Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

• Название: Хемлок, или яды
• Автор: Габриэль Витткоп
• Жанр: Современная проза

---

Мари-Мадлен горевала и безудержно рыдала, сидя у гробика в карете, ехавшей в Оффемон. Когда-то она уже сопровождала тело господина де Монтьеля, от которого сильно воняло, а с его головы скатывалась шляпа. Карета с большими окованными железом колесами гремела и подскакивала на ухабах, о ее стенки неравномерно стучали кожаные шторы с тисненой итальянской вязью.

Тем временем состояние гражданского наместника резко ухудшилось, и 17 июня, выжженный внутренним огнем, ослабленный беспрестанной рвотой и обезумевший от боли, Антуан д’Обре преставился. Уже на следующий день Булыга со смехом рассказывал Мари-Мадлен, как встряхнул покойника перед погребением:

— При жизни такому бы не бывать! Но раз уж он окочурился, след похоронить...

Впрочем, все происходило не так уж быстро. Мари-Тереза д’Обре настояла на вскрытии, и выяснилось, что печень поражена гангреной, а желудок и тонкие кишки разрыхлились и почернели. Отсюда был сделан вывод, что гражданского наместника отравили, однако никто не попал под подозрение.

Молчаливая, нелюдимая Мари-Тереза удалилась в босеронское имение Виллекуа, полученное ею в приданое, и там родила от уже покойного мужа ребенка - плаксивую девочку с кожей цвета белого меда и длинными ресницами.

Александр заболел вслед за братом, но страдания его затянулись. Александра терзали внутренние и наружные боли, любая поза доставляла мучения, в постели он впадал в смертную тоску, но, едва встав, просил, чтобы его уложили обратно. Он умер в сентябре - тоже произвели вскрытие, и личный врач гражданского наместника доктор Башо, хирурги Дюво и Дюпре вместе с аптекарем Гаваром в один голос заявили, что усопший был отравлен. Ни о чем не подозревавший бедняга завещал Булыге триста ливров за добрую и верную службу, каковую сумму лакею беспрекословно выплатили.

Кроме того Булыга наслаждался всеми материальными и физическими благами, а Сент-Круа даже помог его дальнему родственнику Базилю поступить к Бренвилье лакеем. Вскоре после смерти Александра, занимаясь в соседней комнатке своими делами, Леруа и Арманда подсмотрели, как Булыга вошел в покои мадам, и подслушали, как оба смеялись и непристойно шутили. Когда объявили о приходе господина Кусте, по глухому шуму откидываемых подушек и скрипу отдергиваемой шторы служанки догадались, что Булыга спрятался за кроватью.

— Подходящее местечко для лакея! - не сдержавшись, проворчала Леруа.

— Господи, мадмуазель! - прошептала Арманда. - Не болтайте лишнего!

Старая дева не раз застигала мадам и Булыгу в пикантных ситуациях и хорошо знала, о чем говорит. Она также нередко обменивалась с Армандой Юэ многозначительными, понимающими взглядами.

С некоторых пор Булыгу регулярно отправляли с лакомствами в Пикпюс, но, очевидно, сам Дух святой предостерегал кармелитку к ним прикасаться. В это же время жившая в Виллекуа Мари-Тереза получила от маркизы корзину инжира и весьма аппетитное миндальное печенье, но вкус показался ей подозрительным, и она тотчас все выплюнула. Печенье вместе с инжиром выбросили в навоз, и склевавшие их индейки в тот же день околели. Когда об этом сообщили Мари-Терезе д’Обре, она призадумалась.

Мари-Мадлен выходила из себя и теряла терпение.

— Нужно покончить с этим за два месяца - раз и навсегда! Тебе ясно, солнышко? Никакая жалость тут неуместна! Ты в курсе, что кармелитка писала господину де Бренвилье и называла тебя «плутом и развратником»? Остерегайся святош, не то сам станешь таким же...

Незлобивый Брианкур попросил Леруа предупредить Анриетту и мадам д’Обре, но Мари-Мадлен обо всем догадалась, и он лишь подставил под удар самого себя. Из предосторожности Брианкур принимал купленную за бесценок на Новом мосту панацею и поддельный антидот, которым пользовался маркиз: хотя тот и не был чересчур строгим супругом, жена регулярно подкармливала его «глазеровым лекарством». Зная об этом, Сент-Круа вскоре передал Клеману необходимое противоядие, рассудив, что овдовевшая Мари-Мадлен поспешит устранить и Элизабет. Сент-Круа привязался к жене еще в черные дни и дорожил ее обществом, а потому решил любой ценой сохранить жизнь маркизу де Бренвилье, которого считал к тому же собратом по несчастью.

