Николай Андреев - За Русь святую!

• Название: За Русь святую!
• Автор: Николай Андреев
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-36905-8

Февраль 1917 года. Мятеж в Петрограде подавлен верными престолу войсками. Петроградский Совет разгромлен, Александр Керенский погиб в бою. Худшая страница русской истории зачеркнута и переписана набело.

Не будет ни бессильного Временного правительства, ни большевистского переворота, ни похабного Брестского мира. Весной 1917 года русская армия — впервые с начала войны в избытке снабженная всем необходимым, не разложенная пораженческой пропагандой — готовится к решающему наступлению на всех фронтах, а Черноморский флот — к Босфорской десантной операции.

Мы поднимем русский флаг над древним Царьградом! Мы вернем кресты на Святую Софию! Мы омоем сапоги в Одере и Эльбе и будем печатать шаг по мостовым поверженного Берлина — под гром торжественных салютов, под ликующую медь победных маршей:

«Смело мы в бой пойдемЗа Русь святую!..»

---

Да еще о выстрелах, сделанных неизвестно кем. Это раньше эсеров-боевиков нельзя было представить без тяжелого, придающего уверенности в своем деле и своих идеях «смитвессона». А еще с ним уголовники ходили на «дело» и иногда, выдавая себя за «идейных», на «эксы». А потом все больше и больше револьверы марки «Смит и Вессон» стали использовать и простые обыватели. «Смитвессоны» оказались, так сказать, по обе стороны баррикад…

Так что нельзя было точно сказать, кто же все-таки решился стрелять в Романова и Львова. Однако не меньше шумихи наделал сам факт их встречи. Член правящего дома — и один из представителей оппозиции. Да, места некоторые газеты обсуждению этого уделяли даже побольше, чем рассуждениям о личности несостоявшегося убийцы.

Колчак, правда, несколько разволновался, прочитав статьи под заголовками вроде: «Немцы вконец осатанели!» или «Германец бродит по столице!». Все-таки он прекрасно помнил, что за письмо и от кого пришло ему не так давно. И пока что все, что было в том письме, сбывалось.

Например, контр-адмиралу все-таки позволили увеличить количество времени, которое солдаты будущего Босфорского десанта проводили со священниками. Колчак специально побывал на одной из бесед батюшки с защитниками Отечества.

Мужчина преклонных лет, с окладистой бородой, гулким басом и серыми глазами, так и лучившимися светом. Крепкие руки охотно осеняли крестным знамением слушателей и проповедей, и простых, обыденных речей. Отец Серафим, принявший постриг после Русско-японской войны, участник Мукдена, более не хотел проливать человеческую кровь, хоть японскую, хоть немецкую. Он не уставал повторять, что это на лицо все люди — разные, да говорят по-разному, а как глянешь в душу… «Душа-то национальности не имеет, Александр Васильевич», — говорил отец Серафим, вспоминая разрывы снарядов и пули, свистевшие над его головой. Те пули, что не миновали двоих его братьев на реке Шахэ. Это тоже сыграло свою роль в уходе от мира Петра Ивановича Сидорина, взявшего после пострига имя Серафим. Но память-то не так легко поменять, как имя или фамилию. Поэтому не было горячей и уверенней оратора, взывавшего к защите Родины среди солдат и матросов против врага. Колчак видел, что они прислушивались к словам отца Серафима, открывали душу его речам, внимали сердцем. А потом возвращались в казармы, укрепившись в мыслях о том, что надо жизнь положить, но вырвать победу из рук врага…

Александр Васильевич задумчиво и даже несколько меланхолично взирал на Севастополь с Малахова кургана. «Как странно стоять здесь и знать, сколько крови пролили наши герои за этот клочок земли. Здесь и отец…» — думал Колчак.

Кондуктор морской артиллерии Василий Иванович Колчак конвоировал транспорт пороха в Севастополь из города Николаева, да так на базе Черноморского флота и остался. Василий Колчак сам потом говорил, что не знал, как остался жив, служа помощником командира батареи на Малаховом кургане, в самом горячем круге севастопольского ада. Контуженный осколком бомбы, разорвавшейся на батарее, через месяц Колчак уже шел на невероятное «приключение»: на виду у французов расположился с отрядом, который должен был спалить туры и фашины неподалеку от батареи. Несколько гранат — и вспыхнули вражеские приспособления, а потом занялись траншеи. Французы, обстреливаемые отрядом Колчака, мало что могли поделать с пожаром. В городе сперва подумали, что занялся Малахов курган, но быстро прибывший начальник штаба обороны Васильчиков, едва узнав, в чем дело, вызвал Василия Ивановича и без лишних слов повесил ему на грудь знак Военного ордена (это потом его прозвали солдатским Георгием).

