Василий Казанский - Из моих летописей

• Название: Из моих летописей
• Автор: Василий Казанский
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

В книге «Из моих летописей» не случаен подзаголовок «Лесные были». В ней В. Казанский рассказывает о том, что случалось с ним, что слышал и видел он, работая во многих краях Советского Союза.

Рассказы В. Казанского отражают в первую очередь характер жизни самого автора, его любовь к русской деревне, природе средней полосы России, к простым труженикам нашей страны, крестьянам-колхозникам, лесникам, охотникам… Писатель, приглядываясь к жизни и быту людей, познал и многие виды богатой российской охоты, характеры охотничьих собак, повадки зверей, птиц.

---

— Йох!.. Йох!.. Йох!.. — и томно, и с легкой хрипотцой, и с суровым отрывом.

Лось бросился вскачь к близкому «врагу», только болото зачавкало под его ногами. Он малость промахнулся и показался на чистине между сосенками шагах в пятидесяти правее нас.

Месяц поднялся еще невысоко и был желтоват и тускл. Все же лося мы видели ясно. Он был очень велик, на широких рогах посвечивали концы многих отростков. Бык стоял весь на виду, правым боком к нам, и я подумал, что выстрел вряд ли оказался бы неудачным.

Я уже хотел громко свистнуть — поглядели, и будет! — но Сергей разразился кашлем. Он, видно, давно уже сдерживался, а теперь не стерпел. Лось метнулся в сторону, и его шлепанье по болоту быстро умчалось вдаль.

А мой товарищ долго еще сидел на кочке и натужно кашлял. Кончив надрываться, он еще посидел, отдохнул.

— Эх, Василий Иванович, послушаешь тебя — как оно вроде просто. А если разобраться, как надо, — так ведь тонкое дело. По дороге домой Сергей пробовал охать в стекло. Но сам сказал:

— Все равно как у бабки поясницу ломит.

И я повторил ему вабу, отдельно показав все в голосе лося: и хрипотцу, и тоску, и отрыв с гневом.

Он еще раз взялся за стекло. Стало у него звучать чуть получше…

* * *

На следующий август я приехал в Заветово не один, а с приятелем москвичом Михаилом Ивановичем Пениным. Он достал где-то на сезон ирландского сеттера, уже немолодого, но тем упрямее погрязшего в «ужасном» пороке. На стойку Рекса жаловаться не приходилось — стоял он крепко и стильно. Но после выстрела — будь то по бекасу, будь то по тетереву — он бросался за птицей и мял убитую без зазрения совести. А если птица улетала, он мчался за ней с необычайной резвостью. Тут пес разгонял все на свете!

Неунывающий Михаил Иванович посмеивался:

— Замечательная собака! Ну кто еще сможет так «взогнать» тетеревов выше лесу стоячего, чуть пониже облака ходячего?

Самые суровые внушения Михаила Ивановича — и прутьями и плетью — на Рекса не действовали. И не придумали мы ничего более нового и умного, чем пускать в поиск нашего ирландца с привязанной к ошейнику веревкой.

Как только Рекс начинал потяжку и подводку к птице, один из нас (по очереди) брал конец веревки в руки и управлял собакой, пресекая ее чрезмерные порывы. Другой охотник стрелял. Мы считали, что совсем без собаки все-таки хуже, чем с Рексом. А с ним иной раз бывало забавно и даже почти добычливо.

Казалось бы, устроились. Но недолго длилось благополучие.

В один из первых же дней охоты получилась авария.

На вырубке, изрезанной канавками лесопосадок с вывороченными на край пластинами дерна, с куртинами малинника, иван-чая и осиновой поросли, Рекс нашел тетеревов. Заметив потяжку, Михаил Иванович поймал веревку (была моя очередь стрелять).

Рекс замер на стойке. Я подоспел:

— Вперед!

Лишь сеттер тронулся по моей команде — сорвалась матка и с ней два молодых, оба — пегие петушки.

Я вскинул ружье, но выстрелить не успел — рядом рухнул Пенин: Рекс с такой силой рванулся за тетеревами, что вывел из равновесия охотника, который провалился левой ногой в «лесокультурный» ровик, а правой ступней попал в сплетение корней полувывороченного пня. Веревка только шмыгнула мимо меня, словно какая-то невероятно быстрая змея, умчавшаяся за лихим псом.

Я бросился поднимать Пенина, но лишь взялся за его плечи, он взвыл:

— Оставьте! Нога! Ой-ой-ой-ой!.. — Но сразу же, верный своей неизменной выдержке, он сострил: — Поглядите, сломана она, что ли, или вовсе отломилась напрочь?

Дав ему передохнуть, я все же с великими предосторожностями кое-как помог ноге освободиться из ловушки: один корень отогнул, другой выломал, еще два вырезал складным ножом.

Но ни встать на ногу, ни шевельнуть ею Михаил Иванович не мог — такая боль!

Он полулежал на земле, я присел на пень. Растеряв выводок, Рекс вернулся к нам и остановился немного поодаль с отчаянно поджатым хвостом. К моему славному товарищу вернулось его самообладание и жизнерадостность: он не мог не посмеяться над Рексом:

— Повезло же этому сукину сыну! Ну кто его станет драть при этих обстоятельствах?

Я привязал собаку к пню.