Стремглав спешивший навстречу разорению и одетый по последнему писку моды в камзол с огромными карманами, Клеман любил иногда ходить в недавно открытую оперу, чтобы послушать «Помону» Камбера[138], или, засунув руки в рысью муфту, гулять по Люксембургскому саду. Теперь он почти безвылазно сидел в притонах, безнадежно увяз в долгах и сильно изменился внешне. От ядов и противоядий выпали зубы, однако новая мода на парики infolio[139] помогала скрывать лысину. Он приволакивал ногу и ослеп на один глаз, согнулся в три погибели из-за расстройства пищеварения и, самое главное, нисколько не заблуждался насчет причины собственных хворей.

Чаще всего Клеман, Мари-Мадлен и помрачневший с некоторых пор Сент-Круа обедали за одним столом. Сидевшего у буфета маркиза заботливо обслуживал приставленный слуга, и когда тот подливал вина, Клеман всегда просил не менять, а лишь ополоснуть бокал. Говорили они мало. Рассматривая свою жену, Клеман словно решал ребус: эта женщина стала для него чужой, будто незнакомка, недавно выскочившая из чьей-то постели, и он глядел на восковой, елейный лик святой в стеклянном гробу, на лживое лицо с синевой под глазами, с извечным засосом на шее, с извечной печатью бесчувственности, скверны, погибели...

— Adultera, ergo vertefica[140], - говаривал Брианкур.

Брианкур слишком много знал, но не желал участвовать в затеях Мари-Мадлен и даже осмеливался их расстраивать, потому она решила от него избавиться. Тогда в услужение к Брианкуру поступил Базиль, который подавал еду и питье, но делал это столь навязчиво, что бакалавр заподозрил неладное. Брианкур обругал и даже пнул Базиля под зад, отказавшись от его услуг в столь оскорбительной форме, что Мари-Мадлен пришлось разжаловать никудышного лакея. Нужно было придумать другой способ.

Мари-Мадлен неожиданно вышла ему навстречу из-за угла вязовой аллеи.

— Ты меня избегаешь, ясное солнышко? Я хочу показать тебе великолепную вещь - большую золотисто-розовую кровать с английским муаром, вышитыми основанием и балдахином, которую господин де Сент-Круа заложил, а я недавно выкупила. Сегодня же велю застелить ее у себя в комнате. Не хочешь прийти и поваляться?

Брианкур побледнел. Он знал, с кем имеет дело и какую опасность представляет сам, но она была Цирцеей - властвовавшей над ним злой волшебницей, не говоря уж о том, что в двадцать лет спать одному жестковато. В общем, он согласился, а она странно Улыбнулась одними уголками искривленных губ.

— Приходи в полночь, милый мой ангел, но только ни минутой раньше: мне нужно еще рассчитаться с гувернанткой.

Брианкур опомнился: ему явно подстроили ловушку, и чем больше он думал, тем сильнее в этом убеждался.

С галереи, опоясывавшей башенку отдаленного крыла, хорошо просматривались окна Мари-Мадлен по ту сторону парадного двора. В этой-то галерее уже к десяти часам вечера Брианкур занял наблюдательный пост. Маркиза не задернула шторы, и сквозь стекла виднелась ярко освещенная просторная комната с закрытым камином, отделанным деревом, с обитой малиновым бархатом мебелью и расписным золоченым шкафчиком в глубине. На возвышении стояла красивая, новая, богато украшенная кровать. Брианкур видел, как служанки раздели Мари-Мадлен и погасили подсвечники, кроме одного, после чего она всех отпустила. В половине двенадцатого Мари-Мадлен схватила канделябр, суетливо покружилась по комнате, а затем подошла к камину и открыла его. Оттуда вылез Сент-Круа, переодетый в дрянной камзол и дрянной плащ, в старой выщипанной шляпе. Мари-Мадлен и Сент-Круа бросились друг другу в объятья и принялись так страстно целоваться, что «ясному солнышку» стало неловко. Издали это напоминало кукольный театр: две большие марионетки казались старыми и пожухшими на фоне застывших декораций и хрупкой, точно восковой, мебели. Массивные ломкие шторы выглядели пластилиновыми - от них веяло глянцевитым, ледяным холодом предумышленного убийства.

Брианкур был не робкого десятка и хотел посмотреть, как далеко зайдет двоедушие Мари-Мадлен, в тайне надеясь, что этот чрезвычайный случай поможет освободиться от ненавистного ига. Когда Сент-Круа снова спрятался в камине, Брианкур постучал в дверь маркизы. Заметив его волнение, Мари-Мадлен помрачнела и что-то заподозрила: в свете канделябра на ее лице проступила желтая маска досады.

— Что с тобой? Не хочешь заходить?

Он вошел, и Мари-Мадлен показала на кровать:

— Посмотри, какая красивая!

— Да, она прекрасна.

— Ну так давай приляжем!

Она поставила подсвечник на круглый столик и, сняв домашний халат, нагишом прыгнула в постель. Брианкур стоял в замешательстве, не собираясь раздеваться.