Андрей Дитцель - Кентавр vs. Сатир

• Название: Кентавр vs. Сатир
• Автор: Андрей Дитцель
• Издательство: Kolonna Publications
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98144126-4

Метароман Андрея Дитцеля оправдывает содомию и разрушение Гамбурга. Гуманизм автора античный, риторика библейская. Смерти нет, а жизнь протекает в двух странах. Первый топос резко континентальный, второй приморский, с Рыбным рынком и кварталом красных фонарей. Дитцелю, известному лебенскюнстлеру и поэту, скучно эпатировать или скандалить. Он нарушает табу охотно, но обыденно. Он никому не навязывает свои старомодные идеалы. Если он любит, то не молчит.

---

Транспортники должны чаще бастовать. В первой половине дня не вышли на работу машинисты S-линий (U — это метро, S — как бы электрички, но разница между ними только в подчинении — местном или центральном). Мои велосипеды, как назло, пристёгнуты в подвальчике, а ключ забыт в Дюссельдорфе. Прошёл пешком по порту, до Ландунгбюрюкен, где работающее метро. На обычно пустующей утром набережной — оживление. Пешеходы и велосипедисты в два потока. Незнакомые люди заговаривают друг с другом. Все улыбаются, все в хорошем настроении. И на работе можно с воодушевлением поболтать, кто и как добирался. В общем, пассионарный взрыв.

Бефрайунг

Человек, с которым у меня до сих пор были самый длительные отношения, отличался исключительно точными представлениями о том, какие повседневные (и метафизические) занятия являются достойными или недостойными. Например, однозначным «фу» и табу был «Макдоналдс». Но для меня введение любого запрета — или даже закрепление в качестве нормы чего-то справедливого и прогрессивного — всегда означало соблазн борьбы. Однажды солнечным октябрьским днём, когда мне было (на юбилей нашей свадьбы, если это важно) подарено желание, я, конечно же, выбрал романтический ужин в местном ресторане быстрого питания.

Совершив сегодня с Ваней велосипедный марш-бросок по городу и по каналам верхнего Альстера, — между делом познакомившись за кофе с юношей, которому очень хочется чтобы его выебали в два хуя завести русских друзей, — мы замёрзли и зашли в тот самый «Макдоналдс» в Гамбурге-Локштедте. Здесь я и рассказал Ване историю о неудавшемся романтическом ужине. И ещё историю о своей первой немецкой подруге Сандре, которая сначала думала, что русские пишут иероглифами, а потом, на двадцать пятом году жизни, впервые влюбилась в женщину и уехала с ней в глухую провинцию. Сандра подарила нам тогда, осенью 2001-го, обручальные кольца, ведь как же совсем без колец, даже мужчинам?

Я впервые мог рассказывать обо всём этом так легко. Хотя и место, и пасмурный день, казалось бы, не должны были способствовать. С Ваней всё невероятно легко. Иногда — легкомысленно, но лишь пока не начнутся джаз и/или тибетское танго. Ваня, Wanja, Йоханнес — моя троица: мои любовник, брат и я сам, узнавший и рассматривающий себя. (Формула тоже легкомысленная bis глупая.) Наверное, это химия «Макдоналдса», каналы в жёлтой листве, утки, гуси-лебеди, шварцкиршевый торт и кофе с пенкой, велосипеды и холодные уши. Наверное, я очень поглупел — но это, как и всё остальное, поправимо.

Авто

«Любимый, я загоню лермантавский опель в мыло», — пишет Ваня, выезжая из Дюссельдорфа в Гамбург. После того, как позавчера на 150 км/ч лопнуло колесо на фридриховском авто, а незадого до этого случилась авария на робертовском… Неприятности с машинами и транспортом вообще преследовали нас с друзьями в последние месяцы так часто, что я почти обрадовался, когда Ване пригрозили аннулировать права. Он и на велосипеде ездит так резво, что у зрителей мурашки. А незадачливые официанты, переходящие велосипедную дорожку в Овельгённе, опрокидывают подносы с посудой.

Кстати. «Тут что-то висело с проводками и мешало, я оторвал». — «Это был велокомпьютер». «У цветка на кухне что-то висело, я обрезал». — «Это были воздушные корни». В маленьком ресторанчике, не дожидаясь, что хозяин убавит дурацкую музыку, Ваня встает и выдергивает из стены провода, ведущие к колонкам. И уже дома: «Где у нас молоток?» — «Мы же сейчас будем ужинать». — «Я лёд хочу поколоть…»

Мой коллега по работе отрывается от монитора, мычит и первые секунды ничего не может сказать. На подоконник с улицы забрался человек — это, конечно, Ваня пришёл меня навестить.

