Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью

• Название: Истории, связанные одной жизнью
• Автор: Юрий Штеренберг
• Издательство: Voordston Publisher
• Жанр: Критика
• Год: 2010
• ISBN: 978-0-557-38971-1

---

Видимо, человеческая психика устроена так, что, ожидая свершение важного для него события, человек, конечно, понимает, что оно может свершиться, а может, и нет, но желаемое ему хочется считать более вероятным. Поэтому он меньше радуется, когда получается, и больше переживает, если терпит фиаско. Я ждал и надеялся, хотя оснований для сказочного завершения моей аферы было очень мало. Еще ни один еврей не был принят в аспирантуру нашего института. Естественно, сказка имела уготованный ей конец. Я получил письмо от заведующей аспирантуры, в котором говорилось, что приемная комиссия, председателем которой являлся директор института, рассмотрев результаты экзаменов, приняла решение отказать мне в приеме в аспирантуру, как не прошедшему по конкурсу.

Вроде все правильно, четверки есть четверки, но о каком конкурсе идет речь? Что тут можно делать – я не знал, и никто мне подсказать не мог. Писать письмо, на которое заведомо будет написан “убедительный” ответ? Так прошло несколько дней, а, может быть, и пара недель. Решение пришло после телефонного звонка Григория Львовича, в котором он мне сообщил, что через несколько дней все принятые в аспирантуру вместе с директором института выезжают в Москву, в Министерство, для утверждения на министерской комиссии – в то время приему в аспирантуру уделялось особое внимание. Значит, подумал я, единственный вариант как-либо изменить ситуацию – это пробиться на министерскую комиссию. Но как это сделать? Надо ехать в Москву. Разрешение на предоставление отпуска за свой счет надо было получить у директора завода.

Директор завода, Козырев, выдвиженец из рабочих, активный участник и руководитель некоторых сталинских строек, вызывал у меня какую-то симпатию, хотя по работе я соприкасался с ним очень мало. И не зря: Владимир Николаевич принял меня сразу же, все понял и сказал, что мне действительно надо ехать в Москву незамедлительно. Но, к моему удивлению, он не разрешил отпуск, а. приказал выписать командировку прямо в наше Министерство. Это было хорошее начало.

Ночь в поезде Ростов-Москва я провел за составлением заявления. Жаль, что я не сохранил ни копию, ни черновик этого документа. Не трудно, однако, представить, что я в нем писал, но, пожалуй, важнее, как я это комментировал. А комментировал я всю мою историю с позиции человека, которому нечего терять. При этом широко, но там, где это нужно, использовал такие полузапрещенные в Советском Союзе слова, как еврей и антисемитизм. Рано утром я был уже у Сусанны, где застал, Толю, мужа Фани, приехавшего в Москву тоже добиваться правды – его, опытного врача-хирурга, не приняли в ординатуру Ростовского мединститута.

А дальше начались “хождения по мукам”. В Министерстве судостроительной промышленности, как и в любом другом министерстве, был отдел подготовки кадров, в состав которого входила группа подготовки специалистов высшей квалификации. С руководителя этой группы, человека весьма благообразной наружности, я и начал свою деятельность правдоискателя. Первоначально он был внимателен и любезен. Мне даже показалось, что мне ни к кому больше не придется обращаться. Но это только показалось. На второй день тон моего собеседника резко изменился. Начали звучать такие, например, фразы: “А чем вы лучше других”, “Вы это все придумываете”, “Мне так не кажется” и т. п. И, самое главное, он наотрез отказался что-либо предпринять для того, чтобы мой вопрос вынести на обсуждение еще не состоявшегося заседания министерской приемной комиссии. Кстати, где-то в коридорах министерства я издали видел заведующую аспирантурой Галибину с группой ребят. Но подходить к ним мне не захотелось. Все шло к тому, что я должен буду вернуться домой без всякого результата.

Однако сдаваться мне не хотелось. Я выяснил, что председателем приемной комиссии является заместитель министра Лариошин (долгие годы я помнил его имя и отчество). Но как к нему попасть? По регламенту меня мог бы направить к нему кто-нибудь из нижестоящих начальников, и то только после предварительного согласования. Но где взять этого начальника, если мой клерк категорически отказывает мне в любой помощи? И я решил идти напролом. Я захожу в приемную замминистра и обращаюсь к секретарю, симпатичной молодой женщине, с вопросом, как мне попасть на прием к Лариошину по личному вопросу. Она посмотрела на меня, и, мне показалось, достаточно доброжелательно и спросила, в чем суть вопроса. Я коротко рассказал и даже показал свою “петицию”, которую она быстро прочла и опять посмотрела на меня. “Ну, что ж, я вам ничего не обещаю, но я попробую. Приходите завтра прямо к 10, а эту бумагу оставьте”. (Потом Нонна мне сказала, что я, как всегда, воспользовался своим, якобы неизменно положительным, воздействием на женщин.)

