Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

• Название: Хемлок, или яды
• Автор: Габриэль Витткоп
• Жанр: Современная проза

---

Лекарства - розовые пилюли, зеленые драже, двухцветные капсулы во всевозможных цветовых сочетаниях (были даже полосатые и со спиралями) - более или менее помогали X. в течение двух лет. Медикаментов все больше, дозы все сильнее, результаты все незначительнее. Что-то вроде беспрерывного крещендо. Каждодневная эскалация. Уныние прибывало, как вода в реке - медленный, но сильный поток уносил старые воспоминания и приносил новые страхи.

Так как Х. проявляет огромную силу воли и все вокруг пытаются помочь, Хемлок сдерживает данное маркизу слово и в самом деле разрабатывает систему, которую, правда, приходится без конца совершенствовать и улучшать, но теперь болезнь развивается столь стремительно, что уже чувствуется неминуемое поражение: скоро все рухнет. Не люби Хемлок X., было бы гораздо легче. Возможно, было бы легче, если бы Х... Но — увы...

Кто не отверг вас, сопряженных вместе,

Порожний череп и застывший смех?[236]

***

— Мисс Кэтлин кашляет, - грустно сказала айя, — ее лихорадит.

Августа почувствовала раздражение. Если Кэтлин заболела, скажут, о ней плохо заботилась мать. Но зачем же тогда нанимать айю?

Она склонилась над кроваткой, где лежал апатичный ребенок с нездоровым блеском в глазах: по пепельно-бледной коже текли ручейки пота, оставляя улиточьи следы.

— Хамида, отправь Гур Бакша за доктором Монро.

— Доктора Монро нет на месте, мемсахиб, он поехал за город на охоту.

— Тогда за врачом из гарнизонного госпиталя.

Хоть Августа и заметила его тогда под террасой, но не запомнила, а уж он-то узнал ее в первую же секунду и, ненадолго задержав взгляд на лице, перевел его на ноги Августы, в то утро обутые в простеганные ботинки из белого шевро. Завязанные бантиком широкие шнурки не закрывали костлявую стопу полностью, и под ними виднелись несколько миллиметров запыленного язычка. Больше всего на свете Генри Кларк любил худые женские ножки в европейской обуви.

Августа показалась ему необычайно милой - ему приглянулись отливавшие синевой волосы, горящий взор и мягкий приятный голос. Он снова пришел на следующий день и потом еще через день. Без труда подыскивая предлог, Кларк приходил даже после того, как Кэтлин выздоровела.

— Кларк - превосходный врач, а хорошие врачи на вес золота, - говорил Эдвард Фулхэм. - Пусть он евразиец, зато отличный доктор... Говорят, они с женой живут, как кошка с собакой, но какое нам до этого дело?

Занимая промежуточное положение между средним классом и высшими слоями подчиненных, Фулхэмы могли позволить себе свободу, недоступную ни тем, ни другим. Конформизм Эдварда, проистекавший, главным образом, из страха перед новшествами и осложнениями, не способствовал развитию расистских предрассудков, поэтому он любезно согласился сыграть с Генри Кларком в шахматы и не отклонил приглашения в клуб унтер-офицеров и вспомогательного состава, где были представлены все оттенки кожи.

Клуб располагался в длинном красном здании с верандой на самом краю, и над нею была надстроена огромная внутренняя лестница. Большую гостиную украшали знамена, спортивные трофеи и ветви. Столы были заставлены цветочными композициями, разноцветными рисовыми скульптурными изображениями зверей, памятников и даже людей, которые сверкали крошечными свечами, а переполненные глянцевитыми лакомствами корзины из просвечивающего сахара поблескивали драгоценностями в неярком свете маленьких индийских ламп. Игра света превращала банальное клубное веселье в неземную феерию, потустороннее волшебство. Эти многокрасочные засахаренные фрукты, эти розовые и голубые торты - вычурные и потрясающие, словно гопурам[237], где хотелось отыскать все тридцать три миллиона триста тридцать три тысячи триста тридцать три божества вместе с их шакти, сплетающихся в запутанных объятьях, залитых желе и украшенных фруктовой массой; эти ослепительные сладости, перемигивавшиеся с изумрудной пряжкой Августы; наконец, эти сооружения, которые казались вовсе несъедобными, - вот она, истинная суть праздника, его причина и цель. Неслышно размыкая круг повседневности, они воплощали в себе невозможное и непредвиденное.

В этой половинчатой среде столь строгие в Индии правила старшинства отходили на задний план, а после обязательного тоста за здоровье ее величества свойственное незнакомым людям смущение совершало неожиданный пируэт.

