Даниил Краминов - Сумерки в полдень

• Название: Сумерки в полдень
• Автор: Даниил Краминов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Политика
• Год: 1975

Роман «Сумерки в полдень» рассказывает о сложной и порою опасной работе, которую вели за рубежом советские люди — дипломаты, корреспонденты, разведчики — в тот предвоенный период, когда правящие круги Англии, Франции и некоторых других стран решили использовать Гитлера для новой попытки разгромить Страну Советов. Действие романа развертывается в Москве, Берлине, Нюрнберге, Мюнхене, Лондоне. Перед читателями проходят как вымышленные герои, так и государственные деятели и дипломаты того времени.

---

— Да, интересный человек, — согласился Антон, бросив взгляд на Фокса.

Оставленный собеседниками, Фокс одиноко стоял у входа в вагон, смущенно поправляя очки. Дали второй звонок, и Тихон Зубов позвал друзей: следовало уже прощаться с дамами. Галя, обняв Антона, поцеловала его, а Елена лишь протянула руку и, хитро прищурив глаза, улыбалась, будто говорила, что для нее — хотела бы она этого или не хотела — такая дружеская фамильярность невозможна. Володя поцеловал Галю и посмотрел на Елену, как показалось Антону, очень серьезно, прямо, в глаза, словно спрашивал о чем-то, понятном только им одним. Но Елена наклонила голову и, сказав: «До свидания, Володя», — отступила, взяла Галю за руку, будто искала у нее поддержки. Пятов молча поклонился и зашагал к своему вагону.

В вагоне, где Тихон Зубов занял место и для Антона, ехали одни иностранные журналисты. И хотя, кроме нескольких бравых чиновников с нацистскими повязками на рукавах и кондуктора, немцев в вагоне не было, отовсюду слышалась немецкая речь: всех, кто собрался здесь, связывал язык страны, в которой они работали, независимо от того, какое государство, народ, культуру и общественную систему представляли.

Соседями Антона и Тихона по купе оказались итальянец Реколи и швейцарец Бауэр, вежливый, услужливый и на редкость общительный человек. Предложив Антону место рядом с собой, он тут же заговорил с ним. Спрашивал он смущенно, слушал внимательно, с симпатией, ласково посматривая большими черными и печальными глазами. И Антон готов был разговориться. Но Тихон Зубов, позвав его в коридор, посоветовал не откровенничать ни с Бауэром, ни с Реколи: швейцарца подозревают в связях с гестапо, и, по всей вероятности, он подсажен в их купе, а Реколи — старый фашист. Антон сразу помрачнел и пообещал послать к черту разговорчивого швейцарца, если тот посмеет снова заговорить с ним. Тихон укоризненно тряхнул кудрявой головой.

— Не делай глупостей. Разговаривай, шутя, улыбайся…

— Может, и обниматься с ними прикажешь?

— А что ж, полезет обниматься — обнимайся. С волками жить — по-волчьи выть, как сказал один мудрец. Они хитрят, и ты не будь простаком. Учись у них.

— Ты посоветуешь! У кого учиться — у фашиста и гестаповца? — насмешливо возразил Антон. — Нет уж, дудки! Я, кажется, всегда говорил, что думал, и считал лицемерами тех, кто избегал откровенности. На кой черт мне учиться у них?

— Учись, учись, дипломатический недоросль, — с наигранной суровостью посоветовал Тихон Зубов. — Ты же знаешь знаменитое выражение: дипломату язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли?

— Хорошо, буду скрывать, — проворчал Антон. — Все буду скрывать. Но черт его побери! Этот Бауэр такой внимательный и приятный человек…

— Они все внимательные и приятные, — произнес Тихон Зубов, показав глазами на стоявших в коридоре бравых чиновников с нацистскими повязками на рукавах. — Пока не попадешься к ним в лапы — тогда и кости ломают, и челюсти сворачивают.

Один из бравых чиновников, заметив устремленный на них тревожный взгляд Антона, подошел к ним и с улыбкой спросил:

— Господа обеспокоены чем-то? Неудобные места? Или что-нибудь забыли в Берлине?

— Благодарю вас, — с такой же любезной улыбкой повернулся к нему Тихон Зубов. — Все в полном порядке.

Чиновник еще раз поклонился и отошел. Друзья вернулись в купе. Итальянец смотрел в черное окно, за которым проносились редкие огни станционных платформ, а швейцарец, снова пригласив Антона сесть рядом с собой, заговорил о том, что уезжать из Берлина, как и возвращаться, лучше всего вечером: огни, огни — одни близкие, другие далекие… Романтично и загадочно. Днем все выглядит проще — серо, уныло. Антон согласился, что огни ночью действительно красивы и загадочны. Бауэр улыбнулся соседу сочувственно и понимающе и стал расспрашивать, давно ли господин Карзанов приехал в Берлин, нравится ли ему этот город, где молодому человеку удалось побывать. Антон с беспокойством взглянул на Тихона.

— А не пойти ли нам в ресторан? — предложил Тихон Зубов. — Ужин нам едва ли дадут, а в закуске и выпивке не откажут.

