Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

• Название: Свобода в широких пределах, или Современная амазонка
• Автор: Александр Бирюков
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-7581-0064-1

Холодный ум, расчетливость, целеустремленность, постоянный контроль разума над чувствами — такими не женскими качествами наделена героиня романа «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка», давшего название пятой прозаической книге Александра Бирюкова. «Амазончество» по Бирюкову — это воинствующий женский эгоцентризм, возникший как результат ежечасных сражений современной женщины за дом, любовь, работу — за самореализацию, сражений, в которых безвозвратно разрушается надежда «на чудо счастья и любви».

Герои повести «Неизвестный Вам Антон» — люди «маленькие», неприметные — оказываются вовлеченными в круг вполне авантюрной истории с шантажом, вымогательством и тайной связью с заграницей. И тихий абсурд их заурядного существования неожиданно озаряется светом высоких чувств: любви, истинного благородства, жертвенности и прощения.

---

— Ага, добрый, — подтвердил Виктор. — Дай пять рублей!

— А может, больше не надо, Вить? Хватит уже, мне завтра вставать рано.

— Да не пойду я за водкой. Дай пять рублей. Только одной бумажкой. А то вони будет много.

— Уж пожалуйста, не надо, — сказала Софьюшка и дала ему деньги.

Виктор старательно расправил пятерку, разгладил ее о край стола, повертел, понюхал, потом щелкнул зажигалкой и поджег.

— Виктор! — закричала Софьюшка. — Ты что? Ты с ума сошел?

Она кинулась, чтобы вырвать у него горящую пятерку, но он грубовато отвел ее длинной рукой и дал бумажке догореть до конца, перевертывая в пепельнице, пока последний уголок не почернел и не пустил дым.

— Вот так, — сказал он, выпрямляясь. — Искусство факта. Абсолютно новый вид творчества. Впечатляет?

— Вандализм, — причитала Софьюшка, — варварство! Зачем ты так?

— А вас? — спросил он Нину.

— Я пойду, — сказала она Софьюшке, — я просто так, по дороге зашла.

— Иди, если не понимаешь ничего, — Виктор опять улегся на тахту, — дура!

— А мы, между прочим, на брудершафт не пили.

— Все равно дура! — не уступал Виктор.

Ну и Софьюшка! Нашла себе приятеля!

Софья Исааковна прибежала к ней на работу на следующий день часов в двенадцать — было окно в расписании, а школа, теперь уже другая (Софьюшка нигде не уживалась), от библиотеки тоже недалеко. Они вышли в полутемный вестибюль, и Софья Исааковна зашептала, словно кому-то надо было их подслушивать:

— Ты не сердись, он не хотел тебя обидеть. Это он шутил так, только у него шутки не всегда получаются. Или, может, у него чувство юмора совсем другое, не как у всех? Знаешь, какая у него жизнь сложная была. И сейчас он все время на нерве, потому что совершенно не уверен в себе. Ты видела, какие у него глаза?

— Ладно, — сказала Нина, — мне-то что?

— А ты ему понравилась. Это я сразу поняла.

«Только этого еще не хватало, — подумала Нина. — Да не гляди ты на меня так. Не нужен мне твой Витя. Мне вообще никто не нужен — абсолютно!»

— Извините, — сказала она, — Софья Исааковна, меня ждут.

Через час ей дали «Мелкого беса», полученного для кого-то но межбиблиотечному абонементу из Хабаровска, только до конца дня; она зачиталась так, что забыла все на свете. Работы в этот день было мало.

Вечером Виктор дожидался ее, маячил между колоннами. Она сразу увидела его, когда вышла на улицу после работы. «Хорошо что мама уже ушла, — подумала она. — Но, может, он в театр?»

— Здравствуй, — сказал Виктор. — Сонька мне сказала, что ты до семи работаешь, а ты что-то дольше сидишь.

— Здравствуйте. А зачем вы пришли?

— Хочешь, провожу? Все равно делать нечего.

— Проводите, — сказала она, — тут недалеко.

«Зачем я это делаю, — подумала Нина. — Зачем он мне нужен? Сейчас какие-нибудь фокусы начнет выкидывать».

— Но пруд уже застыл, сосед мой нагнетает, — сказал Виктор.

— Что?

— Погода плохая. Замерз я как собака, пока тебя ждал.

Была середина февраля, градусов двадцать, с ветром. Они шли по Школьному переулку, ветер дул в спину и потому был не так заметен, а уж на Портовой наверняка сифонит.

— Не надо было ждать, — сказала Нина. — Зачем?

— Обязательно надо. Есть одно дело.

На углу Портовой она остановилась.

— Ну вот я и пришла. Спасибо что проводили.

Виктор что-то промычал, а потом сказал:

— Дай пять рублей!

— Опять жечь будете? Не дам.

— Ты только никакие слова не говори. Дай — и все.

— Нате, — сказала она, — только это очень глупо.

Он взял пятерку, поднес к глазам совсем близко, словно надеялся разглядеть что-то необыкновенное, и вернул.

— Вот и все, — сказал он. — Теперь ты мне должна пять рублей. Искусство факта.

— Ну так возьмите, если я должна, — сказала Нина, протягивая все ту же пятерку.

— Когда надо будет, приду, — сказал он. — Только ты не забудь. Искусство факта.

Цирк — да и только!

