Габриэль Витткоп - Убийство по-венециански

• Название: Убийство по-венециански
• Автор: Габриэль Витткоп
• Жанр: Современная проза

---

Лицо последней скрыто под бледной кожистой маской скальпа, все еще окаймленного несколькими прядями и отогнутого анатомом в маске ворона до самого подбородка. Распиленная черепная коробка выглядит точно так же, как и всякая другая коробка. Мышечные ткани оказываются дряблыми и холодными как мрамор, странно плотными и застывшими, словно остуженный жир. Эпидермис кажется водянистым и облекает кисти рук тяжелыми складками, ноги и ступни испещрены синеватыми следами стаза[54]. Смерть всегда непроницаема и анонимна, и есть в ней некая скудость и безнадежная убогость. В миске покоится серое изваяние мозга - гладкое, но с вычурным орнаментом, как у китайского стеатита. Угощайтесь. Влажная, розоватая грудная клетка рассечена, как вспоротый бурдюк, зияющая трещина, глумливое подобие вялой вульвы, вскрытой по упущению и распахнутой в зевке смертельной скуки под опухшим лобком - две вертикальные глупые пасти, разинутые в лад. Вот перед нами ядовитая и насыщенная птомаинами[55] Venus libitinae[56], полости - грудная и брюшная, и в них стружка, впитавшая тематический пикет розовой крови. Омытая светло-алыми кровяными струями, стружка напоминает ковер из лепестков шиповника, руно цвета розового дерева. Отсюда исходит самый сильный запах, и именно сюда стремится муха. Но к чему такая настойчивость в описании этих потрохов?.. Да просто потому что они в нас день и ночь.

Вскрытие показывает кровоизлияния между мягкой и твердой мозговой оболочкой и в области продолговатого мозга. Желудок пористый и прогнивший, но токсичных веществ в нем не обнаружено. Выносится заключение, что геморрагии развились в результате падений. Врачи снова в замешательстве.

А правосудие тем временем усиливает надзор. На Пьеро Трапасси парик, причесанный а l’Oiseau Royal[57] и светло-голубой фрак английского покроя.

Два сбира проверяют его муфту и содержимое футляров и табакерки, а он, очень бледный, выслушивает тем временем инструкции от человека в черном. Отчет должен представляться через день. (А отчеты других - реже чем раз в неделю.)

Легче всего признаваться в любви, которой не чувствуешь или которой уже не чувствуешь. Сами собой текут слова, словно вода из плохо закрытого шлюза. Говорящим не ведомо, зачем они их произносят, и вот уже с хищным щелчком захлопнулась ловушка необдуманных поступков. Отныне все помыслы будут лишь о бегстве. Спустя два года после смерти Феличиты Альвизе женится на своей свояченице Терезе Бруни. Этого следовало ожидать.

Тереза довольна: не оттого, что Альвизе ей очень нравится, а оттого, что брак с ним - ее реванш за уязвленное честолюбие. Она довольна, но ее не оставляет беспокойство, какое испытываешь, оказываясь в сумрачном и странном месте. Случается даже, что тревога вдруг сдавливает ей горло и в гортани застревает болезненный ком. Тогда она спешит пополнить свой гардероб, покупает новые безделушки и наряжается для многочисленных визитов.

Зритель уже, несомненно, заметил, что каждую из моих марионеток неотступно преследует беспокойство, а состояние это само по себе весьма опасно и чревато поспешностью или неосторожностью.

В доме Ланци над двором натянут большой тент - после пиршества на пьяно нобиле здесь дают бал. Окна оставили открытыми, чтобы слышать, как сироты из Пьета, стоящие на подмостках в вестибюле, исполняют вокальный концерт или аккомпанируют танцам. Гостей немного, ибо вдовцу не подобает вступать в новый брак с излишней помпой. Домино[58] отсутствуют, но общий стиль одежды отличается скорее изяществом, нежели роскошью. Два чернокожих пажа, одетые маврами, разносят шербет, баваруаз[59] и домашние ликеры. Сперва собравшиеся исполняют контрданс на манер французской кадрили, затем Альвизе с Терезой открывают менуэт фигурами «Любезного Победителя», хоть этот старый танец и вышел из моды уже тридцать лет назад. В заключение все пересекают дом в полонезе, и пажи сопровождают танцующих, держа в руках канделябры, - пламя свечей искорками вспыхивает в зеркалах и бриллиантах, а чернильные тени нещадно рассекают лица и бархат нарядов. Порой в полумраке выделяется эмаль чьего-то глаза - сосредоточие блеска, сияющего собственным огнем. Движение, игра света, переход из одной залы в другую или перепады ступеней, жар от вина и экзальтация гобоев и флейт сообщают танцующим дополнительное измерение, схожее с тем, что расстилается туманом над Пьяцца, - призрачный бальный зал, чьи границы очерчены лишь гирляндой фонарей. Невозможно избавиться от мысли о Катарине и Феличите, даже если стараешься о них не говорить. Пьеро Трапасси танцует с Оттавией. «Мне нужно сказать вам кое-что интересное», - прошептал ему некто.