— Великолепная идея! — воскликнул Бауэр. — Наши соседи уже отправились туда.

— Вот и отлично, — радушно проговорил Тихон. — Идите вперед, мы присоединимся к вам.

Проходя через вагон, в котором ехал Пятов, Тихон распахнул дверь Володиного купе. Оба дивана были заняты мужчинами, которые держали в поднятых руках рюмки, готовясь чокнуться. Антон узнал Чэдуика, затем лысоватого, с впалыми щеками пассажира, который подал Володе руку при входе в вагон. Солидный мужчина с полным красным лицом, сидевший за столиком напротив Володи, — Антон припомнил — был тот самый человек, который шел рядом с Гендерсоном и что-то говорил ему, заглядывая в лихорадочно блестевшие глаза.

— Заходите! Заходите! — пригласил друзей Володя, опуская рюмку на столик.

Сидевшие потеснились, и пока Антон и Тихон усаживались, Володя представил их, а потом, обращаясь к Антону, — вероятно, Тихон знал всех — назвал своих гостей: краснолицый оказался советником английского посольства Рэдфордом, лысоватый — соседом Володи по купе, чехословацким советником Мишником, а втиснувшийся между ними очкастый — тем самым Баумером, благодаря содействию которого Антон оказался в этом поезде. Франтовато одетый мужчина с черными, поседевшими на висках, вьющимися или завитыми волосами, не дожидаясь, когда его представят, подал Антону руку.

— Серж де Шессен, — сказал он. — Рад познакомиться.

Француз говорил по-немецки с заметным грассирующим акцентом. Он сделал ударение на частицу «де», свидетельствующую о дворянском происхождении, с такой гордой четкостью, что не расслышать ее было невозможно. Тихон позже рассказал Антону, что настоящее имя «француза» не Серж де Шессен, а Сергей Хейсин, но секрет превращения могилевского мещанина Хейсина во французского дворянина де Шессена пока выяснить не удалось.

Володя достал из-под столика бутылку водки, налил Антону и Тихону. Все вновь подняли рюмки, и Мишник, вероятно, во второй раз провозгласил тост за мир и дружбу между соседями.

— За мир и дружбу между соседями при соблюдении прав народов! — уточнил Баумер, сверкнув очками на Мишника.

— За соблюдение прав народов! — подхватил Мишник, опрокидывая рюмку в рот. Выпив, он потянулся, как и все, за маленькими бутербродами с черной икрой, лежавшими на тарелке. Баумер поставил пустую рюмку на столик, торопливо проглотил бутерброд и, поблагодарив Пятова за угощение, поднялся: ему надо было встретиться еще кое с кем.

— Удивительный вы народ, дипломаты, — иронически заметил Чэдуик, как только Баумер вышел. — В одни и те же слова вы вкладываете совершенно различный или даже прямо противоположный смысл.

— На что вы намекаете, Чэдуик? — спросил Рэдфорд, грузно поворачиваясь к американцу всем корпусом.

Долголетнее пребывание в Германии сказалось на нем так же, как и на Двинском. Рэдфорд выглядел больше немцем, чем англичанином: от обильного употребления пива его лицо стало красным и одутловатым, в галстуке сверкала большая золотая булавка, золотая цепочка от часов свисала из жилетного кармана, на пальцах поблескивали перстни. Слабость Геринга к украшениям, ставшая национальной модой, захватила и «онемеченных» иностранцев.

— Баумер пил, конечно, за право судетских немцев управлять самими собой, — ответил Чэдуик, — а герр Мишник — за право чехословаков управлять своей страной, включая, конечно, Судетскую область.

— Дело не в том, что дипломаты вкладывают в одни и те же слова разный смысл, — назидательно заметил Рэдфорд. — Просто немцы заменяют общепринятые понятия своими.

— Что вы этим хотите сказать? — спросил Чэдуик и подмигнул Тихону, словно приглашал его быть особенно внимательным.

— Немцы не хотят усвоить общепринятые понятия, — сдержанно продолжал Рэдфорд, — и не желают понять образ мыслей других, в этом их главный недостаток. Немцы страдают эмоциональной неуравновешенностью и склонны к крайностям. Отсюда их самовлюбленность и совершенно искреннее убеждение, что они лучше других, даже лучше всех. Они обижаются, когда другие не признают этого, возмущаются, если кто-либо осмеливается выразить свое несогласие открыто. Немцы неспособны стать на точку зрения другого народа и посмотреть на себя со стороны…

— Как будто англичане способны на это, — с усмешкой заметил де Шессен.

— Да, мы способны, — не спеша, словно взвешивая каждое слово, заметил Рэдфорд. — Мы, безусловно, способны… Конечно, мы тоже убеждены, что мы лучше других. А разве французы, американцы или русские не убеждены в этом же? Но мы предоставляем другим народам думать о нас, что им заблагорассудится, как и о самих себе. Хотят считать себя лучше нас — пусть считают! Хотят кричать об этом — пусть кричат! У нас это вызовет только усмешку, а не возмущение…