Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

• Название: Войди в каждый дом (книга 2)
• Автор: Елизар Мальцев
• Жанр: Советская классическая проза

---

Лишь подойдя к амбару с семенным зерном, Лузгин заметно присмирел. Звякая связкой ключей, Сыроваткин скрипнул ржавым замком, отвел на сторону длинную железную накладку, и все, старательно очистив о скребок грязные сапоги, вошли в амбар, вошли молча й минуты две-три благоговейно стояли в полной тишине, как в храме. Из единственного окна, высоко над балками и перекрытиями, падала широкая полоса света, обливая золотом тусклые россыпи зерна. Стойко держался запах муки, холодноватый и сытный.

Молча озираясь по сторонам, словно никогда не бывали тут, мужики глядели на загруженные пшеницей закрома и переступали с ноги на ногу. Сыроваткин зачем-то стянул с головы шапку, положил ее на холмик зерна, запустил по локоть руку в хлебную гущину, зачерпнул полную пригоршню, и зерно с сухим шуршанием вытекло сквозь

разведенные слегка пальцы, рождая тонкую, заструившуюся в солнечном луче пыль...

Константин смотрел на лица своих спутников, дивясь происшедшей в них перемене. Это были те же самые лица, полные притворства, хитрости и корысти, но сейчас в них проступало что-то непривычное — словно на время отрешившись от притворства и хитрости, они стали снова прежними мужиками, которые когда-то давно ходили босыми ногами по влажной земле, разбрызгивая горстью зерно из висящего на плече лукошка. Что сейчас говорило их душам это грузно лежавшее в закромах зерно?

Потрясенный Константин сам заразился вдруг охватившим всех настроением, чувствуя, что и над этими людьми, погрязшими во лжи и корысти, еще сохранилась могучая власть добра, власть земли, сулившей людям голодную или сытую жизнь.

—  Мыши не водятся? — тихо спросил Лузгин,— Не протекает нигде?

Сыроваткин помотал головой, и тогда Лузгин, подавив глубокий вздох, с каким-то просветленным и сосредоточенным лицом вышел на предамбарье.

—  Неделя-другая, и начнем сеять,— щурясь на солнце, сказал он и, глядя себе под ноги, раздумчиво зашагал дальше.

За амбаром возвышалось овощехранилище, похожее на холм, в сухой щетинке прошлогодней травы. Лузгин, а за ним и все остальные протиснулись в темную нору хранилища и со света сразу будто ослепли, провалились в сплошной мрак. Замигал где-то в глубине подвешенный к стояку фонарь, но он не разгонял кромешную темень, пропитанную тяжелым, удушливым запахом плесени, гнили и сырости. Как тени двигались, шевелились в этом мраке женщины, ползавшие по буртам картофеля, глухо стучали в ведра отобранные ими картофелины.

—  Здорово, бабоньки! — настраиваясь на балагурство, загудел Лузгин, но, так как никто не ответил ему, он притворно удивился: — Да есть ли тут кто живой?

Летели в ведра картофелины — туп! туп! Потом кто-то в дальнем углу не выдержал и свистящим шепотком крик-пул из темноты:

—  Ты лучше скажи, кто тебя за язык тянул в области, когда ты опять всем дым в глаза пускал!

Лузгин строго кашлянул, помолчал, стараясь разгадать по голосу, кто это спрашивает, но, так и не поняв, ответил вопросом:

—  Это кто же среди вас против задач, которые перед нами партия ставит?

—  Да брось ты за партию прятаться — она тут ни при чем! Сам выхваляешься, лезешь наперед, чтоб выслужиться! — раздался чей-то молодой, срывающийся от волнения голос.

—  Любушкина вон и партию не обманывает, и берет то, что колхозу по силам.

—  А кто нашу силу мерял, бабоньки? — снова пытался свести все к шутке Аникей.— Али вы сами себе не верите?

—  Была у тебя сила, когда мать тебя носила! — уже зло и бесстрашно крикнул кто-то из затянутого мглой угла.— Мы тебе не верим, кровосос ненасытный! И когда ты только слезешь с нашей шеи?

Лузгин молчал, будто онемев, потом, опомнясь, сорвался, заметался по узкому проходу, зажатому тесовыми переборками, закричал захлебываясь:

—  Кто это сказал? Какая контра разводит тут агитацию против меня? Кому здесь не по нраву Советская власть?

Казалось, в овощехранилище никого уже не было, такая стала в нем тишина, и только по-прежнему, задыхаясь и хрипя, как загнанный в мышеловку, бегал из конца в конец Аникей и кричал:

—  Свету! Дайте сюда свету!.. Ты пошто их впотьмах держишь, Сыроваткин? Керосину тебе жалко? Ты у меня ответишь! А эту заразу, которая отрастила длинный язык, я все равно найду и с корнем вырву!.. Распустились, суки!.. Мокрохвостки!..

Он сипел от бессилия и злобы, а в ответ ему падали, стучали вразнобой картофелины — туп, туп, туп!

—  Ничего, за мной не пропадет! — пригрозил он.— Я дознаюсь, дознаюсь!..