Потом отец будущего контр-адмирала стал работать на Обуховском заводе, основанном промышленником Путиловым на берегах Невы. Выбрал Василий Иванович жену не из дворянок, а ведшую свой род от донских казаков. А четвертого ноября тысяча восемьсот семьдесят четвертого года, под знаком Скорпиона, всегда готового к бою и опасности, победе или смерти, родился сын Александр. Внешностью он был не похож на отца, черты которого выделялись своею «округлостью» и мягкостью, в отличие от резкого, словно высеченного из гранита лика сына. Через одиннадцать лет Александра направили в гимназию, совершенно не пророча ему военной карьеры. Вместе с Колчаком учился застенчивый тихоня Вячеслав Менжинский, ставший потом известным в качестве главы ОГПУ. Судьба играла в игру с людьми: через не такое большое время Колчак оказался уже в Морском училище, стал одним из первых учеников… Потом в воспоминаниях некоторых выпускников Александра Васильевича будут сравнивать с Савонаролой…

Едва какая-нибудь задачка не давалась, все никак не хотела решаться, то раздавались слова: «Это к Колчаку: он у нас голова», и кто-нибудь шел «на поклон», как любили шутить. И можно было увидеть такую картину, нарисованную не сухой и лаконичной гуашью, но насыщенными, жирными масляными красками…

В комнате, узкой и длинной, освещенной керосиновыми лампами, кадеты готовят задание на следующий день. Шелестение бумаги да скрип перьевых ручек и химических карандашей нарушает лишь тихий голос, необычайно уверенный и твердый голос худого кадета. Невысокий, загорелый, изредка шумно вдыхавший своим орлиным носом воздух, наполненный пылью, запахом керосина и ароматом знаний. И рядом — высоченный, плотный кадет, с плохо скрываемым обожанием и уважением в глазах. Так смотрят не на человека, а на ожившую книгу, в которой заключена абсолютная истина…

Один из первых среди выпускников, получив четверку только за минное дело, Колчак отправился в далекое плавание во Владивосток. Сделали остановку и в Порт-Артуре, только что занятом русской эскадрой. Когда поднимался ветер, Колчак, как он любил потом шутить, легко мог понять, с чего одну из гор рядом с городом назвали Золотой, — пыль. Тонны, тысячи тонн пыли, заполнявшие воздух, превращая его во что-то подобное рассыпчатому золотистому песочному тесту. Но более всего Колчака поразила Япония, в портах которой его корабль делал остановки…

А потом… потом вспомнилось другое…

Снаряды японских гаубиц, падавшие на Старый город, застроенный китайскими хибарами. И никто никогда точно не знал: останется снаряд неразорвавшимся или сотрет с лица земли десятки домов, собрав богатый кровавый урожай смерти. Колчак наблюдал за этим с борта миноносца. Рвались снаряды в городе, буравя окопы защитников Порт-Артура, нерусского города, ставшего родным для многих россиян. Многие из них обрели здесь свою могилу. А Александр Васильевич, сжимая кулаки от бездействия, более не мог смотреть на расцветавшие розами огни разрывов снарядов и бомб и попросился на берег. Там он командовал батареей на горе Высокой…

А потом город сдали. Стессель, руководивший обороной, сдал его, несмотря на то что еще очень долго можно было оборонять Порт-Артур, несмотря на протесты большинства офицеров. Этот китайский городок так и не превратился в тихоокеанский Севастополь…

Как же сильно Высокая напоминала Малахов курган!

«Не дай бог Севастополю повторить в этой войне участь Порт-Артура», — кричало сердце вице-адмирала. К счастью, шла совсем не Русско-японская война. К сожалению, это была совсем не Русско-японская…

После прогулки по Малахову кургану и инспекции кораблей, стоявших на рейде, командующий Черноморским флотом засел в своем кабинете за повторение плана Босфорской операции. Сколько раз он уже читал его, участвовал в его разработке, готов был, посмей кто разбудить вице-адмирала ночью, рассказать его в мельчайших деталях. Как жаль, что приходилось полностью его перекраивать. Кирилл Владимирович был невероятно убедителен в своем письме. И еще более — уверен в том, что пишет. Это чувствовалось в каждом слове, в каждой точке, в каждой завитушке. К тому же Кирилл совершенно точно предсказал дату покушения на него и князя Львова. Вот тогда-то волосы дыбом встали на затылке Колчака, а в сердце разлетелись льдинки. Нет, конечно, сам Романов мог подстроить случай в Таврическом саду. Но факт оставался фактом: все прошло точно по описанию Кирилла. Даже заголовки статей. И от этого становилось страшно. И все же в сердце Колчака потихоньку рождалась уверенность в Великом князе, вера в его слова…

Поэтому на бумаге уже возникали детали нового плана. Приходилось рассчитывать только на три дивизии и полк, усиленный двумя пулеметными бригадами. По словам Романова, это было все, что можно было бы стянуть в Крым, а затем перебросить под Константинополь. Впрочем, и атаковать приходилось далеко не самые лучшие укрепления. Заброшенные окопы, редкие батареи, армия, почти полностью уничтоженная в боях на Кавказе и в Галлиполи — вот и все, чем могла похвастаться Турция, в чье сердце был направлен удар.