он пошел на уход, дал ему очередь вслед. Он резко отвернул, пошел в сторону залива, примерно в километре от берега плюхнулся в воду». Вот такой был рассказ.

Я уже знал, что Виктор получил за этот подвиг недавно учрежденный орден Красного Знамени и золотые часы от ВЦИКа, серебряные — от Петросовета. Попросил еще раз показать — кстати, нужно было узнать время, не пора ли идти на ток. Часы золотые, на внутренней крышке было выгравировано: «Честному воину Красной Армии». Виктор нажал кнопку, и они мелодично и четко подали время с точностью до одной минуты: первые удары — часы, вторые — четверти часа, третьи — минуты. Очень удобно в ночное время на глухарином току.

Теперь я хочу рассказать о знакомстве с этим замечательным и милым моему сердцу человеком.

В 1921 году я работал слесарем на торфоразработке «Комаровская». Жил в Лебяжьем, в доме моей бабушки, с отцом, теткой и ее детьми. В том же доме — только вход с другой стороны — жила семья моего дядюшки Леонида Васильевича Ливеровского. Человек он был жизни пестрой: жокей — ветеринар — управляющий огромным имением Стекольного общества — а после революции был записан как «свободный землепашец». У него жена и дочь. Примечательная девушка была Машенька — бойкая, умная старшекурсница-медичка. Зимой в Петрограде она с подружками — центр небольшого кружка любителей поэзии и театра; летом в Готобужах дочь управляющего скакала в амазонке на вороном коне по полям и лесам, принимала городских подруг, устраивала пикники и домашние спектакли.

Виктор Конокотин в 1919 г. окончил Петроградские воздухоплавательные курсы и произведен в красные командиры.

Место подъемов. (Александровский поселок Приморско-Сестрорецкой ж. д. Июнь 1919 г.).

В эту семью на постой был направлен юный красвоенлет Виктор Конокотин. Очень скоро дело окончилось свадьбой. Мы с Виктором легко сошлись — охотники, да еще из одного дома! — стали бродить по лесам вместе. Отряд Виктора и его «колбаса», как называли аэростат местные жители, был расположен неподалеку от Лебяжьего на небольшой поляне Петровского хутора. Мне ужасно хотелось подняться на аэростате — удалось. С разрешения комиссара отряда Виктор поднял меня на высоту больше тысячи метров. Отлично помню захватывающее ощущение. Впоследствии мне пришлось много летать на самолетах, но это совсем не то. Здесь вы, как парящая птица, спокойно рассматриваете каждую полянку, каждую знакомую тропинку, просеку, ручеек, дорогу; можно в один миг пройти, скажем, от нашего дома до известного глухариного тока — путь, который по болоту занимает не один час. Я был в восторге, а Виктор — ему это дело привычно — спокойно взял трубку телефона и попросил кого-то там внизу: «Позвоните, пожалуйста, ко мне домой, скажите, чтоб телку из огорода выгнали». Я посмотрел вниз и убедился, что в нашем огороде действительно пакостит телка.

Я нашел хорошее для охоты место. Большие поля вокруг деревни Гостилицы изобиловали русаками. В выходной день мы доезжали на поезде до Ораниенбаума, шли двадцать километров до Гостилиц, встречали рассвет в чайной, целый день тропили зайцев и тем же путем, без всякого сна, шли двадцать километров до железной дороги и возвращались домой. По нашим годам и силам это нам было хоть бы что, а русака вокруг Гостилиц было действительно много.

Одна из первых охот с Виктором резко выделяется в моей памяти. В зимний день мы удачно тропили русаков вокруг деревни Жеребятки за Гостилицами, увлеклись этим делом и попали в пургу. Незаметно потемнело, повалил обвальный снегопад. Через полчаса пурга уже мела, крутила, выла, забивала глаза, студила тело. Скоро мы потеряли дорогу, шли куда и как попало. У Виктора, конечно, был компас, и даже светящийся, но что могла сказать светлая капля на стрелке, когда мы не знали, где находимся, только что не кружили — и то ладно. Идти было с каждым шагом труднее. Снегу — по колено, ступает нога — в яму или на бугор, — непонятно. Пары русаков и ружья, повешенные через плечи, сильно давили. И все же мы шли и шли. Час, другой — безнадежно, но не бессмысленно. Несмотря на пургу — в снегопад обычно теплеет, — мороз был крепкий. Мы шли, а хотелось хоть бы на минуту прилечь прямо на снег. Мечтали дойти до леса, зажечь костер — спички-то были! — так нет: поля, овраги, кусты, опять овраги и какая-то речка; попробовали пройти по ней — вода, еле выскочили, слава богу, не промочив ноги. Положение дурацкое — так по молодости определяли, на самом деле — тяжелое. Останавливались все чаще и чаще. Тянулись часы, наваливалась смертельная усталость. Вот тогда-то, как это в сказках бывает или в плохих рассказах, на грани сил, при вполне возможном плохом окончании, в темной, воющей круговерти засветился огонек, мигнул, пропал, еще раз вспыхнул и утвердился. Это была радость и спасение. Из последних сил прибавили шаг и вышли к одинокому дому среди поля. Светились окна большой избы, вокруг много дровней, запряженных белыми холмиками лошадей. Какой-то съезд — наверное, свадьба. Ну что ж, нам, совершенно задутым и закостеневшим, выпить горячительного совсем не плохо. Не раздеваясь, открыли двери в избу и стали у порога.