В Венеции все иначе. Иначе, чем где, если не в Венеции?.. Город, открывающий взору лишь одну свою половину, нависший над миллионами срубленных деревьев, над лесами Истрии, громадными поваленными стволами, которые протащили, сплавили, очистили от коры, обтесали под сваи и воткнули в ил по стойке «смирно», просмоленные, как мумии, - дубы, повязанные цепями, опоясанные железом, скованные с незапамятных времен песками, дважды умершие длинные трупы, отягченные известняковыми отложениями, мертвыми мидиями, сгнившими водорослями, облепленные чудовищными отбросами, истлевшими лохмотьями и костями. Город-двойник под своим собратом, опрокинутая реплика дворцов и куполов, где каждый канал становится небом Аида, - ответ, но не отражение, ибо сие есть город тьмы с вечно черными небесами, город нижнего мира, другой стороны.

После очередного своего отсутствия Джакомо Казанова в мае 1783 года вновь ненадолго прибывает в Венецию. Шутки ради он подкладывает в почту венского посольства извещение о землетрясении, должном превзойти даже лиссабонское по своей ужасающей силе. Нет ничего менее секретного, чем дипломатическая почта: за несколько часов страх выметает жителей из города, как самум. Патриции и крупные буржуа срочно уезжают на загородные виллы. Паника.

В самый разгар суматохи Альвизе Ланци быстро обходит библиотеку, не в силах решить, какие же книги ему увезти с собой. Стоя у двух больших дорожных сундуков, слуга ждет его распоряжений и впервые видит, как он плачет. Служанки бегают по коридорам с бельем, корзинами и продолговатыми, как гробы, коробками, в которых спят платья, переложенные ароматическими веществами. На рио низкородный люд уже крепит ящики и бочки тросами к лодкам. Домашняя прислуга вместе с несколькими рассыльными отправляется вперед, а благородное общество плотно заполняет гондолы, устраиваясь среди молескиновых чехлов и сафьяновых портпледов. Марио Мартинелли, занятый делами, отказался от приглашения и остался в наполовину опустевшем городе, где он с хомячьими ужимками грызет ногти в часы отдыха от хлопот, более способствующих его пропитанию.

29 мая гондолы пристают к Торчелло, острову скорбных камышей.

За угловым шкафом во Дворце Дожей открывается лабиринт потайных ходов, змеящихся в стене, словно галереи термитов. Именно через него попадают в канцелярию Совета Трех - обшитый дубом небольшой кабинет. Три зловещие марионетки только что заняли здесь свои места: одна из них одета в красную мантию, две другие - в черные.

- К сожалению, у нас нет материала даже для простейшего обвинительного акта. Пока все слишком неясно. Трапасси никогда не научится отличать разоблачительную информацию от бесполезной, и показания его ровно ничего не стоят.

- Разве информация по этому делу может быть бесполезной? - возражает Красная Мантия, раскрыв щербатый рот, воняющий тухлятиной.

- Пока подождем. In tempore opportuno[60]...

- А если кто-нибудь из обвиняемых вдруг сбежит, не придется ли нам раскаяться в долгом ожидании?.. Святая Инквизиция Папской области на нашем месте давно бы вмешалась.

- Ну знаете, Папская область...

- Пока что все улики - пожалуй, лишь несколько книг из библиотеки этого дома, достойных сожжения на Понте Сан Доменико.

-А... он сам?..

- Как и все почти, он имел дело с куртизанками. Они не сообщили нам ничего особенного.

- Не был ли он, в таком случае, привержен нравам содомитов, бугров[61] и других аркадийцев[62], ведь мерзкие их обычаи практикуются в этом городе, где мы не в силах схватить их всех, - говорит один из Трех, несомненно, сведущий в этом вопросе, ибо он добрый друг аббата Пеллегрини.

- Какое-то время эта публика усердно посещала их дом, но он, похоже, не проявлял к ним ни малейшего интереса.

- Зачем же он их тогда приглашал?

- Их привечала его мать.

- Его мать?.. Вот это удивительно.

Красная и Черные Мантии волнуются, исходят слюной и по-латыни изрыгают, что одни лишь сыны Святого Доминика владеют истиной, а в отношении всех остальных надлежит руководствоваться псалмом 115: omnis homo mendax[63]... Соседняя же комната, где светло, как на мельнице, снабжена маленькими ложами, дабы зрители, они же будущие актеры, могли следить за действом себе в назидание, а с потолка спускается здесь механизм игрушечного театра. Три марионетки в нем никогда не пляшут сами, а лишь приводят в действие свисающие перед их столом блоки и веревки, именуемые в совокупности - дыба.