Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

• Название: Свобода в широких пределах, или Современная амазонка
• Автор: Александр Бирюков
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-7581-0064-1

Холодный ум, расчетливость, целеустремленность, постоянный контроль разума над чувствами — такими не женскими качествами наделена героиня романа «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка», давшего название пятой прозаической книге Александра Бирюкова. «Амазончество» по Бирюкову — это воинствующий женский эгоцентризм, возникший как результат ежечасных сражений современной женщины за дом, любовь, работу — за самореализацию, сражений, в которых безвозвратно разрушается надежда «на чудо счастья и любви».

Герои повести «Неизвестный Вам Антон» — люди «маленькие», неприметные — оказываются вовлеченными в круг вполне авантюрной истории с шантажом, вымогательством и тайной связью с заграницей. И тихий абсурд их заурядного существования неожиданно озаряется светом высоких чувств: любви, истинного благородства, жертвенности и прощения.

---

Но ведь должен же кто-то прийти наконец. Не может же она так и сидеть, никого не дождясь, в четырех стенах! Зачем же она здесь спряталась? Вы скажете, нет логики: спрятаться — и ждать, что кто-то придет? Напротив, логики как раз сколько хотите, сплошная диалектика. Это как в детской игре, как в пряталках, чем дальше, глубже, лучше спряталась, тем больше и сильнее хочешь, чтобы тебя искали и нашли. А иначе какой смысл прятаться? Ведь не для того же, чтобы в этом уединении на блистательные покупки любоваться? И если именно так и получается и никого нет, то что же тогда все эти многочисленные приобретения — действительно приобретения или все-таки потери, потому что сидит она сейчас одна со своими вещами, как та собака на сене, а все, что происходит в этот момент на земле, проходит мимо нее и без нее. Думала ли Алла Константиновна, что так может произойти?

Звонок — так всегда бывает, когда его ждешь, — раздался неожиданно.

— Кто? — спросила Нина, не дойдя до двери метра два, словно так, на расстоянии, было безопаснее.

— Свои, — сказал мужской голос, — открывайте.

— Да кто свои-то? — спросила Нина, уже узнав его, но боясь себе в этом признаться.

Вместо ответа последовал еще один звонок — властный, требовательный. Ну конечно, так и должно быть — хозяин пришел.

— Не спите, надеюсь? — спросил Лев Моисеевич, выискивая взглядом, где бы поставить свой туго набитый портфель. — А я еду мимо, дай, думаю, посмотрю, как тут отшельница поживает. Вы и к нам, на Солянку, глаз почему-то не кажете.

— Проходите, раздевайтесь, пожалуйста. Сейчас чай будем пить.

Ну и сказал же он, сказанул даже, — мимо ехал! Ничего смешнее придумать не мог. Или просто не захотел утруждать себя, чтобы правдоподобнее получилось? Для нее, мол, и так сойдет. Обижаться на это или не стоит? Не стоит, наверное, — что ни говори, а благодетель. И хорошо, что Нина себя постоянно в форме держит — не распустехой его встретила, все в меру, все на месте, и в комнате ничего не разбросано.

Потом это походило на ту поездку в Кратово с Львом Моисеевичем, когда она, уже приняв не то успокаивающее, не то снотворное — кто его знает, что он ей подсунул, — решила мчаться к несравненной Татьяне, раз та ее не оклеветала с умыслом, а просто так нафантазировала, что с ней и раньше бывало неоднократно. Все куда-то скользило и проваливалось, но не настолько, чтобы испугаться и крикнуть:. «Подождите! Люди! На помощь!», но страшно, конечно, было. Хотя, если подняться над ситуацией, то и смешно: вот-те раз, а как же принц долгожданный? или она вовсе не принца ждала, а не такого уж и противного Канталупа? Или, конечно, только его — не такая уж она сумасшедшая, чтобы во всякие глупости верить! Так оно и есть, хотя и жаль, что видения, пусть глупые, не сбываются. Но и так жить можно, нужно только подняться повыше, чтобы видеть это со стороны и как бы далее не участвовать в этом, и тогда все получается просто и закономерно. Только вот ничуть не похоже все это, когда глядишь с высоты, на тот спокойный, умиротворенный полет, как два раза с Виктором, совсем не похоже. Жаль, конечно. Но не слишком ли много, девушка, хотите? Надо ведь и совесть иметь, в конце концов.

26

Потом наступит время подумать, как это могло произойти. Со стороны Льва Моисеевича тут был, несомненно, долговременный и точный расчет. Видимо, наблюдая процесс (весьма бурный, кстати) накопления товарных ценностей в его собственной квартире на Солянке, заглядывая, скажем, раз в два-три дня в комнату Татьяны, он понял, что эта девушка любит тряпки (а какая их, скажите, не любит), погрязла в них, живет ими и скоро окажется в безвыходном положении. Этого момента он и дожидался, благо ждать пришлось недолго, и предложил ей выход — эту самую однокомнатную квартиру на улице Каховке, которая, конечно же, не принадлежит никакому приятелю, а была специально разыскана (что, в общем-то, сделать в Москве не так и просто) и снята для этих самых целей, то есть водворения Нины вместе с ее богатством. Это она — да и то лишь в самом начале, а позднее поняла что к чему, поэтому и ждала (но не признавалась себе в этом, потому что знать и думать об этом было, конечно, неприлично) терпеливо дальнейшего развития событий, — она, Нина, полагала, что ей предоставлено помещение, чтобы сложить здесь вещи, а на самом деле это был не склад, а золотая клетка для такой птички, как она. Именно для птички, которую, поймав (на ее жадности) и посадив в эту клетку, нужно будет потом изредка подкармливать, чтобы пребывала в хорошем настроении, ну уж а навещать молено когда душе угодно — птичка в клетке, никуда не денется. То есть все это планировалось на довольно долгое время с неопределенным, правда, финалом — чем все это кончится? Но поживем — увидим, тогда и решим, а пока сиди, красотка.

