Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

• Название: Свобода в широких пределах, или Современная амазонка
• Автор: Александр Бирюков
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-7581-0064-1

Холодный ум, расчетливость, целеустремленность, постоянный контроль разума над чувствами — такими не женскими качествами наделена героиня романа «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка», давшего название пятой прозаической книге Александра Бирюкова. «Амазончество» по Бирюкову — это воинствующий женский эгоцентризм, возникший как результат ежечасных сражений современной женщины за дом, любовь, работу — за самореализацию, сражений, в которых безвозвратно разрушается надежда «на чудо счастья и любви».

Герои повести «Неизвестный Вам Антон» — люди «маленькие», неприметные — оказываются вовлеченными в круг вполне авантюрной истории с шантажом, вымогательством и тайной связью с заграницей. И тихий абсурд их заурядного существования неожиданно озаряется светом высоких чувств: любви, истинного благородства, жертвенности и прощения.

---

Но была в эти сладкие минуты и еще одна, неожиданно горьковатая, мысль: как же она с таким гардеробом, с таким комплектом занятых плечиков, коробок и свертков переселится на Стромынку? Где она там все это разместит, если опять придется жить в комнате на пятерых или даже семерых. Ведь там шкаф один на всех, да и украсть все это запросто могут, такое еще не перевелось. А отправить все это в Магадан к маме и вовсе нелепо — зачем эти вещи покупались, если они там, за десять тысяч километров от нее, пылиться будут?

Потом (опять-таки впоследствии, уже став той совершенной Ниной Сергеевной, по праву перешагнувшей порог строгого, но элегантного кабинета) она вспоминала, что уже тогда, в те глупо-счастливые минуты разглядывания этой мишуры, она смутно чувствовала измену, да что там чувствовала! — знала, помнила ведь те строгие, но прекрасные принципы, сформулированные при выборе экономической карьеры, и был там запрет на тряпки (отнюдь не случайный, как не случайными были и все остальные), однако не желала тогда знать, слушать самое себя, а видела и слышала только эти вещи, — попалась, в общем, на удочку, которую расчетливо забросила мудрейшая Алла Константиновна, и в новой для нее полосе счастья не потерявшая ни крупицы прежнего ума и ее, родную дочь, как дурочку подсекшая.

И была в эти дни еще одна встреча, угрожающего значения которой Нина тогда не поняла, а, напротив, обрадовалась ей даже, — удивительно странная встреча с Зиной Антошкиной в магазине (ну естественно в магазине, а где она еще могла состояться, если в тот период весь мир Нины в этих дурацких учреждениях заключался), в «Косметике» на Петровке. Давали какую-то импортную безделицу (будущая оценка), но в красивом флакончике или баночке, поэтому очередь змеилась толстым сытым удавом. И тут впереди мелькнул знакомый затылок. Сначала сработала оторопь: «Она!», затем — сугубо тогдашнее, ханжеское: «Надо встать к ней, тогда будет быстрее, а то вообще может не хватить!», далее — уже более разумное: «Ну да, вот так подойти, с выгодой для себя, потому что человек десять она таким образом обойдет, а раз с выгодой для себя, то, значит, и дерзко — пусть Антошкина не думает, что она ее боится. А давай, милая, разберемся, что там Нина в их комнате украла? Но это потом, когда купят то, что дают».

— Привет, — сказала Нина, продравшись, — я с тобой?

Антошкина за прошедшие полтора года сильно изменилась — Москва, конечно, и ее обработать успела, мощный шлифовальный круг. Даже похорошела Антошкина от этой пластической операции. Или уж так хороши были кремы и маски, за которыми они сейчас стояли?

Антошкина молча сдвинулась вправо, вернее — лишь изобразила это движение, потому что реально совершить его в этой толчее не было возможности. Однако и так было ясно, что она не имеет ничего против обществе Нины, по крайней мере — в данный момент и в данной ситуации. Это уже хорошо, а говорить про жизнь будем позднее.

Вывалившись из благоухающей атмосферы этого магазина, а там к тому же и душно еще, да и вообще, если все это долго нюхать, бензиновый чад Петровки свежим воздухом покажется, они разлепились, распались (до того спрессованные толпой), еще миг — и разошлись бы, чего, вероятно, каждой и хотелось, но Нине нужно было установить истину, восстановить свое чистое, черт возьми, имя, поэтому она сказала: «Подожди, если не очень спешишь. Может, пойдем куда-нибудь?»— «Куда?» — довольно безразлично спросила Зина, что было естественно, потому что эта встреча восторга у нее вызвать не могла.

Куда? Тут всяких точек, где можно присесть на минуту, схватить пирожок или выпить кофе (плохого, конечно) немало, но тесно везде, везде нужно, наверное, в очереди стоять, лучше подальше от этого торгового бедлама (вот истинная нота прозвучала, даже не нота — пока легкая тень ее) отойти.

— Пойдем в кафе на улицу Горького, мороженого поедим.

Антошкина беззвучно согласилась.

Они шли молча, размеренно-деловым шагом, словно на не очень спешную службу. Хорошо еще, что Нина в этот день приехала в Москву позднее чем обычно и покупками не успела обвешаться, у Антошкиной сумка тоже была, видимо, не тяжелая.

