Джо Аберкромби - Отчаянная

• Название: Отчаянная
• Автор: Джо Аберкромби
• Жанр: Фэнтези

Небольшая предистория похождений Шай из цикла произведений «Земной Круг».

---

Джо Аберкромби Отчаянная

Шай[1] ударила лошадь пятками, передние ноги той подогнулись, и, прежде чем стало ясно, в чем дело, она и ее седло пожелали друг другу всего самого наихудшего.

Наверху у нее был краткий миг, чтобы оценить ситуацию. Судя по этой краткой оценке, ситуация так себе — и надвигающаяся земля не дала времени подумать еще. Шай изо всех сил постаралась перекатиться при падении — так же она старалась во всех своих неудачах — но вскоре земля ее раскрутила, избила и с глухим ударом бросила в высохший от жары куст.

Пыль осела.

Она улучила миг, чтобы перевести дух. Потом еще один, чтобы постонать, пока мир прекращал крутиться. А потом еще, чтобы осторожно подвигать рукой и ногой, ожидая характерной вспышки боли, которая бы означала, что что-то сломано, и жалкая тень ее жизни вскоре растворится в сумерках. Она бы даже порадовалась, если б это означало, что она может лечь и больше не убегать. Но боли не было. Во всяком случае, не больше обычного. И раз жалкая тень ее жизни пока еще не растворилась, она все еще ждала приговора.

Вся в царапинах и синяках, покрытая пылью, Шай поднялась, выплевывая песок. За эти несколько месяцев она изрядно наглоталась песку, и у нее было мрачное предчувствие, что этот раз не последний. Ее лошадь лежала в нескольких шагах, покрытый пеной бок вздымался, передние ноги были черны от крови. Стрела Нири попала ей в плечо. Недостаточно глубоко, чтобы убить, или даже сильно замедлить, но достаточно глубоко, что рана кровоточила при быстрой езде. А с ее яростной скачкой это убило лошадь так же верно, как стрела в сердце.

Было время, когда Шай любила лошадей. В то время — хотя она считала себя трудной в общении с людьми, и по большей части так оно и было — она необычайно мягко относилась к животным. Но то время давным-давно прошло. Нынче в Шай было не много мягкого — ни в теле, ни в разуме. Так что она не стала утешать лошадь своей ласковой рукой, и, оставив ее выдыхать последние остатки красной пены, побежала к городу, сначала нетвердо, но быстро разогреваясь. У нее было много практики в беге.

Слово «город», наверное, было преувеличением. Там было шесть зданий, и для двух или трех слово «здание» было бы слишком шикарным. Все они были из необструганного дерева и совершенно без прямых углов, высушенные солнцем, обшелушенные дождем, запыленные, скопленные вокруг грязной площади и обвалившегося колодца.

Самое большое здание было похоже на таверну, бордель или факторию — а скорее, на все сразу. Шаткая вывеска все еще цеплялась за доски над дверьми, но надпись стерлась ветром до нескольких бледных полосок краски. «Ничто, нигде», гласила она теперь. Вверх по ступенькам, через одну; босые ноги заставляли скрипеть старые доски; кипели идеи того, что она будет играть, когда войдет. Какую правду открыть, и какой ложью приправить, чтобы рецепт был наиболее подходящим.

«Меня преследуют!». Задержала дыхание в дверях, стараясь изо всех сил не выглядеть отчаявшейся — на самом деле, выдающихся достижений в этой роли у нее не было ни в этот момент, ни за последние двенадцать месяцев.

«Трое ублюдков!». А затем — если никто не узнает ее по объявлениям об ее аресте — «Они пытались меня ограбить!». Это факт. Не стоит уточнять, что она сама вместе с этими тремя украла деньги в новом банке в Хоммено. И с ними был еще один, ныне пойманный и повешенный властями.

«Они убили моего брата! Они пьяны от крови!». Ее брат был в безопасности дома, где и она бы хотела быть, а если ее преследователи и были пьяны, то, скорее всего, как обычно, от дешевого пойла. Но она бы выкрикнула это с маленькой трелью в голосе. Шай, когда было надо, могла выдавать те еще трели. Она тренировалась в этом до тех пор, пока не стало получаться отлично. Она представила посетителей, вскакивающих на ноги, в стремлении помочь женщине в беде. «Они подстрелили мою лошадь!» Следовало признать, не было очень уж похоже, что кто-нибудь, упорный настолько, чтобы жить здесь, бросится в тяготы рыцарства, но может хоть однажды судьба протянет ей руку успеха.

Однажды это точно случится.

Она осторожно прошла в дверь таверны, открыв рот, чтобы подать байку, и замерла.

Там было пусто.

