Семен Луцкий - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Семен Луцкий
• Издательство: Berkeley Slavic Specialties
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 1-57201-062-2

В настоящем издании наиболее полно представлено творчество Семена Луцкого (1891–1977) — поэта «первой волны» русской эмиграции. В «литературном Париже» Луцкий был знаком со многими «знаковыми фигурами» той поры: В. Ходасевичем, Г. Адамовичем, М. Осоргиным, А. Ладинским, Б. Божневым, В. Андреевым и другими.

В книге полностью воспроизводятся два прижизненных поэтических сборника С. Луцкого (1929 и 1974 гг.), и впервые публикуется большое количество ранее неизвестных стихов. Проза поэта представлена в разделе «Очерки». Также публикуются письма С. Луцкого, в частности к М.А. Осоргину и В.Л. Андрееву. Завершают книгу воспоминания о поэте.

---

Зимой я был на одном выступлении Вознесенского и пришел в ужас от его стихов[456]! Это прославленный русский поэт? Твои стихи, дорогой мой, гораздо выше его «поэзии», и я рад был бы получить твои новые стихи.

Целую тебя и Олечку.

В<аш> С<ема>.

Paris, 1е 28/XI 72[457]

Родной мой Вадимушка,

Я узнал от Т<атьяны> А<лексеевны>, что Володя скоро приедет в Париж, и счастлив буду его повидать… Господи, сколько общего, сколько воспоминаний нас связывают!.. Спасибо, дорогой, за твое письмо. Как ты мне сейчас недостаешь… Я здесь в полном поэтическом одиночестве, пишу стихи и сам не знаю, надо ли продолжать, нужны ли и хороши ли они… Я надеюсь, что ты тоже скоро приедешь сюда, и Бог знает, сколько у нас будет тем для разговора… Мои «воспоминания» у меня пока только в проекте, главное сейчас для меня стихи. Они мне даже ночью снятся. А проснувшись, не помню слов, но только полон какой-то волнующей музыки…

Разбираю старые стихи, одни порчу, другие, как будто очищаю…

В общем, поэтическая тоска…

Целую тебя и Олечку крепко и прилагаю несколько стихотв<орений>[458].

* * *

Когда ты мед посыпешь перцем,
Ты извратишь природный вкус…
Не головой, а чутким сердцем
Единой правде я учусь.

Оно живет лишь откровеньем,
Навеянным издалека,
Под милосердным дуновеньем
Невидимого ветерка.

* * *

Оспаривать у ветра быстроту,
У облака легчайшее паренье
И камнем вдруг сорваться на лету
В земли тупой столпотворенье…

Разочарованно лежать
И все ж надеяться на чудо —
Нет, не могу, природа-мать,
Принять позор такого блуда.

Я камнем создан. Но порой
И в камне музыка таится,
И тот, кто не совсем глухой,
Быть может, ею насладится…

<Приписка на полях> Как забавно: начал пятистопным неожиданно перешел на четырехстопный!

* * *

Поэт, живи! И милость Божью
На нищих духом призывай,
К бездомности и бездорожью
Голодным сердцем привыкай.

Ты будешь чист, и свят, и беден,
Когда ж пробьет простейший час,
Ты отойдешь — суров и бледен
В непостижимое для нас.

И пусть и благ и злата ради
Живет и гибнет жадный век —
Не ты ли на большой тетради
Оставишь подпись: человек…

Париж, 16/III <19>73

Дорогой мой Вадимушка,

Давно собирался написать тебе, но очень я разленился, да и настроение было неважное… Я как-то разочаровался во всех моих стихах, и трудно мне без тебя. Переделал «Ангела»[459], пришлю тебе, но все это не то, что я хотел сказать. Впрочем, я думаю, что редко бывает, чтобы поэт был собою доволен. Все-таки над стихами я продолжаю работать, но без энтузиазма.

Я провожал на вокзале Володю, и грустно мне было, вероятно, мы больше никогда не увидимся. А сам он так и останется в моей памяти: немного взвинченным и возбужденным, — так что даже трудно было с ним по-настоящему поговорить. И при том: какой же он чудак! Зачем ему надо было встретиться с Терапиано, которого он побил 45 лет тому назад[460]!

Вадимушка, как ты и Олечка поживаете? Продолжаешь ли еще возиться с книгой Прегель или пишешь свое[461]? В Женеве ли сейчас Слоним[462] или еще в Италии?

У нас все по-старому. Вот уже и лето приближается, и надо решить, где мы его проведем. В Израиль поедем только в октябре.

Не собираешься ли ты в Париж? Как бы я был рад увидеть тебя! Через месяц я прочту в Ложе доклад о Мих<аиле> Андр<еевиче>[463] и о «Северных братьях», жалко только, что состав Лож сейчас очень изменился и мало там братьев, которые знали его.

Будь здоров, дорогой мой, и не забывай меня.

Крепко тебя и Олечку целую за себя и за Флорочку.

Т<вой> Сема.