В кафе, к счастью, было почти пустынно, официантка тотчас приняла заказ: два «солнышка», два бокала шампанского («Только сухое, девочки», — сказала официантка. Ладно, пускай, если другого нет), два лимонных напитка. Едва ли не все меню этого учреждения. У Антошкиной возражений не было.

— Ну как вы там? — спросила Нина, когда эта формальность была улажена, разглядывая свою прежнюю знакомую, еще недавно похороненную и едва ли не оплаканную. Интересно, слышала ли Антошкина что-нибудь про колбасный яд?

— Мы-то? — спросила Зина, выковыривая из белого шарика цукаты. — Хорошо. А ты?

— Прекрасно. Я ведь теперь на экономическом.

— Да, кто-то говорил, — довольно равнодушно сказала Антошкина, — не жалеешь?

— О чем?

— Что факультет поменяла?

— А ты думаешь в академики выбиться? Докторшей от филологии стать?

— Где уж нам! — усмехнулась Зина, но понятно, что этот выпад ее задел. Ну и что? Так и надо. Она-то Нину не жалела тогда. Но главный бой еще впереди, поэтому здесь пока нужно сгладить, смягчить ситуацию.

— Я просто подумала, — сказала Нина, — ну будет диплом филологический, а дальше что? В школу идти? В библиотеку? В науку-то не попадешь.

— Ну, ты себя как все не считала, — продолжала злобствовать Антошкина. — Откуда же вдруг такое самоуничижение?

Ишь ты, словечко какое подцепила! Не зря для нее эти два года прошли, конечно. К пятому курсу она так оснастится, что и не подступишься, и про то, как на первом курсе всем в рот смотрела, — думать забудет. С ней, конечно, раньше нужно расправляться.

— А что же вы, такие скромные и честные, сплетни распускаете?

— Это про воровство? — тотчас догадалась Антошкина. — А ты хотела, чтобы про тебя нею правду рассказали?

— А зачем рассказывать? Промолчать нельзя было? Ведь я же уехала. Разве этого мало?

— Мало, — сказала Антошкина твердо. — Потому что ты уехала — и с тебя как с гуся вода. Это еще в то утро было видно.

А она, оказывается, неплохо держалась, если Антошкина так думает. Это уже кое-что.

— А ты хотела бы, — Нина старалась не заводиться, но рядом с этим железобетоном трудно совладать с нервами, — хотела бы, чтобы я всю жизнь страдала и переживала?

— Ненавижу я вас, — сказала Антошкина, — кому все легко и просто. Просто — поступить, просто — учиться, просто — переспать, просто — бросить. Ведь вам же ничего не дорого, понимаешь? Ведь вы же на все плюете! Как с такими вместе жить?

— Вот ты и решила от меня избавиться навсегда, да? Закрыть мне дорогу на факультет своей клеветой? А кто тебе дал право судить, что хорошо и что плохо? Кто тебя назначил судьей?

— Жизнь, — сказала Антошкина, — она не приемлет таких вот шелкоперок (ну, тут эрудиция Антошкину явно подвела, шелкопер не имеет женского рода, да и вообще это из другой области, совсем не то, что она хотела сказать, — ха-ха!).

— Успокойся, приемлет, — сказала Нина. — Только умнее нас делает. Не будь того случая, чем бы я до сих пор занималась? Латынь зубрила?

— Ничего, ты еще сорвешься!

— А если нет? — Черт побери, сейчас бы закурить, потянуть бы из той бубенцовской козьей ноги, но нет ее, да и курить тут, кажется, нельзя, но тогда самое время шампанского хлебнуть. — Выпьем! — лучше не заводиться, ну что ей доказывать, что она дура и синий чулок, не порозовеет она от этого. — Выпьем за твою честную и непреклонную позицию, которая мне помогла.

— Помогла? — недоверчиво спросила Антошкина. — А чем?

— Помогла. А больше тебе знать не надо.

Видно, Антошкиной и самой нелегко — вон как она ухватилась за это крохотное признание ее заслуг. А что, иной раз и чужая прямолинейность может помочь — собственную гибкость, например, обнаружить и проявить, только нм, носителям этой прямолинейности, от этого легче разве? Так пусть хоть немного порадуется, стоя на обочине, когда лавина стремительных амазонок проносится мимо нее. Обочина тут, правда, совсем не к месту — не мчатся ведь прекрасные всадницы по готовым дорогам, а несутся целиной, степью, ну пусть где-нибудь в стороне, счастливая, постоит, глотая пыль из-под копыт. Чем бы ее еще порадовать? Бросить бы ей что-нибудь в утешение.

Теперь уже жалко, что Нина сегодня застряла в Кратове (молоко у Берты Лазаревны убежало, всей семьей изгоняли противный дух с веранды, прежде чем сели завтракать) и не успела совершить победный рейд по магазинам. Все-таки жалко этой дуре французские тени бросать. Но, с другой стороны, чем дороже будет эта подачка, тем царственнее, величественнее сам жест. Так что не надо жадничать.

— И не будем ссориться, — сказала Нина, — ведь все в конце концов хорошо устроилось. Пусть каждая при своем останется. А это тебе на память о нашей встрече, — она вытащила из сумочки французские тени.