Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

• Название: Войди в каждый дом (книга 2)
• Автор: Елизар Мальцев
• Жанр: Советская классическая проза

---

«И мои тоже сейчас спят и не ведают, что я уже вот он, рядом»,— подумал он, и опять замутило, залихорадило всего, будто в предчувствии тяжелой и непоправимой беды.

Пока бросало его по разным городам на чужбине, какими только думами не иссушал он душу: и то, что Авдотья давно отголосила по нему, давно схоронила, привела в избу чужого мужика, чтобы легче было поднимать на ноги ребятишек, и не с кого будет спросить за то, что сломается его жизнь и уже ни починить, ни поправить ее. Но настигало порою страшное и думалось, что, может, и в живых-то никого нету и он приползет к пустой избе. Чего только не лезло в голову, чем только не травил он себя, не казнил и сейчас был бы благодарен судьбе лишь за одно: что они живы, что он увидит их. Словно он прошел за эту мучительную минуту по ночной избе, ощупью, впотьмах и услышал сонное дыхание детей...

Поднявшись на крыльцо с другой стороны вокзала, он заметил прислоненный к стене забрызганный грязью мотоцикл и вернулся в зал ожидания. Мужик уже проснулся, сидел потягиваясь, почесывая затылок и косился на цветные бирки, привязанные к чемодану.

—  Не пойму чего-то,— сказал он, широко зевая.— Не по-нашему, что ль, написано?

—  Заграничные, в аэропорту навешивают...

Мужик вскинул круглое курносое лицо, усыпанное мелкими веснушками, с минуту вприщур глядел на него.

—  Выходит, это ты из-за границы катишь?

—  Выходит...

Степан так истосковался по родной речи, что радовался каждому вопросу незнакомого человека. В вагоне он больше слушал других, а сам не встревал в разговор, боясь, что с непривычки не сразу вспомнит нужное слово и оконфузится, но тут он точно припал к ключу с чистой прозрачной водой и пил жадно, взахлеб, не передыхая. Он смотрел на мужика так, будто уговаривал его — говори, родной мой человек, выпытывай, все скажу, что хочешь...

—  Погостить едешь или насовсем? — Голос у мужика был шепелявый, с дрожащей в нем веселой смешинкой — казалось, у него во рту не хватает переднего зуба и он словно высвистывает слова в эту щелку.

—  Домой еду, к своей семье...

—  Это из какой же ты деревни?

—  Из Черемшанки...

— А-а,— рассеянно протянул мужик.— Это соседнего района будет. Как же! Слыхал про вашу деревню!..

Судя по всему, его уже разбирало немалое любопытство, с которым он не мог совладать.

—  Послушай! — Мужик хлопнул себя ладонью по лбу.— Как тебя звать-то?

—  Степаном... Фамилия — Гневышев...

—  Вот здорово! — Мужик радостно хохотнул.— И моя фамилия такая же. А зовут Кузьмой... Ну и дела! И долго ты гулял по этой самой загранице?

—  Да с самой войны...

Кузьма свистнул, сдернул с головы кепку, шаркнул ею по лицу, как бы смахивая последние остатки сна, и вдруг предложил:

—  Слушай, а хочешь, я тебя до самого дома доставлю, а? Вот только немного развидняет...

—  Но тебе же не по пути! — Степан заволновался снова, нашарил в кармане пачку сигарет, щелкнул по ее дну, выбивая сигарету.— Закуривай!

—  А какое твое дело — по пути мне или пе по пути? — важничал Кузьма, разминая прокуренными пальцами сигаретку, разглядывая золотистый ободок.— Я что — без понятия живу? Человек столько лет дома не был, а я не могу его уважить!

Он будто не хотел оставаться в долгу и показывал широту своей натуры, свою способность удивить всякого, если на то будет его воля.

—  Для моего коня тридцать верст не крюк! С ветерком прокачу, только кустики будешь считать! А дома тебя ждет кто или ты уже давно на том свете ходишь? Баба есть? Детишки?..

—  Двое,— расслабленный нежностью к этому безвестному случайному спутнику, отвечал Степан и думал, как бы ему отблагодарить его.— Мальчишке, когда я на войну ушел, было два года, а девчонка тогда только родилась...

Ему бы тут удержаться и больше ни о чем не спрашивать, но Степан уже не мог остановиться, точно, затянутый страшной высотой, падал с высокого обрыва, падал и обмирал душой, не в силах противиться тому, что жадно хотел знать.

—  Про Авдотью Гневышеву случаем ничего не слыхал?

—  Про Авдотью? — переспросил мужик, и лицо его напряглось и тут же расправилось лучистой улыбкой.— Вроде слыхал, что доярка у них такая есть, нонче весной ее патретик в районной газетке печатали, так я приметил — справная такая баба, куда с добром — может, твоя и будет, а?

- Может, может,— как эхо отозвался Степан.

