Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

• Название: Хемлок, или яды
• Автор: Габриэль Витткоп
• Жанр: Современная проза

---

Слушание растянулось аж на двадцать два заседания. Теперь уже спокойная, выпрямленная и похудевшая под вытертой парчой Мари-Мадлен проявила такую стойкость, что судьи даже опешили. Твердым, горделивым голосом она с дерзкой учтивостью отрицала все пункты обвинения, словно за нее отвечала все та же незнакомка. При этом Мари-Мадлен не спускала глаз с зазубрины на переднем зубе председателя Ламуаньона. Темные дубовые перила, казалось, разрезали членов суда надвое, толстые каменные стены потели, крест чернел, и косо ложился усеянный блестками пыли свет. Зная, что истина - часть речи, обойденная молчанием, Мари-Мадлен старалась не говорить лишнего, но внезапно увлекалась длинными монологами, приближавшими ее крах. Так называемая исповедь вызвала скандал. В три погибели согнувшись над бумагой, секретарь записывал впопыхах, резко скрипя пером:

«Это вызвало большие разногласия, и возник спор о том, позволительно ли допрашивать ее о столь своеобразных преступлениях, как содомия и кровосмешение, которые в данном случае подлежат лишь исповеди, а потому их, по-видимому, должно хранить в великом секрете: одни высказались за, другие же против данного решения.

Посовещавшись с докторами богословия, господин де Паллюо выяснил, что при невольном обнаружении исповеди ее необходимо сжечь, во избежание совершения, по мнению некоторых, смертного греха...»

Судьи долго и запальчиво спорили, цитируя даже послание святого Льва[168]. На допросе маркиза сказала, что не собиралась исповедоваться и к тому же незнакома со священником или монахом, которому могла бы довериться. Ораторы повторяли одно и то же до тошноты, так что противоречия и возражения сплетались в причудливую гирлянду. В конце концов, несмотря на протесты защиты, судьи постановили, что имеют право прочитать документ (что они, впрочем, уже без стеснения сделали).

Вызванная в суд Арманда Юэ заявила, что туалетная комната была забита подозрительными баночками и флаконами, но не стала рассказывать о нечаянно подсмотренной ночной сцене на лестничной площадке. Франсуа Руссель в сермяжной одежде, хватаясь за живот, долго описывал, как он болел после смородины и ветчины. Господин Кусте чванно брызгался слюной, а затем прикрыл рот черными перчатками и закашлялся, вспомнив, как застал маркизу в весьма фривольной позе в обществе Булыги, которого та проворно спрятала за кроватью.

Задыхаясь от волнения, осунувшийся и посеревший Брианкур поведал судьям о жизни обитателей особняка на улице Нёв-Сен-Поль. Бесцветным голосом пересказывая ключевые эпизоды трагедии, он не упустил ни одной детали, описал, как сам пытался предотвратить преступления своей грозной любовницы, всячески препятствовал отравлению мадмуазель Анриетты д’Обре и, несмотря на антипатию к последней, предупредил ее об опасности. Он не забыл упомянуть ни о риске, которому подвергался сам, ни о покушении на свою собственную жизнь. Брианкур говорил долго: пугающие показания выходили из его уст нескончаемой филактерией. Во время этой двадцатичасовой очной ставки Мари-Мадлен желчным тоном возражала, оскорбляла и попрекала Брианкура, называла его жалким, склонным к пьянству младшим офицеришкой, изгнанным за безалаберность из дома, свидетельствам которого нельзя доверять. Маркиза говорила холодно, с неприятным спокойным присвистом, не проявляя неуважения к судьям, хотя даже само ее уважение выглядело надменным. За всю свою карьеру председатель Ламуаньон ни разу не встречал столь необыкновенной подсудимой. Словно зачарованный, он сидел со слегка приоткрытым ртом, а Мари-Мадлен, тоже как зачарованная, не могла оторвать взгляд от его треснутого зуба. Брианкур говорил сквозь слезы. Завершая свои показания, он обратился к маркизе:

— Я неоднократно предупреждал вас, мадам, что ваши преступления вас погубят. Как часто я просил вас одуматься и твердил, что не вижу для вас спасения, что рано или поздно ваши бесчинства приведут вас к погибели!

Она скривила уголки губ и пожала плечами.

— Ты плачешь? Какой же ты трус... Мелкая душонка.