— Что будем делать, Михаил Иванович?

— Гм… Сразу не придумаешь… А знаете, что? Давайте пригласим У-Тана, еще кое-кого и устроим сессию ООН!

Гадать, разумеется, было не о чем: необходима лошадь с телегой.

К счастью, мы ушли в Гослесфонд неглубоко: до клеверного поля нашего Заветова было не больше полутора километров. А там шла уборка — были люди!

Выбежав на опушку, я увидел, как кипела работа. Колхозники, больше женщины, подавали сено на стог. Несколько подвод возили к стогу копешки из дальних углов поля; еще одна лошадь таскала грабли, на железном троне их сидел худой-прехудой Сергей Батраков.

Я подошел к стогу, около которого задержался он и как раз подъехала одна из телег с небольшим возом сена. Правил этой лошадью пятидесятилетний Чуракин, седой и коротконогий мужик, счастливо избежавший на войне ран и вообще всех ее тяжких трудностей, — он служил в БАО, батальоне аэродромного обслуживания. Ну я, конечно, к нему:

— Евдоким Матвеич, пожалуйста! Беда у нас. Михаил Иванович ногу не то сломал, не то вывихнул. Тут рядом — километр какой-нибудь. Поедемте, пожалуйста, отвезем его в деревню!

Чуракин почесал бритый подбородок, почесал затылок:

— Как сено бросить? Поди — брось! Бригадир трудодень не запишет.

Вмешался Сергей:

— Человек в такой беде, может, и вовсе ногу сломал, а ты только свой трудодень помнишь! Поезжай, помоги!

— А ты что тут за командир? Будешь бригадиром, тогда и приказывай. Вон, гляди: туча заходит. Как от сена уехать?

— Туча! Облачинка потянулась, а тебе уж и весь свет застит! Слезай с телеги, садись на грабли и трудодень мой себе запиши!

И настолько решителен был тон Сергея, что Чуракин согласился. Кстати, он, конечно, и понимал, насколько легче на граблях. (Ради легкости бригадир и дал грабли больному Батракову.)

Мы прискакали к Михаилу Ивановичу за пять минут, но долго пришлось нам повозиться с погрузкой покалеченного — уж очень болезненно было повреждение ноги.

В деревне прыгавшего на одной ноге Пенина мы, подставив ему под руки свои плечи, довели до кровати, с превеликими трудами и заботами разули, и он лег.

— Надо Сергею заплатить, — шепнул мне Михаил Иванович.

Сергей услышал и возмутился:

— Вы чего? О… — и он выразился неповторимо: —…али вы сшалели? Помочь в беде — да нешто за такое бывает плата?

Я постарался успокоить его, умаслить, но уехал он сильно сердитый.

На другой день я сходил в Долгово, привел фельдшера с тамошнего медпункта. Он подтвердил то, что мы уже и сами определили: кости целы, сильное растяжение связок. Фельдшер рекомендовал горячие ванны для стопы, бинтовать, а главное, полный покой на две недели.

Михаил Иванович вознегодовал:

— Не согласен! Я же не лежать приехал! Я на охоту пойду!

Фельдшер улыбнулся и сделал скидку до десяти дней лежания.

Две ли недели, полторы ли, но у Михаила Ивановича занятие есть: поправляться. Ну а я? Что я буду делать с Рексом один?

Были с собой привезены книжки. Читал я день, читал другой… А дальше что? Больной подал совет:

— Да позовите вы, Василий Иванович, Батракова. Будете с ним по очереди править и стрелять. На граблях работы больше нет. А что еще Сергей может? Лен убирать вручную — ему не под силу. Пойдет с вами!

И я навестил Батракова.

Бедно было у него в избе, совсем не так, как у большинства заветовских колхозников. Полы некрашеные, на столе старая, до дыр протертая клеенка, стулья самодельные, расшатанные, занавеска, отгораживающая угол у печки, вовсе полинялая…

Сергей с худым серым лицом, с плечами, резко, углами торчащими под рубахой, сидел на низенькой скамеечке возле пристенной широкой лавки. На ней стоял большой флакон резинового клея, лежали куски резины, рашпили, ножницы. Под лавкой кучей громоздились резиновые сапоги разных размеров — штук побольше десятка.

Увидев гостя, хозяин отложил в сторону рашпиль, которым зачищал на небольшом сапоге место под заплату. Поздоровались. Я присел на лавку.

— Я к тебе, Сергей Ефимович, с предложением: не сходим ли на тетеревов? С Рексом ведь только вдвоем можно.

— Кабы свободен, сходил бы. А то, видишь, тетка Прасковья работы нанесла.

— Зарабатываешь?

— Какие тебе заработки! С Прасковьи что возьметь? Мужик где-нибудь в Германии лежит, а она тут с троими ребятишками мучится. С нее и спросить-то грех, язык не поворотится. А сапожишки — рвань, лепить да лепить — делов до самого вечера хватит.

— Ну так завтра сходим?

— А и завтра ничего не выйдет. Марфа тоже просила, такая же горюха… — ответил Сергей и только взялся за рашпиль, сразу же закашлялся и бросил инструмент на пол… Наконец перестал, отдышался: — Ну скажи ты мне, Василий Иваныч, можно ль солдаткины слезы безо внимания оставить?