— А я бабу свою тоже вот привозил к поезду, к матери поехала, рожать.— Кузьма сунул сигаретку за ухо и стал рыться в резиновом, свертывавшемся, как спираль, кисете, сыпать крохотной щепотью махорку на обрывок газеты.— Такая, понимаешь, история — что ни год, то у нас прибыль! Не успеешь привыкнуть к одному, а по избе уж другой бегает, есть-пить просит, на ласку тянется...

—  Небось жену во всем винишь? А ты тут вроде ни при чем?

—  Я-то? — переспросил Кузьма и нежданно осклабился весь, засиял улыбкой, худая шея его пошла малиновым цветом.— Да я радый, пускай бегают!.. Земля, она вон какая — места на всех хватит! В случае чего и потесниться можно! Верно?

Он вдруг сорвался, побежал посмотреть, на месте ли его мотоцикл, слышно было, как он пробовал его заводить, дрыгая ногой и вызывая рыкающий взрыв. Наконец машина прочихалась, несколько раз выстрелила, а потом загудела, ровно и сильно рокоча и наполняя вокзал шумом.

—  Да-а-вай! — Кузьма появился в дверях, улыбчивый и торжественный, как будто ему предстояло совершить нечто необычное, а не трястись по ухабистой дороге.— Бага-жишко в руках будешь держать или на спину приладим?

—  Как хочешь...

—  А я сейчас про вашего одного мужика вспомнил!.. О нем у нас весь район говорит!

—  Кто такой?

—  Есть там у вас в Черемшанке Дымшаков, Егором звать вроде...

—  Как же, знаю! Не человек — огонь!

—  Вот! Вот! — обрадованно подхватил Кузьма.— Я про то и толкую!.. Значит, он и есть, точно! Он с одним своим сродственником недавно в Москву подался правду искать...

—  А из-за чего сыр-бор разгорелся?

—  Обманом стали коров отбирать! — Кузьма сбил на затылок кепку, глаза его на круглом лице сияли, будто две начищенные медные пуговицы.— А они наперекор этому делу стали — и ни в какую! На них жмут по-всякому, и пугают, и посулами берут, а они стоят на своем. И вот подались в Москву, говорят, в самый Кремль достучались, а свое выходили... Да что я тебе с пятого на десятое буду пересказывать — дома все узнаешь без всякого

вранья, до нас, может, докатилось с довеском — сарафанное радио, оно не всегда точно передает!

Степан верил и не верил Кузьме, хотя тот рассказывал обо всем так, что трудно было не верить. От Егора Дымшакова можно было ожидать и такое — этот пройдет через все стены, а своего добьется!

—  Что теперь в вашем районе творится — карусель чистая! — Кузьма не то захлебнулся, не то всхлипнул от восторга.— Уполномоченные забегали, как тараканы, когда их из избы выкуривают!.. Наобещать наобещали, а долг отдавать нечем, вот и бегают по домам, у кого поросенка просят продать, у кого гуся, у кого куренка, да разве этой малостью такую дыру заткнешь?

Кузьма схватил чемодан и выскочил на крыльцо. Степан вышел следом. Еще не светало, но предрассветная муть уже разбавляла густую темень, сквозь нее проступали ближние домики станционного поселка, виднелась, как глубокий шрам, дорога.

—  Вот бы с таким человеком познакомиться, как ваш Егор, а? — Кузьма закинул ногу, плотно уселся на переднее сиденье, засмеялся.— Ну, держись за меня, если жизнь не надоела!

Они оседлали мотоцикл, и не успел Степан оглянуться, как машина вынесла их за окраину поселка, запылила, несмотря на прошедший ночью дождик, помчалась среди отливающих медью хлебов, рывком оседая в рытвинах и точно обрывая все внутренности...

—  Как же ты жену вез по такой дороге?

—  А она у меня привычная! — гогоча, отвечал Кузьма и все прибавлял газу.— Легше будет рожать, когда растрясет как следует!.. Физкульту-у-ра, брат!

Надрывисто ревел мотоцикл, то взмывая вихрем на бугры, то плавно стелясь по низине, и порыжелая рожь зыбилась перед глазами, как море, готовое захлестнуть крупной волной узкий коридор между хлебами. Чемодан бултыхался сбоку, рвал руку, но Степан не чувствовал ничего — ни свистящего ветра в ушах, ни резких толчков на рытвинах. Он видел себя бредущим в жалкой оборванной колонне пленных, падающим от изнурения и слабости. Иногда колонна растекалась, превращалась в толпу, и тогда ее со всех сторон окружали на мотоциклах автоматчики, лающими голосами подгоняли отставших. Порою раздавался сухой, как треск палки, выстрел, и кто-то оставался лежать на дороге, зарывшись лицом в теплую пыль чужой земли.   Зловеще   клекотали   машины,   удушливая

вонь от выхлопов застилала все вокруг, и Степану казалось, что еще минута, другая, и он тоже не выдержит и рухнет, и свет померкнет в его глазах...