Neris-les Bains, 5/VII <19>73

Родной мой Вадимушка,

Что случилось? Я уже 2 месяца жду от тебя ответа на мое письмо (от 4 V!) и начал беспокоиться… Все ли у Вас благополучно, здоровы ли Вы все? Я звонил Саше, и он меня немного успокоил, но все-таки… Или ты так занят собственной работой. Какой? Или — просто забыл о существовании твоего верного Семы? Но, дорогой мой, я все еще жив и надеюсь, что тебе еще не так скоро придется писать обо мне посмертную статейку (…Жил да был, строил локомотивы (хорошие), писал стихи (плохие), а в общем был довольно странный, застенчивый и одинокий человек). Да, я жив и стараюсь «продлить» себя, борясь за будущую книгу. Но иногда отчаиваюсь, ибо она будет стоить огромных денег. Бегаю по типографиям, подумываю даже о том — не лучше ли издать ее в Израиле. Или просто положить стихи в бутылку и бросить в море — пусть шальная волна вынесет ее на неведомый берег или пусть проглотит ее свирепый Левиафан… Не очень много от этого потеряет российская поэзия!..

«И все-таки! А почему — не знаю…» Дальнейшее ты прочтешь в прилагаемом стихотворении, которое может послужить «послесловием» для моей воображаемой книги. Сейчас я с Флорочкой на курорте (до 20/VII), лечим нервы, ревматизм и прочие гадости. Но душевно мы бодры и имеем хорошие известия от детей. К ним поедем в сентябре. Напиши, дорогой, о себе и о всех Вас — (здоровье, работа, планы?).

Жду с нетерпением от тебя ответа, а пока сердечно и нежно тебя и Олечку обнимаю и целую за себя и за Флорочку. Твой неизменный, но огорченный твоим молчанием Сема.

Когда же мы увидимся?

<На полях> Я спрашивал тебя: в Женеве ли Слоним? Не знаю, что мне делать: он хочет иметь мой с<оциал>-р<еволюционный> архив, но ничего мне не пишет… Где он?

И все-таки! А почему — не знаю…
На склоне лет, собрав мои стихи,
Я за столом сижу и размышляю —
Какие все ж удачны иль плохи?..
— Тяжелый выбор! Ведь меж этих строчек
Кровинки сердца или боль мечты —
И, оторвавши фиговый листочек,
Я собственной стыжуся наготы.
Но Муза, спутница моя сыздетства,
Мне шепчет целомудренно о том,
Что даже малое мое наследство
Не должен я оставить под замком.
И что мое свидетельство о веке,
В котором я участвовал и жил,
Быть может, в будущем возбудит человеке
Порыв любви и пробу новых сил…
— Я вас люблю, стихи мои, до боли
И даже ненавидеть вас готов,
Когда ненужное приходит поневоле,
А для важнейшего мне не хватает слов…
Плоды мечты, бесплодные мечтанья,
Вас записать — мой подвиг невелик,
Но я пишу, как пишут завещанье,
Я вас пишу, как пишут свой дневник,
Себя терзая в поисках ответа
И никогда не находя его…
(Да унесет спасительная Лета
Мучительное слово — ничево!)
— А впрочем, оправдания не надо,
От одиночества спасенья нет —
Поэзия — отрава и отрада,
Но разве логикой живет поэт…

Neris-les Bains, 3/VII <19>73

(…На всем вышеизложенном однако

Ни капли не настаиваю я…)

(А. Гингер)[464]

Заметь, что я стараюсь писать по новой орфографии, но конечно, с ошибками.

Paris, le 22/VII <19>73

Дорогой мой Вадимушка,

Как я счастлив был получить от тебя твое письмо от 12/VII (оно было в дороге 7 дней!) и узнать, что все у Вас, слава Богу, благополучно. Но как я волновался, ничего не имея от тебя 2 месяца! Я уже думал послать В<ам> телеграмму, но не знал куда. Постарайся, Вадимушка, больше не волновать меня, не забудь, что ты мне дорогой и ближайший друг и брат…

Мы вернулись вчера, а в субботу 28/VII едем в Vittel (Hotel «La Lorraine»), 88[465]. Надоело мне так по курортам таскаться, но почки это требуют… Зато в октябре поедем к моим в Израиль!.. Может быть, я там смогу издать мою книгу, надо будет там узнать — может быть, это будет дешевле. А в Париже это прямо разорение, но я все еще буду искать более дешевую типографию. В крайнем случае я, может быть, ограничусь тем, что сделаю 50-100 photocopies… Книгу думаю назвать: «Одиночество».

Я очень рад тому, что тебе понравилось мое стихотворение.

По существу, это почти не стихи, а разговор с самим собой, внутренняя «исповедь» и главные слова в нем: дневник, завещание и одиночество. Оно вылилось у меня в полчаса.

Какая книга твоя выходит в Москве[466]?

Целую крепко Вас обоих за себя и за Flo и в заключение прилагаю еще одно мое стихотворение:

В музее слов на самом тайном месте
На языке не нашем — письмена…
Лишь посвященным смысл их известен,
Им дальние открыты времена…

Избранники! Закройте все страницы,
Забудьте о пророческих словах…
Да, счастлив я! Мне счастье может сниться,
А Вам судьба: бессонница и страх…

7/VII <19>73