Семен Луцкий - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Семен Луцкий
• Издательство: Berkeley Slavic Specialties
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 1-57201-062-2

В настоящем издании наиболее полно представлено творчество Семена Луцкого (1891–1977) — поэта «первой волны» русской эмиграции. В «литературном Париже» Луцкий был знаком со многими «знаковыми фигурами» той поры: В. Ходасевичем, Г. Адамовичем, М. Осоргиным, А. Ладинским, Б. Божневым, В. Андреевым и другими.

В книге полностью воспроизводятся два прижизненных поэтических сборника С. Луцкого (1929 и 1974 гг.), и впервые публикуется большое количество ранее неизвестных стихов. Проза поэта представлена в разделе «Очерки». Также публикуются письма С. Луцкого, в частности к М.А. Осоргину и В.Л. Андрееву. Завершают книгу воспоминания о поэте.

---

Целую Вас обоих всем моим сердцем за нас обоих.

В<аш> Сема.

Paris, le 24/VII <19>74

Дорогие мои, такие близкие, но, увы, такие далекие по расстоянию…

Получил твои 2 письма, Олечка, понимаю, как Вы беспокоились за Сашу[513], и верю, что лечение поможет ему. Если бы я знал, в какой клинике он находится, то, конечно, посетил бы его, хотя не знаю, можно ли это сделать для его пользы. Но теперь все равно это не удастся, ибо через 3 дня мы уезжаем, чтобы отдохнуть от всех парижских переживаний, связанных со смертью Лели и полуненормального состояния Саши Позняка, который все еще в больнице (потом его переведут в дом de convalescence[514], но не раньше, чем через месяц). Мы посещаем его, как и другие парижские друзья, но уходим от него всегда с тяжелым чувством…

Спасибо за адрес Володи, я ему уже написал, представляю себе его состояние после смерти бедной Ариадны. Я знаю, что она страдала 15 лет, но все надеялся на ее выздоровление[515], В Париже сейчас нам тяжело: со всех сторон извещения о болезни или смерти друзей (которых Вы не знаете) — черная полоса…

Почему Вадимушка ни слова мне не написал, здоров ли он или так увлечен своей работой в саду?

Жду от Вас обоих известий: наш адрес: Hotel du Jardin et du Parc a Neris-les Bains, 03310 (Allier).

Целую Вас обоих со всей моей любовью, за себя и за Фло<ру>.

В<аш> Сема.

Представляю себе, какая для Вас радость присутствие чудных девочек…[516]

Paris, le 25/VIII <19>74

Дорогой мой Вадимушка,

Наконец-то имел от тебя письмо, а то я уже начал серьезно беспокоиться. <…> Сколько у Вас, дорогие, сейчас тяжелых дней… Для тебя, Вадимушка, смерть Леонида[517], для Олечки смерть Ариадны после долгой и тяжелой болезни, о ней я уже Вам писал и, конечно, написал бедному Володе. Так идет наша человеческая жизнь — будто мы все в одном поезде и время от времени остановка и кто-то дорогой уходит… А поезд идет дальше — куда[518]?

Я рад за тебя, Вадимушка, оттого что твоя книга наконец появилась и имеет успех[519]. Если имеешь лишний экземпляр, то пришли мне. Как сейчас чувствует себя дорогая Олечка? Я понимаю, как ей трудно было пережить смерть Ариадны, а теперь еще мучительный артроз…[520] Когда приедете в Париж, непременно пойдите к специалисту — не может быть, чтобы аспирин был единственным средством. Увидим ли мы Вас в Париже? Мы уезжаем к Адиньке на весь Октябрь, она все еще не может прийти в себя после гибели Имочки. Но и мы тоже…

Спасибо, родной мой, за присылку рецензии Терапиано — я не ожидал от него такой благосклонной (хоть и не глубокой критики), ведь мы с ним в разладе уже столько лет — видно, люди меняются или я сам о нем плохо думал[521].

В Израиле я думаю начать писать мои воспоминания (о Мамочке, о 101, rue Dareau и т. д.)[522].

Нежно целую тебя и дорогую Олечку за нас обоих и за Адиньку. Ваш верный Сема.

Paris, le 7/ХII <19>74

Вадимушка дорогой,

Мы с тобой как будто на разных планетах, и я от тебя до сих пор ничего не знал. А сегодня я позвонил Джюди и узнал, что ты болен (etonffements)[523], надеюсь, что ты лечишься и что это не серьезно. Напиши мне хоть несколько слов о себе.

А у нас ничего нового: вернулись почти месяц тому назад из Израиля, все, слава Богу, здоровы, но «климат» напряженный и ждут почти неизбежной войны…

От Т<атьяны> А<лексеевны> я узнал, что твоя книга (История одного путешествия?) имела большой успех. Поздравляю тебя, рад за тебя и хотел бы прочесть ее, но у тебя, очевидно, нет лишнего экземпляра.

Как себя чувствует Олечка? Мне так жалко, что Вы оба не собираетесь в Париж!.. <…>

Целую тебя и Олечку за нас обоих и жду быстрого ответа.

Твой верный Сема.

Paris, le 1/II <19>75

Дорогой мой Вадимушка,

Прости за то, что отвечаю с опозданием. Я рад был иметь от тебя письмо, но огорчился его содержанием: и ты и Олечка еще «молодые» люди и рано еще Вам болеть!