Моя аудиенция у Лариошина длилась недолго, он задал несколько вопросов, а потом сказал: “Я не знаю, как мы решим ваше дело, но вам, в любом случае, здесь больше делать нечего”. Не знаю почему, но у меня появилось ощущение, что я все же чего-то добился. Теперь оставалось только ждать и надеяться, надеяться и ждать. Кстати, у Толи в Москве ничего не получилось.

На вопросы родных и друзей я отвечал, что мне кажется, что дело немного сдвинулось, но окончательный результат предсказать невозможно. Прошло недели две, мне кажется, не больше, и я получаю из Москвы долгожданное письмо. Вот как примерно звучал заключительный аккорд в этой замечательной симфонии, написанной композитором Лариошиным: “Комиссия постановила: Зачислить старшего инженера ОКБ завода п/я 114 Штеренберга Юрия Овсеевича в аспирантуру НИИ-49 без отрыва от производства с 1-го января 1955”. Случались у меня радости и успехи раньше, будут и в будущем, но то, что я испытал, получив это письмо, не может быть сравнимо ни с чем. Это, конечно, был самый большой успех, тем более что он был спланирован и реализован при очень неблагоприятных обстоятельствах.

Но жизнь продолжалась. Галибина прислала план-график сдачи экзаменов и зачетов, сроки утверждения темы, представления и защиты диссертации. Без особого промедления я начал готовится к предстоящим экзаменам. Много лет спустя, уже здесь, в Америке, Нонна, упрекая меня за то, что я много времени трачу на домашние задания по английскому, заявила, что за все время моей учебы в аспирантуре, включая написание диссертации, она ни разу не видела меня занимающимся вечером. Это, конечно, не совсем так, но я, действительно, никогда себя не перетруждал. Все летние субботы и воскресенья мы проводили на пляже на Дону, летом 54-го мы были в Сочи, летом 55-го – в Гаграх, благо от Ростова Черное море недалеко. Несколько раз меня посылали в командировку в Ленинград и в Воронеж. Я всегда любил командировки, а в тот период, тем более в Ленинград – особенно.

Сейчас не могу точно вспомнить, когда произошел этот инцидент. Я уезжал в командировку, меня до вокзала провожала Нонна и Матвей Семенович, мой тесть. До самого вокзала трамвай нас не довез, для Ростова того времени обычное дело – дорогу трамваю заградил железнодорожный состав. Нам предстояло воспользоваться мостом, возвышавшимся над железнодорожными путями. Не доходя до моста, мы услышали крики “Держи вора” (а, может быть, не вора, а как-то иначе) и тут же увидели бегущего прямо на нас человека и на некотором отдалении от него милиционеров. Я потом пытался проанализировать свои мысли и действия и пришел к выводу, что каких либо мыслей или осознанных решений в течение этих долей секунды у меня в голове не было. Не меняя своего положения, я бросил свой небольшой командировочный чемодан под ноги бегущему человеку. Он споткнулся и упал. Удивились моему поступку все – и сопровождавшие меня, и я сам. Нонна очень беспокоилась, чтобы со мной ничего не случилось в пути, а я до сих пор не знаю и не узнаю никогда, совершил ли я поступок или преступление.

В сентябре 55-го у меня была первая экзаменационная сессия. Тогда же мы договорились, что кандидатский экзамен по английскому языку мне зачтут, а вот философию нет – нельзя же по “основополагающему” предмету иметь тройку. Все было хорошо, за исключением самого главного: в Ростове, на заводе мне диссертацию не подготовить. Более того, я не смогу, скорее всего, даже выбрать тему диссертации. Иными словами: в Ростове мне хорошо, но надо возвращаться в Ленинград.

К 1955 году все мои товарищи по несчастью уже покинули Ростов. Не все вернулись на старое место работы, но все вернулись в Ленинград. Никто против этого особенно не возражал – ни ростовское начальство, ни ленинградское. Самое главное – люди возвращались к себе домой, в свои квартиры, к своим семьям. Кстати, почти так же решилась судьба подавляющего большинства уволенных из института евреев. Первоначально, но уже после “разоблачения” Берии и закрытия “дела врачей”, партийные и административные органы города и района, да и директор института, продолжали гнуть свою линию о якобы объективной необходимости проведенной экзекуции, и людей возвращали на работу лишь в виде исключения, после длительного сопротивления. Но потом здравый смысл восторжествовал, и восстановлены были практически все, кто не успел устроиться в другом месте.