Семен Луцкий - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Семен Луцкий
• Издательство: Berkeley Slavic Specialties
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 1-57201-062-2

В настоящем издании наиболее полно представлено творчество Семена Луцкого (1891–1977) — поэта «первой волны» русской эмиграции. В «литературном Париже» Луцкий был знаком со многими «знаковыми фигурами» той поры: В. Ходасевичем, Г. Адамовичем, М. Осоргиным, А. Ладинским, Б. Божневым, В. Андреевым и другими.

В книге полностью воспроизводятся два прижизненных поэтических сборника С. Луцкого (1929 и 1974 гг.), и впервые публикуется большое количество ранее неизвестных стихов. Проза поэта представлена в разделе «Очерки». Также публикуются письма С. Луцкого, в частности к М.А. Осоргину и В.Л. Андрееву. Завершают книгу воспоминания о поэте.

---

Ну, хватит, кажется… У нас, слава Богу, все хорошо, мамочка молодеет и все прелестней делается, она бабушка и предмет обожания русск<ой> колонии. Флорочка все та же, работает, обо всех заботится, о себе не думает. И я тоже без перемены (только на один зуб меньше), волосы не выросли, мудрости не прибавилось (годов же — да!). 14 Янв<аря> мой доклад «о Прекр<асной>Даме» (и об ее морщинках…)[385] Я еще не готов, ничего не написал, хотя думаю об этом уже 3 года — и сижу в тихом ужасе в cafe, куда пошел, чтобы попробовать начать, а вместо этого — письмо тебе…Вот тебе и все о нас.

А теперь засыпаю тебя вопросами, на которые ответ будет месяцев через 6: о тебе, обо всех вас, о Михаиле Генриховиче[386], о твоих стихах…

Присылаю тебе мою «Элегию». Она написана 4 месяца тому назад, но еще волнует меня. Только 3-я строфа с конца («И за руку…») не нравится мне, кажется, надо выбросить[387].

Будь здоров, Вадимушка родной, крепко и нежно тебя и всех твоих дорогих мы трое целуем и помним.

Твой Сема.

Элегия

Как мало мне отпущено годов,
Чтобы нести назначенное бремя,
А я живу — или в тумане слов,
Или преступно убиваю время…

Как будто бесконечна жизни нить —
Не думаю и не желаю мерить…
Как будто можно жить и не любить
И не творить и ни во что не верить…

Убийца дней, назначенных Творцом!
Мне дан был дом — не мной он был построен…
— В покоях светлых я брожу, к<а>к гном,
Высокого заданья не достоин.

Мне дан был дар. Я хладною золой
Покрыл его и растоптал ногами.
Мне дан был жар. Но вот — холодный, злой
И темный я живу под небесами.

И за руку, к<а>к мачеха дитя,
Ведет меня отчаянье слепое
В глухую ночь, где тайна бытия,
Быть может, не раскроется пред мною…

О, вырваться! О, если бы хоть раз
Вздохнуть свободно, широко и свято,
О, если бы в благословенный час
Хоть раз улыбкой осчастливить брата…

И, Божий Дух почуя в мире вновь,
Сорваться ввысь и с синим небом слиться —
Как легкий дым, к<а>к память про любовь,
Как то, что может только сниться…

Paris, le 5/II 1954

Родной мой Вадимушка,

Пишу тебе, не дожидаясь ответа на мое письмо к 7/I (получил ли ты его?) У нас большая радость: вышла в свет книга «Северные Братья»! Тат<ьяна> Алекс<еевна> проявила потрясающую энергию для издания ее. В этой книге: история Сев<ерных> Бр<атьев>, доклады М<ихаила> А<ндреевича> и т. д. Этой книгой поставлен памятник самой блестящей эпохе русского М<асонст>ва за границей. И без волнения невозможно ее читать… Выпущено 100 экземпляров по себестоимости в 1500frs (для Т<атьяны> А<лексеевны> это просто разорение, но она на это пошла и теперь сияет оттого, что исполнила свой долг, впрочем, это был и долг всех бр<атьев>, участвовавших в С<еверных> Бр<атьях>, но ни у кого из нас не хватило энергии взяться за это дело, а вот она — сделала… Какой молодец!).

Думаю, что и тебе и Володе захочется иметь эту книгу. Если да, то напиши мне (склад у меня), и я В<ам> вышлю 2 экз<емпляра>.

Что у тебя нового, дорогой Вадимушка? Отчего так редко пишешь? (Это не упрек тебе, сам я тоже не большой писака! Но так хотелось бы получить от тебя письмо!) О тебе и о Вас я знаю из письма дорогой Оли к Кристи[388]. Знаю, что Вы все здоровы, что Оля даже живописью летом занималась (вот как хорошо!), что ты пишешь нечто вроде «семейной хроники»[389]. А к<а>к же со стихами?

У нас все благополучно, у Адиньки тоже — Зоренька растет и наливается (и твой Михаил Генрихович тоже). 14 Янв<аря> — в день русского Нов<ого> Года был мой доклад «о Прекр<асной> Даме». Это было собрание, напомнившее мне мой доклад Завещание старого В<ольного> К<аменщика> — братья были взволнованы, атмосфера «настоящая» — теплая и сердечная. На этом же собрании было объявлено о книге Сев<ерные> Бр<атья>.