Во всяком случае главное это то, что сердце твое «не сдает», а нервы у тебя такие, как у всех нас, это дань эпохи, и надо всем напрягаться, чтобы «держаться». Вот и мы тоже «держимся», стараясь не считаться с газетными сведениями, которые часто не очень «утешительные»…От Адиньки имели письма, как будто, бодрые, но, по существу, не легко ей…

На днях был у нее, отпраздновал день «bar mitzwa» Netic’a, в котором принял горячее участие весь их киббуц. Он замечательный мальчик, и его все обожают. (Это религиозное совершеннолетие — которое потом перенято христианством.)

Вадимушка, родной мой, я тоже высчитал 50-летие нашей дружбы и взаимной преданности. Бог ты мой, как летит время! Я помню, как в первый раз увидел тебя на каком-то собрании и… сразу полюбил. Вот и наша золотая свадьба пришла, а насчет «платиновой»… сомневаюсь! Очень хочется повидать тебя и Олечку, но не знаю, сможете ли Вы приехать.

Стихов не пишу. Очень хочется, да как-то «не можется», и на белом листе бумаги не слова, а какие-то каракули!

Занят был последнее время разбором фотографий и документов с<оциал>-р<еволюционер>ов — все послал Роману Гулю, который собирается написать историю с<оциал>-р<еволюционер>ов[524]. Рад, что сделал это, иначе это у нас залежалось бы и пропало. Но «чистка» эта расстроила нас. Будьте оба здоровы и бодры, дорогие мои, целую Вас за нас обоих.

В<аш> Сема.

Paris, le 18/ХII <19>75

Дорогой мой Вадимушка,

Я стал непростительно ленив, сам не понимаю почему. Целый месяц уже держу твое письмо в кармане, вынимаю, перечитываю, сейчас же хочу ответить, но столько хочется тебе сказать, что не знаю, с чего начать… Не сердись, дорогой мой, родной мой братик, и верь, что так же сильна во мне наша 50-летняя дружба, что так же, к<а>к и раньше, я чувствую, что ты мой единственный настоящий друг и товарищ и что тяжело мне то, что я сейчас не с тобой… Твоя болезнь меня огорчила, я не могу вообразить тебя задыхающимся, но сейчас счастье знать, что тебе стало лучше, и надеюсь, что ты скоро совсем поправишься и напишешь мне более оптимистическое письмо.

Что тебе сказать о нас? Я, как будто, здоров, хотя Фло все время щупает мой пульс, а сама она страдает от ревматизма и от болей в ногах. Часто имеем письма от Адиньки — у них, слава Богу, все благополучно, девочки учатся и работают, а светик-Нетик — просто изумительный мальчик, окружает Адиньку любовью и заботами. Бог даст, если все будет благополучно, мы поедем к ним осенью. Последние дни я много занимался моими воспоминаниями и написал всю историю «Exodus 47», Адинькиного участия в ней и отчасти и моего собственного (немного со стороны!). Получилось нечто вроде исторического документа — кого-нибудь в будущем это заинтересует — когда будешь в Париже, прочту тебе. Не хотелось бы, чтобы это пропало может быть, пошлю Роману Гулю для его revue[525] или в журнал «Рассвет».

25/XII <19>75

Дорогой мой, желаю тебе и дорогой Олечке здоровья и радости, а всему миру спокойства и благополучия. Уходящий в прошлое 75-ый год был не очень весел для человечества, надо надеяться, что 76-ой будет удачнее… Сердечно обнимаю и Целую тебя и всех твоих дорогих. Твой Сема <рукой сестры> и Флора.

Paris, le 16/VI <19>76

Дорогая Оля,

Только что узнал эту страшную весть: ушел мой бесконечно близкий дорогой друг и брат Вадим, и мне невозможно поверить, что я его больше не увижу…[526] Мы только теперь вернулись из Израиля, и Т<атьяна> А<лексеевна> долго скрывала от нас. Вижу и чувствую твое горе и прошу у Бога, чтобы Он дал тебе силы и мужества. Ты сама понимаешь, как мне трудно об этом писать, мы все время говорим и вспоминаем о нем. Наша дружба длилась больше полувека и с ней были связаны самые светлые юные годы. А сейчас гнетущая пустота… Мы только что разговаривали с Наташей[527] по teleph<one’y> и знаем, что ты собираешь его стихи и хочешь выпустить книгу[528]. Это будет ему самый лучший памятник, я был бы счастлив, если бы мы тебе чем-нибудь помочь <sic>. От всего сердца целую тебя, дорогая. Твой Сема.

<Рукой Флоры> Дорогая Оля, всей душой разделяю твое горе, трудно выразить простыми словами всю горечь этой потери, но я думаю, что сама понимаешь…

Целую тебя и обнимаю всем сердцем.

Флора.

ВОСПОМИНАНИЯ О СЕМЕНЕ ЛУЦКОМ

Ада Бэнишу-Луцкая. Мой отец — Семен Луцкий[529]

Я не собираюсь писать биографический очерк, тем более не буду комментировать стихи моего отца. Нет, я хочу сделать совсем другое, то, чего никто на свете сделать не может: показать его «живым», таким, каким его помню. Я не пытаюсь быть аккуратной, логичной, привязанной к хронологии. Попробую просто быть прямой и правдивой, каким был он сам.

Итак, я начала с его прямоты. Может быть, это было самое главное в нем — никогда не лицемерить, ничего ни приукрашивать, молчать, когда нечего сказать.