Ваня рисует простыми и грубыми мазками или штрихами — точно так же он режет и жарит на ужин форель, выбегая во двор нарвать на газоне полыни для гриля. И сексом занимается так, что мы ходим потом побитые, а дом нуждается в генеральной уборке. Ваня перелезает через забор частной виллы и срывает мне цветок. Бросает трусы и ныряет, независимо от температуры воды и погоды, в Эльбу, Рейн, Северное море. Кстати, это обстоятельство уже, как говорится, kleinkriminell, но трусы вполне могут быть спёрты — у каких-нибудь Гуччи или Кельвина Кляйна, — в качестве протеста против общества потребления. Ваня вытаскивает меня, цепляясь за какие-то скобы, на крышу стамбульского отеля. Ваня находит нужные слова тогда, когда (изысканное!) общество неловко отмалчивается: «Ну, кто кого хочет выебать?»

Когда мы впервые оказались совсем-совсем вдвоём, — на вечеринке в феврале, ненадолго оставив друзей, чтобы спуститься на улицу, — сразу взялись за руки и побежали к реке. Мы летели через порт и, задыхаясь, рассказывали что-то глупое друг другу. Мне кажется, что мы бежим до сих пор, потому что вокруг такое мельтешение пейзажей, обстоятельств и лиц… Но от этого не наваливается усталость. Сломанные рёбра и порванные лёгкие, по большому счету, тоже ерунда. Как и состояние банковского счета. И обилие прочих досадных мелочей бытового, житейского и потребительского плана. Потому что у меня есть мой брутальный и нежный Ваня. Потому что я люблю его.

Иногда я кажусь сам себе скучным или медлительным. Но Ваня целует меня в глаза, и неуверенность сразу проходит. А ещё он умеет собирать и минутами хранить, складывая лодочкой ладонь, запах живого или сорванного цветка. Он и сам пахнет смородиной, полынью, мёдом, луком, и у меня уже собрано много историй про каждый из этих запахов.

День писателя

В довелосипедную эпоху у меня ломались пуговицы или молнии, а теперь штаны до этого не доживают — стандартно протирается и рвется одна и та же зона, по седлу. Купил впрок двое простых джинсов. Трогал и нюхал чёрную косуху, на что Ваня в очередной раз заметил, что меня не отпускают восьмидесятые. Ну не виноват же я, что бытовая эстетика тогда, в детстве, сформировалась. Меня просто гипнотизируют расстёгнутые джинсовые рубашки мужчин и лосины на женщинах.

Ваня чуть-чуть нервничал на выходе из магазина. Я не мог понять из-за чего, пока мы не оказались на улице. Мне были вручены трусы супермена, синие, с красным значком поверх гениталий — подарок на день писателя.

Кто о чём

Приятель прислал вечером сообщение, хвалил какой-то XL–CUT. «Что это такое?» — спросил Ваня. «18–20 см., обрезанный», — предположил я на основании знания субкультурного кода, хотя причины откровенности отправителя смс мне оставались неясны.

Оказалось, так парикмахерская называется.

Маяк

Рейн в переводе Майкова быстроводный, хотя у Гейне вообще-то спокойнотекущий. Мой герой уже спал, я вышел к воде. Здесь Эльба, а не Рейн, но с недавних пор над портом живет неоновая Лорелея.

Я был уверен, что в нашей части порта, среди офисов, потеснивших рыбопереработку, не осталось ничего занимательного. Секс-индустрия на Репербане, травка на Хафентреппе. Сколько раз перемещался ночью по окрестностям дома — ничего не замечал. Но на этот раз ко мне приближались (и отдалялись) странные силуэты, то мужчина в спортивном костюме — на спортсмена он не был похож, — то женщина в дутой куртке и высоких сапогах. На углу улицы дежурил старенький «фольксваген» с приоткрытой дверцей и светом в салоне. Возле него прогуливалась ещё одна женщина, насколько я мог разобрать — в густом гриме. На капоте машины стоял позолоченный ангел почти в человеческий рост — то ли из католического ширпотреба, то ли из погребального хозяйства. Наверное, маяк для моряков и дальнобойщиков.

Альтона v.2.0.

Ваня всегда принимает самые правильные решения. В последний вечер перед тем, как нужно было разобрать дюссельдорфскую квартиру, он не стал заниматься утряской и упаковкой вещей, а поехал смотреть новую Пину Бауш — и сам танцевать. И познакомился ночью в танго-салоне с человеком, которому на следующий день тоже нужно было переезжать в Гамбург.

И вот. Человеку Торстену, его жене и двум дочкам (которых мы, правда, не увидели) — искренняя благодарность. Прихватить, переезжая в другой город, кого-то практически незнакомого, да ещё с книгами, диваном и двумя-тремя шкафами, помочь с погрузкой и разгрузкой, — проявление человеческого братства и по русским, и по немецким меркам совершенно невероятное. Мы помогли Торстену с его коробками, но наш груз, пожалуй, был больше и тяжелее.

* * *

Ничто так не распаляет влюбленных, как совместный ремонт и перестановка мебели. Не важно, что дом вверх дном, что в какие-то детские восемь вечера в дверь ломился сосед и на ужасном саксонском наречии грозил всеми небесными карами. У нас изысканные завтраки и ужины. А сегодня был изысканный обед в Самом Грязном Макдоналдсе в Мире, в середине Репербана, куда каждый уважающий себя человек обязан заглядывать хотя бы раз в год, чтобы быть ближе к народу.