Целую крепко тебя, Олю и Сашу[390]. Мамочка и Флорочка тоже кланяются и целуют Вас.

Твой Сема.

Вадимушка, я получил от Ольги Елис<еевны>, Володи и Ади[391] поздравления к Н<овому> Году и был очень тронут. Хотел тут же им ответить «большим» письмом, все время откладывал, а теперь… потерял их адрес. Передай им от меня, от мамочки и Флорочки, что мы их благодарим, помним и любим. Взгляды у нас могут быть разные, но «самое главное» у нас общее.

Еще раз обнимаю тебя и жду письма.

Твой Сема.

Paris, le 10/II<19>60[392]

Вадимушка, дорогой мой.

Наконец-то я получил от тебя письмо и так обрадовался ему… Не отвечал тебе так долго, ибо ждал результата некоторых шагов, которые Флорочка предприняла, чтобы помочь тебе с визой. Она обратилась к некоторым из своих знакомых французов (ее больных), но из этого, увы, ничего не вышло… То, что тебе отказали в визе, поразило меня. Это результат или человеческой тупости какого-ниб<удь> чиновника, или (что еще хуже) челов<еческой> подлости («поклеп» какого-ниб<удь> «врага», но какие враги у тебя могут быть?). Не огорчайся, дорогой, я уверен, что в конце концов ты визу получишь. Как ты себя чувствуешь и как все твои?

12/II <19>60

Дорогая Олечка, вчера перед собранием Ложи Кристи сообщил нам о болезни Вадимушки и очень меня и других взволновал. Мих<аил> Матв<еевич>, открыв собрание, сообщил об этом братьям и предложил Кристи написать Вадимушке от имени Ложи пожелание сердечное скорого выздоровления (должен сказать, что я его за это расцеловал после собрания).

Дорогая моя, пишу тебе, ибо боюсь, что Вадимушку нельзя волновать — ты сама прочтешь ему, когда можно будет. Но, Боже мой, что же это такое, как же это так? Вадимушка — и вдруг сердечный припадок! Я верю, что это несерьезно, но знаю, что ему долго придется лежать, а потом вести спокойный образ жизни. Такая же болезнь была у Алекс<андра> Маршака[393], а он теперь совсем здоров и бодр.

Я звонил Ольге Елис<еевне> и узнал от нее подробности. На днях она у нас будет.

Олечка-дочка, вероятно, уже приехала из России — не очень ли ее приезд взволновал Вадимушку?

Напиши нам, дорогая, как Вадимушка себя чувствует и каково также его душевное состояние. Пусть не думает, что он уже «инвалид», пусть знает, что опять будет здоровым, крепким и бодрым.

И пусть знает, что вся наша троица будет Бога молить, чтобы он поскорее поправился. Прости за почерк, я очень взволнован, не ожидал этого и наспех приписываю к моему неоконченному письму.

Целую крепко и нежно тебя, моего родного и единственного Вадимушку, Олечку и Мишеньку. Мамочка и Флорочка целуют Вас.

В<аш> Сема.

Париж, 19/IV <19>60

Родной мой Вадимушка,

Пишу тебе нерадостное письмо. Эмилия Николаевна скончалась 12 апреля[394]. Можешь себе представить состояние Тат<ьяны> Алек<сеевны> (хотя внешне она держится). Какой прекрасный и очаровательный человек ушел от нас…

Она болела долго и мучительно, но умерла, кажется, без страданий…

Хоронили ее 14-го… Что теперь будет с Тат<ьяной> Алек<сеевной>? Она говорит, что не сможет больше, не в силах будет жить в своем домике. Временно будет жить у подруги, а что дальше?

Мы ей предлагаем поселиться летом у нас на 2–3 месяца, когда мы уедем на дачу. Саша[395] предложил ей сейчас уже переехать к ним в Malakoff[396] — она отказалась.

Надеюсь, что наше предложение она примет.

Тяжело писать тебе об этом, Вадимушка. И вообще жить тяжело — все потери, да потери и «кто еще сейчас на роковой стоит очереди?..»[397]

Но жить все-таки как-то надо, цепляясь за то, что есть, вернее, за тех, кто с нами…Вернее, ради них.

Я был счастлив, получив от тебя письмо и узнав, что тебе лучше. Следи за собой, Вадимушка, держись, держись, родной мой.

Мамочка моя все время болеет, сейчас ей капельку лучше, но сила духа у нее необычайная и когда ей очень плохо, она сама себе говорит: «Клара, держись!»

О смерти Эмилии Николаевны мы ей пока не сказали — она ее очень любила, и волновать ее мы не хотим, но долго ли это можно будет скрывать?

Абрам поехал в Ste Genevieve[398] на похороны, хотя состояние его далеко не блестящее — он с трудом ходит, еле передвигает ногами и, вообще, очень сдал, что всех нас бесконечно волнует.

Ну, вот, Вадимушка, кончаю письмо, уже и слезы на глазах.

Целую тебя и всех твоих крепко и нежно.

Твой Сема.

Где теперь Володя?

Неужели в Париже и не повидал меня перед отъездом? Если увидишь его, передай мое огорчение, мою братскую любовь и благословение на новую жизнь…[399]

Paris, 1е 6/I <19>61