Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 1)

• Название: Войди в каждый дом (книга 1)
• Автор: Елизар Мальцев
• Жанр: Советская классическая проза

Введите сюда краткую аннотацию

---

Все это было так неожиданно, что она не успела даже покраснеть. А может быть, это ей просто послышалось? Но часом позже, на совещании, она поймала горячечный, полный влажного блеска взгляд Иннокентия, и у нее от предчувствия заныло сердце.

«Как же я буду теперь с ним? — думала она, теряясь и страшась новой встречи с Иннокентием.— Он честный, хороший человек, но я же совсем не люблю его!»

Она винила себя в том, что держалась с ним недостаточно строго, боялась, что Анохин станет настойчив, навязчив, будет докучать своими объяснениями и клятвами.

Однако при первой же встрече он держал себя так, как будто ничего не случилось, и Ксения успокоилась. Недели через две она опять прибежала к нему за советами, и они снова болтали обо всем на свете, словно и не было того тревожного разговора в коридоре. Иннокентий по-прежнему приглашал Ксению в кино, и она не отказывалась, потом провожал ее до дома, вежливо прощался и уходил. По воскресным дням нынешней зимой они отправлялись на лыжах в горы, носились как сумасшедшие с дикой крутизны, зарывались, как дети, в пушистый снег, и она была счастлива и довольна. На одной из прогулок, когда она, хохоча, с трудом выбиралась из сугроба, Анохин помог ей встать на лыжи и вдруг обнял ее, раскрасневшуюся, усталую, и закрыл губами смеющийся рот. И Ксения не оттолкнула ого. Иннокентий не был ей так уж безразличен, кик прежде. Правда, отношение ее к нему совсем не походило па то, что она когда-то пережила с Константином Можаровым, но ой льстило, что ее полюбил не какой-нибудь золеный юноша, а всеми уважаемый и серьезный человек. Он не говорил красивых слов, ничего не обещал, но ему можно было верить. А разве это не самое главное, если люди хотят быть вместе?

После памятной прогулки Иннокентий не раз делал ей предложение, но она почему-то никак не могла решиться на такой серьезный шаг, и, хотя не было к тому никакой веской причины, Ксения медлила, чего-то ждала, точно боялась в чем-то обокрасть себя...

Над двухэтажным зданием райкома бился на ветру алый флаг, он огнисто вспыхнул, зажженный прорвавшимся в разводья облаков солнцем, и Ксения на минуту задержалась на площади, любуясь и флагом, и слепящими окнами, и небольшой, но приметной скульптурой Ленина перед райкомом.

В пустом и светлом коридоре второго этажа Ксения остановилась: трезвонили на разные голоса телефоны, как заведенная строчила машинистка, гудели за стеной спорящие голоса. По обе стороны коридора блестели на обитых дерматином дверях стеклянные таблички с названиями отделов, на стенах висели кумачовые лозунги.

Дверь в приемную первого секретаря была полураскрыта, и сидевшая за столиком белокурая Варенька сразу закричала:

—   Товарищ Яранцева! Ксения Корпеевна! Вас несколько раз спрашивал Сергей Яковлевич!

«Ну вот, не сумела проскочить! — досадливо подумала Ксения.— Придется обойтись без советов Иннокентия».

Коробин стоял у стола, перебирая какие-то бумаги. Услышав скрип двери, он поднял голову и неожиданно приветливо и широко улыбнулся.

Он был тщательно, до розового лоска на щеках, выбрит, влажно чернели его коротко остриженные волосы, серые глаза, обычно полные недоверчивой пристальности, сегодня смотрели на Ксению добродушно и даже весело.

—   Заходите скорее! Я давно вас жду!

Все в нем было ей по душе — всегдашняя подобранность и строгость, с какой он держался, и скуповатые решительные жесты, и предельно взвешенные и точные слова и формулировки — ничего лишнего, все естественно и просто. Но сегодня в нем было что-то новое, необычное, чего она раньше за ним не примечала,— словно он был чем-то воодушевлен, взволнован и как бы жаждал поделиться этим и с ней...

—   Вы молодец, Яранцева! — громко и чуть торжественно проговорил Коробин.— Честно скажу — прямо не ожидал, что вы можете вести себя так твердо и мужественно. Садитесь и рассказывайте все по порядку...

Он был в своем неизменном защитного цвета кителе, удивительно шедшем к его плотной и стройной фигуре. Видимо, он любил этот китель, хотя в последний год надевал иногда темно-синий костюм, светлую рубашку и галстук. Но в костюме Коробин не выделялся среди окружающих его людей, становился похожим на всех остальных, а в кителе выглядел немного суровым и недоступным, каким, по его мнению, и должен быть на людях первый человек в районе. Это было необходимо не столько лично для него, сколько для дела и авторитета учреждения, которое он возглавлял.