Присутствующих смутило ее хладнокровие, пусть это была

и очень хрупкая броня. Мари-Мадлен отказывалась говорить то, что хотели от нее услышать, но иногда говорила то, о чем никто не спрашивал. Порою она бредила, как безумная, в леденящей, высокомерной, отрешенной манере нагромождая нелепости. Так, маркиза по собственной прихоти обвинила Глазера, заявив, что суперинтендант Фуке отправил его в Италию на поиски сверхъя-довитой травы. Глазер едва избежал обвинительного приговора, и проведенное пару месяцев спустя расследование даже повлекло за собой решение парламента о регистрации всех продаваемых аптекарями лекарств. Запуганный и озлобленный алхимик перенес свою лабораторию в Базель, где поселился за церковью святого Леонарда.

— Неужели она и впрямь совершила кровосмешение?

— Я в этом уверен, но не забывай, пожалуйста, что Карл Великий спал с родной сестрой, - ответил мэтр Нивель, разрезая вальдшнепа.

Наступила тишина: в отличие от своих современников, Нивели относились к еде с величайшим пиететом. Особое значение, придаваемое ими трапезе, располагало к снисходительности, благодушию - весьма ценному качеству, если к тому же учесть, что супруги отличались добродетельностью, а мадам Нивель, вечно склоненная, точно цветок на стебле, была недурна собой. Мэтр Нивель задумчиво взглянул на нее сквозь очки, которые его старили.

— Нет, уверяю тебя, никакой она не изверг... Просто несчастная женщина, получившая в этой жизни все, но не сумевшая сохранить ничего.

— Ты думаешь... она выпутается?

Мэтр Нивель покраснел. Такие вопросы нельзя задавать адвокату: хоть чуда он и не ждал, но, по крайней мере, рассчитывал произнести убедительную речь. Что же касается прочих чаяний, как порядочный человек мэтр Нивель старался о них не думать, а потому всячески игнорировал толки о ста тысячах экю, якобы уплаченных Пеннотье за прекращение дела - крайне маловероятный исход при столь чудовищных злодеяниях.

Слывя талантливым адвокатом, мэтр Нивель намеревался растрогать сердца, сделав упор на хрупкости, обаянии и злосчастьях Мари-Мадлен. Он хотел выставить ее слабым созданием, сбитым с толку дурными советами и скверной компанией. Говорить он собирался не о преступлениях, а о заблуждениях, оплошностях, ошибках. Он начнет свою речь с мелких уступок, а затем опровергнет различные пункты обвинения и постепенно перейдет к оправданию своей клиентки.

— Вина маркизы состоит лишь в том, что она позволила укорениться в своем сердце преступной наклонности, вдобавок к чему предметом ее любви был самый порочный человек на свете. К сожалению, она очень плохо его знала, поскольку, умело притворяясь, он скрывал свою гнусную натуру под маской порядочности. Он - единственный виновник той роковой участи, что постигла семью маркизы...

Адвокат отводил Мари-Мадлен скромную роль неверной жены и подчеркивал побудительные мотивы, сознательно их преуменьшая, дабы проще было нейтрализовать последствия.

— Ни одно из обнаруженных в шкатулке писем не доказывает, что мадам де Бренвилье когда-либо участвовала в злодеяниях Сент-Круа. Принимая же во внимание жестокость преступлений и знатное происхождение ответчицы, мы вправе требовать самых неоспоримых улик...

Мэтр Нивель усомнился в некоторых показаниях свидетелей, тесно связанных с гражданским истцом, и с такой же ловкостью, с какой разделывал вальдшнепа, последовательно выявил противоречия в их аргументах. Наконец, адвокат попытался оправдать свою подзащитную с помощью логических умозаключений, но, вопреки блестящему ходу мыслей, они так и остались всего лишь отвлеченными построениями.

— На самом деле записка от 25 мая 1670 года, в которой Сент-Круа заявляет, что содержимое шкатулки принадлежит маркизе де Бренвилье, вне всякого сомнения, написана еще до помещения в указанную шкатулку пузырьков с ядом. Утверждение Сент-Круа относится только к письмам мадам де Бренвилье, но в них не идет речь ни о каком яде. К тому же каждый пакетик датирован, и ни одна из этих дат не предшествует времени составления завещания...

Первый председатель Ламуаньон заранее знал обо всем, что скажет мэтр Нивель. Председатели Новион и Мем не слушали его, поскольку приближалось время ужина. Маркиза непринужденно обмахивалась, рассеянно наблюдая за ползшим по деревянной панели паучищем: «Паук ввечеру - надежда поутру. Глядишь, и помилуют».

Изо всех сил пытаясь доказать, что у его подзащитной не было ни малейших мотивов для покушения на жизнь своих близких, мэтр Нивель неуклюже умолчал о главной побудительной причине, связанной с наследством. Далее он опроверг доказательство вины, каковым служила для судей конфискованная в Льеже исповедь.