Но были и куда более спокойные вечера. Вместе о Аллой Константиновной они быстренько заканчивали хозяйственные дела, и оставались три занятия на выбор: кино, телевизор (цветных еще не было) или книги. И занимались чаще всего чтением, хотя уж, кажется, за целый день книги могли и надоесть. Было это так часто, что Алла Константиновна даже говорила:

— Шла бы ты, правда, погуляла. А то лежишь и лежишь — растолстеешь, кто замуж возьмет?

Но идти не хотелось. Была, конечно, Софьюшка, кое-кто из одноклассников в Магадане застрял, двоечница Пылаева, например, но все это надоело. И вообще ничего не хотелось — ничего.

— Мам, — спросила в один из таких вечеров Нина, — как же это все-таки получилось?

— Ты о чем?

— Почему ты мне ничего не расскажешь об отце?

— Вероятно потому, что ты хочешь знать больше, чем тебе полагается.

— Но ведь это мой отец.

— Ну и что? Я тебе уже все рассказала, что нужно.

— А что нужно? Когда я была совсем маленькой, ты говорила, что он уехал далеко-далеко. Потом сказала, что он давно умер. Я даже не знаю, кто он был по профессии, откуда родом. А может, он жив?

Алла Константиновна молчала. Казалось, что она так углубилась в чтение, что и не слышит ничего.

— Наверное, жив, — сказала она вдруг. — По крайней мере, три года назад был жив.

— И ты мне ничего не сказала?

— А зачем тебе, девушке, знать все эти пакости? Думаешь, тебе бы лучше жилось?

— Но ведь это мой отец.

— Что ты заладила — отец, отец! Этот человек был с другой женщиной даже в тот день, когда я тебя родила. Потом он сказал, что зашел к ней проститься, сказать, что между ними все кончено. И остался. Он мне еще записки носил в родильный дом, а я уже все знала — нянечка оказалась соседкой той женщины, к которой он ходил.

— А ты?

— А я принесла тебя домой, и, когда все ушли, я сказала, чтобы он немедленно убирался тоже, что если он задержится в Магадане хоть на три дня, я пойду в горком. Тогда с этим было строго, а он был на партийной работе, правда, на маленькой, но тем более не пощадили бы.

— Я думала, он полярник.

— А тебя в тот момент вдруг прохватил понос. И так я испугалась, что не заметила даже, как он ушел. И вспомнила о нем, кажется, только дня через два, когда собралась тебя первый раз купать, потому что одной это делать чрезвычайно неудобно. Да и боялась я, не знала, как к тебе подступиться.

— Ну а если бы нянька тогда ничего не сказала?

— Не знаю. А может, это так и надо — ребенка родили и расстались? Меньше вранья, по крайней мере. Конечно, одной очень трудно, но пусть будут алименты, пусть государство больше помогает. А счастливых семей я не видала.

— Деньги он присылал?

— Сначала присылал, но я все отправляла назад.

— А как же дальше, мам? Неужели ты больше никого не любила?

— А зачем? У меня была ты. Разве этого мало?

— Но ведь это — все?

— Всего никогда не бывает, доченька. Есть любовь — нет детей. Есть дети — нет квартиры. Есть квартира — ссоры в семье. И так до бесконечности. Надо довольствоваться тем, что есть.

— И что же тогда счастье?

— У кого как. Для меня это — чтобы ты всегда была здорова. Для Лидии Ивановны — чтобы муж не пил. Гнедкиной — квартира нужна.

…— Мам, но это все какие-то осколочки…

— А я тебе и говорю, что всего никогда не бывает. Может быть, это далее и не нужно? Когда ты здорова, когда у тебя хорошее настроение, мне все равно, где мы живем — там ли, в Школьном, или здесь, на Портовой, или в пятикомнатной квартире в Москве, хотя у нас там никогда ничего не было. Мне все равно — десять тысяч рублей у нас с тобой на сберкнижке или только десять рублей в кошельке. Все равно — цыкнет на меня завтра Светлана Федоровна или улыбкой одарит. Понимаешь, даже маленький кусочек счастья может стать фундаментом, на котором человек построит всю свою жизнь. И будет счастлив, потому что построил свою жизнь на реальном счастье, а не на вранье.

— А тебе никогда не хотелось, чтобы отец вернулся?

— Вернулся? Нет. А вот когда ты вылезала из какой-нибудь особенно вредной болезни, из стоматита, например, — помнишь, какой у тебя был жуткий стоматит в три года? Хотя откуда ты помнишь…

— Ты рассказывала.

— Да, вот когда с тобой происходило что-то особенно хорошее, когда ты выздоравливала, золотую медаль получила, в университет поступила, мне очень хотелось, чтобы — как бы это сказать? — все видели, какая ты хорошая. И чтобы отец тебя видел. И чтобы где-то недалеко от тебя и я стояла. И больше мне ничего не надо.

— Ух какая ты эгоистка, мам!

— Что поделаешь! А ты за это иди ставь чайник.

Поздно вечером, когда они, еще почитав, укладывались и Алла Константиновна поднялась в постели и потянулась над приставленной к кровати лампой, чтобы погасить ее, Нина увидела на миг очертания старого, увядающего тела, и острая жалость к матери уколола ее. «Какая же я свинья, — подумала она. — Что я делаю? Как живу?»