Он вырвался из хранилища на свет, и здесь его подхватили под руки Ворожнев и Тырцев. Он дышал, как выброшенная на берег рыба, широко хватая ртом воздух, закатывая глаза, пугая слепыми бельмами, со лба его катился пот. Сыроваткин сунул ему в рот белую таблетку, и Лузгин сразу пришел в себя.

—  Вот какая у нас сложная обстановка, парторг,— тихо, как бы жалуясь, сказал он.— Да я бы хоть завтра ушел, если бы не райком. Не имею права отказываться...

Константин не в силах был больше слушать его. Хотелось бросить в лицо этому самодуру все, что накопилось

за этот мучительный день, и он едва сдерживал себя. Нет, Он не имел пока права раскрывать свои намерения.

—  Действительно... Обстановка в колхозе нелегкая,— сказал он.— Поэтому прошу вас сегодня вечером быть на партбюро...

—  Срочное что-нибудь? — Лузгин скосил в ленивом прищуре глаза, мигом освобождаясь от болезненной вялости.— До завтра не потерпит?

—  А зачем тянуть? Поговорим о посевной, потом вы расскажете о своей поездке в область, о чем говорилось на совещании. Я думаю, что это нам нет смысла скрывать от коммунистов?

—  Правильно нацеливаешь, парторг! — Лузгин одобрительно качнул головой.— Я и сам собирался проинформировать товарищей, но ты, видать, догадливый, на подхвате работаешь. А теперь, если ты не против, зайдем к твоей хозяйке...

—   К Авдотье Никифоровне?

—  Именно! — Аникей заговорщицки подмигнул,— Не бойся, я отбивать у тебя ее не стану.— Он хохотнул, и помощники поддержали его густым гоготом.— Я к ней по другому делу... Хочу ее, как передовую нашу доярку, сговорить на одно дело.

Он по-хозяйски распахнул калитку, пропуская вперед всю свиту, оглядел чисто прибранный двор, прорытые канавки для стока воды, хмыкнул:

—  Порядок!  Сразу видать — мужик в доме! Поднявшись по ступенькам крыльца, он стукнул кулаком в дверь.

—  Открывай, Авдотья! Принимай гостей!..

В сенях было тихо, никто не отзывался. Лузгин подождал и нетерпеливо загрохал кулаком.

—  Да что она, оглохла, что ли? Может, дрыхнет? Доярке лишь бы голову до подушки дотащить, а там ее пушкой по разбудишь. Ты ее сегодня видел, парторг?

—  Вместе были на утренней дойке.— Константин начинал всерьез беспокоиться.— Может, заболела?

—   Тогда стучись и лечи ее сам, а нам некогда.—Лузгин нахмурился и сошел с крыльца.— Зайдем в другой раз...

Он зашагал по двору, оступаясь в ямки с водой, не разбирая дороги. Константин дождался, когда закроется налитка, потом опустился на ступеньку, чувствуя изнурительную слабость во всем теле.

...А в сенях, в двух шагах от него, раскинув в стороны руки, запрокинув бледное лицо с твердо сжатыми губами, как распятая стояла Авдотья.Увидев, что во двор входят Лузгин и другие мужики, она обмерла, тут же кинулась в сени, рывком задвинула в железные скобы деревянный засов и прижалась к двери. Все в ней тряслось и замирало, сохли губы, бешено колотилось сердце и от каждого удара в дверь словно обрывалось. Желтые круги шли у нее перед глазами, но, заходясь душой от страха и боли, она шептала про себя, как клятву: «Не пущу, хоть сдохни! Не отдам свою кормилицу! Что хошь со мной делай, не отдам!»

Она не разбирала, о чем спрашивал Лузгин, что отвечал ему постоялец, и, только услышав стук калитки, почти без сил рухнула на колени и, раскачиваясь на грязном щербатом полу, заплакала, сдерживая бьющиеся в горле всхлипы, закусывая мокрый от слез кулак..,

Хватаясь за голые ветки кустарника и скользя по глинистой круче, Ксения спустилась к речке.Это была даяте не речка, а речушка — узкая, юркая, она петляла среди густых зарослей тальника и осинника, перепрыгивала через подмытые деревца с вывороченными косматыми корневищами, собирала в тихих заводях сухой мусор и, покрутив его в мутновато-пенных воронках, беспечно и бойко неслась дальше, с шумом впадая в широкую Черем-шанку. На обнажившихся, пригретых солнцем береговых скатах стлалась прошлогодняя трава, похоя^ая на пыльные старые мочала, из-под нее лез ядовито-зеленый, только что из-под снега, молодой пырей.

«Как тут хорошо!» — подумала Ксения, вслушиваясь в тонкий посвист зяблика, порхавшего с ветки на ветку, вдыхая горьковатый запах дыма, доносившийся с огородов, где жгли бурьян.

Она смотрела сквозь голые ветки на розоватую, в, закатных бликах воду и вспоминала, как девчонкой прибегала сюда с подружками за лиловыми подснежниками, как они бросали в речку венки, бежали вдоль берега, гадая, чей венок потонет, а чей уплывет в неизвестные моря и страны. Боже мой, когда это было!