Никого и ничего, и уж точно, черт возьми, никаких рук успеха. В пустом общем зале ни следа мебели. Узкая лестница и балкон вдоль левой стены; двери наверху зияли пустотой. Светлые щели всюду, где восходящее солнце отыскало множество прорех в раскалывающихся досках. Возможно, лишь ящерица юркнула в тенях — в которых не было недостатка — и невиданный урожай пыли, сереющей на всякой поверхности, залезшей во все углы. Мгновение Шай стояла, моргая, затем бросилась назад по шаткому крыльцу и побежала к следующему зданию. Когда она толкнула дверь, та свалилась с ржавых петель.

Здесь даже крыши не было. Не было даже пола. Лишь голые стропила и беспечные розовеющие небеса над ними, а снизу голые балки и земля, в точности такая же бесплодная, как и земля на много миль снаружи. На обвалившемся колодце не было веревки. Не было видно никаких животных — за исключением ее мертвой лошади, которая лишь подчеркивала запустение.

Теперь шагнув назад на улицу, когда ее зрение было не затуманено надеждой, она увидела. В окнах не было ни стекол, ни даже вощеной бумаги.

Это был высушенный труп города, давно мертвого.

Шай стояла в этом покинутом месте, на босых ногах, и порывалась убежать куда-нибудь еще, но не знала куда. Одной рукой она обхватила себя за плечо, а пальцы на другой дрожали и дергались. Она кусала губу и быстро всасывала воздух через щель между передними зубами.

Момент был хреновый, даже по последним меркам. Но если она что и выучила за последние несколько месяцев, так это то, что всегда может стать еще хреновей. Оглянувшись туда, откуда приехала, Шай увидела поднимающуюся пыль. Три маленьких серых следа двигались по серой земле.

— О, черт, — прошептала она, и сильнее куснула губу. Достала столовый нож из-за пояса и вытерла маленькую полоску металла о грязную рубашку, словно это могло как-то уравнять шансы. Шай говорили, что у нее богатое воображение, но даже если и так, сложно было представить более бесполезное оружие. Она бы рассмеялась, если бы не была на грани плача. Теперь она подумала, что в последние несколько месяцев она слишком часто была на грани плача.

Как до этого дошло?

Вопрос скорее для брошенной девчонки, чем для рецидивистки, за которую назначена награда в четыре тысячи марок. Но все же, она не прекращала его себе задавать. Та еще отчаянная преступница! Она стала экспертом по части отчаяния, но прочее оставалось загадкой. Горькая правда была в том, что она отлично знала, как до этого дошло — так же, как и всегда. Одна беда вплотную следовала за другой, так что она просто отскакивала от них, стукаясь, как мотылек о фонарь. Второй обычный вопрос вплотную следовал за первым.

Что же теперь, блядь, делать?

Она втянула живот — не то чтобы там было что втягивать — и вытащила за тесемку сумку. Монеты внутри звякнули тем особым звоном, который издают только деньги. Две тысячи марок серебром, плюс-минус. Можно было подумать, что в банке будет намного больше — хотя те говорили вкладчикам, что у них всегда пятьдесят тысяч на руках — но похоже, банкам можно верить не больше, чем бандитам.

Она засунула руку внутрь, вытащила пригоршню монет и бросила деньги на улицу, оставляя их блестеть в пыли. Она сделала это, как и многое в эти дни — вряд ли осознавая почему. Может, она ценила свою жизнь больше, чем две тысячи марок, даже если больше никто не ценил. Может, она надеялась, что они просто возьмут серебро и оставят ее в покое, хотя, что бы она стала делать, если б осталась в этом трупе города — без лошади, без еды, без оружия — она не думала. Определенно, она не продумала весь план, или, по крайней мере, не составила такой план, в котором у нее осталось бы достаточно воды. Слабое планирование всегда было ее проблемой.

Она разбрасывала серебро, словно семена на ферме матери, в милях, годах и дюжине жестоких смертей отсюда. Кто бы мог подумать, что она будет скучать по ней? Скучать по хилому домику, и поломанному сараю, и по заборам, которые постоянно надо чинить. По упрямой корове, которая не давала молока, и по упрямому колодцу, который не давал воды, и по упрямой земле, на которой буйно росли лишь сорняки. По упрямой маленькой сестре и по брату. И даже по большому, покрытому шрамами простофиле Ламбу[2]. Шай многое отдала бы теперь, только чтобы услышать пронзительный голос матери, снова проклинающей ее. Она тяжело вдохнула, ее нос болел, глаза резало, она вытерла их потертым рукавом. Нет времени на слезоточивые воспоминания. Теперь перед теми тремя неотвратимыми следами пыли она видела три темные точки всадников. Она отшвырнула пустую сумку, побежала к таверне и…