Со стороны Нины все это стало возможным и закономерным даже потому, что канон (он же символ веры) был сформулирован когда-то слишком жестко: никаких тряпок, никаких выпивок, никаких влюбленностей (впрочем, в последнем все-таки предусматривалась возможность нарушений, можно было сорваться, но только ничего, как теперь говорят, не брать себе в голову, не питать никаких иллюзий). На этом строилась амазоночья вера, она же — и религия.

Но, оказывается, ничего, ничего абсолютно, запрещать категорически нельзя. Нельзя строить незыблемые плотины и пытаться что-то удержать целиком, до капли. В инженерных расчетах, в науке и технике так, может и бывает, а в человеческих отношениях — нет, все равно прорвет и себе дороже выйдет.

Конечно, модные вещи, бижутерия, косметика — мишура, серебряный дождь и флажки на елку, но они тоже нужны. И когда Нина встала в позу — ничего мне этого не надо, считая, что это вредно и потому быть не должно, ручеек стал накапливаться, подпирать плотину и рос до тех пор, пока она (плотина или Нина, тут уже все равно) не рухнула. А там ведь уже не ручеек был, когда мама большую сумму прислала и Нина стала хватать все подряд, — уже река полноводная неслась. Мыслимое ли дело — такое удержать?

Вывод из случившегося (сделанный, естественно, по прошествии времени, когда все это сооружение обрушилось, а потом началась долгая, тягучая какая-то полуреальность, которую и жизнью не назовешь но ведь и она была, как ни странно) — тряпки и прочая мишура, конечно, нужны, но важно, какой ценой их заполучить: стараясь изо всех сил, давясь и толкаясь, изменяя в конечном итоге высоким поставленным целям из-за этой будничной ерунды, — этого нельзя ни в коем случае. А вот если их принесут на блюдечке (можно без голубой каемочки), если ради них не нужно изменить ничему важному, имеющемуся пока только в перспективе, — тогда пожалуйста, можно взять. Но и при этом, взяв и используя, не млеть от счастья и не поощрять в себе алчность, ибо насколько ценит амазонка эти мелкие (мнимые даже, наверное) радости настолько и уменьшается ее собственная цена. Вот необходимый корректив в тот канон. Не бог весть какая глубокая мысль, конечно. Но, не располагая ею, и попалась Нина в эту золотую клетку со всеми вытекающими последствиями. А чего проще, казалось бы, до этого еще тогда, год назад, когда канон составлялся, додуматься?

Но и мамочка, черт ее побери, хороша! Ведь все она, своими руками подстроила. И молчит теперь, ждет, наверное, что из этого выйдет. Ну, Нина ей напишет — все напишет, во всех деталях, только оглядится немного. Наладим такой взаимный обмен информацией: мамочка ей про сверкающего Лампиона (может, и карточку когда-нибудь пришлет, чтобы постепенно к встрече готовиться), а она мамочке про… (но тут, пожалуй, лучше без карточки обойтись, можно Аллу Константиновну, в конце концов, и пожалеть, несомненно, она ведь как лучше хотела, ну не так вышло, как задумала, ну перестаралась мамочка в своей щедрости, так ведь не со зла же, и пожилая она уже женщина к тому же, нужно и это принимать во внимание. Нина могла бы и сама кое-что сообразить, прежде чем на всю эту мишуру кидаться, а если бы сообразила, то и не кинулась, наверное, так что саму себя нужно в первую очередь винить, а не Аллу Константиновну).

В ту ночь у кого-то из соседей долго плакал ребенок. Заболел, наверное, потому что раньше никогда не плакал, или на даче были. И даже не поймешь где: то ли вот здесь за стеной, у которой стоит тахта, то ли наверху — в блочных домах со всех сторон слышимость отличная, даже с нижнего этажа звук проникает. И никуда от этого плача не скроешься, не убежишь, вроде и не касается он ее, но мучителен, как зубная боль.

Когда малыш затихал на мгновение, явственно слышался голос мужчины, его укачивающего, наверное: родила царица в ночь не то сына, не то дочь… Слов, конечно, разобрать было нельзя, но размер, ритм мычания, был примерно такой. Потом в царской семье возникла какая-то перебранка, царь-отец крикнул что-то, раздосадованный или уставший, мама, которая до того, конечно, дремала, что-то ему раздраженно ответила: «А почему все я? Я и так с ним целыми днями верчусь. Теперь ты походи!» И опять: родила царица в ночь не то сына, не то дочь. Но это глухо, как на контрабасе, и голос младенца как сверлом — взз, взз! — поверх контрабаса. Плохо ему, наверное, бедненькому.