Сюда никто не приходил в штатском: мундиры цвета хаки резко выделялись среди букетов из платьев палой листвой. Даже зимой жесткие воротники размягчались уже после нескольких танцев: их тайком переодевали в темном, точно склеп, гардеробе, где старый дворецкий предлагал картонную коробку с целым ассортиментом запонок, клипсов и английских булавок.

Миссис Кларк почти не танцевала - кавалерам не охота было выступать в роли носильщиков. А миссис Фулхэм, напротив, танцевала хорошо, и ее без конца приглашали. Она пообещала все вальсы доктору Кларку и чувствовала себя счастливой в своей телесной оболочке, в камчатном пастельно-розовом платье и юбке, обшитой бахромой из бежевой синели: пришитое к кайме кольцо позволяло во время танца придерживать мизинцем шлейф. Веер из розовых страусовых перьев напоминал небо Бамни-Дадара, а кремовый шарф наполовину прикрывал худые плечи, от которых она словно жаждала избавиться. Августа собрала волосы в пучок на греческий манер, скрепив их пастельными лентами, подчеркивавшими золотисто-каштановый цвет. Летом кожа лоснилась от пота, но в остальное время Августа казалась слишком сильно напудренной, покрытой бархатным пушком - будто персик или восхитительное лакомство, хотя слой и выглядел толстоватым.

Оркестр заиграл вальс «Веселая вдова», и танцплощадка заполнилась людьми.

Нас пленяет,

Опьяняет

Дивный миг...

Августу унесло порывом ветра, закружило в вихре - для нее существовали только движение, музыка и Генри Кларк.

Чуда упоенье

И безумья страсть...

Розовый восторг: розовая-прерозовая - пастельно-розовая музыка, чайная роза, розоватый персик, обожаемый служанками слащавый цвет - цвет счастья, который всегда так любила Августа. Душевный, райский оттенок: ярко-розовый, эйфорический, линялый, пошлый, идиотский, китчевый, дешево-претенциозный, семейносентиментальный - цвет, которым подкрашивают на афишах солдатские щеки, цвет младенца Иисуса, розовый-прерозовый...

Дивный миг и впрямь опьянил Августу: пошатываясь, она побрела к стулу, а к концу вечера вышла одна на веранду. Огромные звезды, точь-в-точь как в рассказах дядюшки Фреда, напоминали фрукты в саду. Унылый хор шакалов то монотонно нарастал, то затихал. Вокруг сновали слуги с подносами и лампами. Доносились приглушенные, словно окутанные облаками, обрывки мелодий. Ночь была холодная, и Августу пробил озноб. Внезапно откуда ни возьмись появился Генри Кларк. В темноте блестели только его глаза и зубы.

— По ночам ветер дует с севера, - сказал он, положив на плечи молодой женщины чрезвычайно горячую руку.

Тошнотворный, бредовый страх, порой засыпавший, а затем вдруг опять пробуждавшийся с новой силой, похоже, отступил навсегда. Мимолетный, вполне объяснимый испуг, вызванный огромными насекомыми за глиняными кувшинами в ванной или ползущими по веранде змеями, обладал совсем иной природой. У него были конкретные причины, его можно было описать, сопротивляться ему или даже с ним жить, если не хватит сил одолеть. Но другой страх, глубокий и смутный, который рыскал Джеком-Потрошителем или отбрасывал тень на брайд-лейнской лестнице, обитал в вагонных проходах, в храме Кали, пронизывал вымачивавшиеся в воде бараньи почки и иллюстрации анатомического атласа, - этот подлинный ужас исчез, улетучился. Его полностью вытеснило вожделение, и в душе Августы больше не осталось места для чего-либо еще.

Поначалу она пыталась бороться с этой одержимостью - из порядочности по отношению к Эдварду, вызывавшему сострадание, но прежде всего потому, что она знала о репутации Генри Кларка и его бесчисленных романах. Августу не терзала совесть из-за миссис Кларк, хоть ее и шокировали издевательства, которым та, по слухам, подвергалась. Августа пыталась подавить страсть, но вместе с тем даже не думала от нее отказываться, надеялась обрести спокойствие, пережить приключение и беспрерывно плакала.

Она заказала в Дели новые книги, а тем временем перечитывала старые, открывала наугад и вскоре со вздохом захлопывала. Ей попался под руку Дюма-отец:

«Сент-Круа обладал счастливым складом ума: открытый всему, что могло принести радость, он нередко радовался чужому счастью, в нравственных же вопросах проявлял такую гибкость, что готов был пойти даже на убийство. Обидчивый, влюбчивый и бешено ревнивый, сам он вовсе не стремился соблюдать верность...»