Ксения знала, что многие работники осуждали такую черствость и замкнутость в руководителях, звали их «сухарями», но она не разделяла эти взгляды. Она не извиняла ненужную грубость и бестактность, но горячо оправдывала строгость, с которой Коробин относился ко всем. Ведь стоило проявить излишнюю чуткость и стать простым в обращении с теми, кто его окружал и в какой-то мере зависел от него, как непременно возникли бы фамильярность и панибратство. А это рано или поздно могло бы

привести к взаимной амнистии грехов и ошибок, к полной беспринципности. Не потакая своим личным пристрастиям и слабостям, он был свободен от всякой предвзятости и имел полное моральное право предъявлять самые суровые требования к другим. Да и люди, чувствуя такую независимость и неуязвимость своего руководителя, в его присутствии подтягивались не только внешне, но и внутренне, хотя за глаза почти все отдавали предпочтение старику Бахолдину.

Коробин слушал Ксению, не прерывая, сосредоточенно хмурил темные брови, кивал.

—   А как по-вашему, Ксения Корнеевна, почему так нейтрально отнесся ко всему секретарь обкома? — спросил он.

—   Мне кажется, что Иван Фомич не хотел ни на кого оказывать давления и подрывать авторитет райкома партии. Ведь он недвусмысленно выразил уверенность, что райком разберется во всем.

—   Ну что ж, пожалуй, вы правы! — согласился Коробин и одобрительно качнул головой.— Скажите честно, а что вы сами думаете обо всем случившемся?

Еще пи разу за три года Коробин не разговаривал с Ксенией так доверительно и всерьез, не интересовался ее мнением — это льстило ее самолюбию, но одновременно заставляло быть осмотрительной.

—   Я, может быть, в чем-то ошибаюсь, Сергей Яковлевич, но мне кажется, что обстановка в Черемшанке сложилась не очень легкая. Парторг Мрыхин человек слабый, частенько выпивает, Лузгин его не уважает и не считается с ним, подмял под себя...

—  Подмял — значит, сильный! — Коробин рассмеялся отрывистым смешком.

—   Да, но ведь если так, то, значит, над ним нет никакого партийного контроля! — возразила Ксения.— И Лузгин, кажется, действительно начинает смотреть на колхоз как на свою вотчину. Председатель он, конечно, опытный, хозяйство ведет умело, лучшей кандидатуры там просто нету, но все же мы его слишком избаловали, и он кое в чем уже теряет меру.

—   Конкретнее,— попросил Коробин, и лицо его отвердело, стало жестковато-непроницаемым.

—   Он всем грубит, угрожает, недостаточно внимателен к людям, не считается с их насущными нуждами, ему ничего не стоит обидеть любого, оскорбить походя. Он здорово подраспустился и не понимает, по-моему, главного —

теперь ведь в колхозе совсем другие люди, чем, скажем, год или два тому назад...

—   Вы что-то тут навоображали, товарищ Яранцева! — прервал ее Коробин.— По-моему, люди там те же самые, что и были...

—   Нет, нет, Сергей Яковлевич! — с горячей настойчивостью повторила Ксения.— В том-то и дело, что люди и те и не те. Ну как бы вам объяснить...

Она порывисто поднялась, словно то, что она сидела в кресле, мешало ей чувствовать себя свободной и смелой.

—   На первый взгляд они как будто ни в чем не изменились, но стоит с кем угодно заговорить, и вы почувствуете, что это уже иные люди... Понимаете? Они, конечно, радуются, что стали лучше жить, что снизились на две трети, а то и больше, налоги, что начали получать каждый месяц денежный аванс. Но, главное, они воочию увидели, что партия всерьез взялась за сельское хозяйство, и если раньше почти всюду говорили об одном хлебе, то сейчас хотят чего-то большего — хотят, чтобы к ним относились, как к действительным хозяевам колхоза, прислушивались бы к их словам... А Лузгин знай себе по-прежнему кричит на них. Но теперь они не желают этого терпеть и сносить... Отсюда и все недовольство.

—   Ну что ж, Лузгана мы всегда можем поправить, чтобы он не спекулировал нашим хорошим отношением к нему.— Коробин смотрел на нее уже без улыбки, спокойно и строго.— А недовольные не скоро исчезнут, на всех не угодишь! И наша с вами задача заключается не в том, чтобы слушать жалобщиков и недовольных, а каждый раз стараться взглянуть на все с большой, государственной вышки. Мы обязаны вовремя предупредить и таких, как Лузгин, чтобы он не забывался, и найти подходящего парторга, если Мрыхин не справляется, но, главное, помнить, что нас сюда поставили не наблюдателями, а руководителями. Значит, мы не имеем никакого права все пускать на самотек и произвол, иначе там такую демократию могут развести, что нас и дня не станут держать в райкоме.