Езетхан Уруймагова - Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи)

• Название: Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи)
• Автор: Езетхан Уруймагова
• Издательство: Северо-Осетинское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1965

Очень коротким был творческий путь Е. А. Уруймаговой (1905–1955) — всего лишь несколько лет. В литературу она пришла уже зрелым человеком, с большим жизненным опытом и богатством впечатлений. Она много видела и знала. Она много думала. О всем этом ей хотелось рассказать людям, помочь им устроить свою жизнь как можно лучше. В своих чувствах она была очень искренна, в своих произведениях — очень эмоциональна.

В ее художественной прозе и публицистике всегда ощущается горячее сердце автора, который не может жить, «добру и злу внимая равнодушно». Ее короткий творческий путь — это постоянные искания своего места в искусстве социалистического реализма. Здесь были и радости и печали. Были большие творческие удачи и просчеты. Было все то, что связано с процессом становления писателя.

Произведения, которые читатель найдет в данном сборнике, как раз и запечатлели этот сложный процесс. Они помогут еще лучше, еще глубже понять самобытный характер творческого облика Езетхан Алимарзаевны Уруймаговой — бесспорно талантливой советской писательницы.

---

— Так и скажешь, что мать не отпустила, наказала тебя за то, что не хотел помочь. Сиди, все равно никуда не пущу.

Покончив с бидонами, она опустилась на корточки перед маленьким рыжеватым теленком и металлической лопаткой стала счищать шершавые кружочки лишая на его морде. Теленок слабо сопротивлялся.

Во двор вошел невысокий коренастый человек.

— Вот хоть у него спроси, у бригадира, — снова заныл мальчик, — мы к нему должны идти.

— Ты почему здесь? — удивился бригадир. — Слышишь, барабан?

В чистом воздухе летнего утра слышались ритмичная дробь барабана и звонкие детские голоса.

Мы, как буря, грозны в нападенье,
И в защите, как стена.
Так учила нас война.
Наша молодость сильна…
Наша молодость сильна.

Росистые утренние тени тянулись от деревьев к зданию фермы, от густой листвы шел едва уловимый пар. На дороге, прорезавшей пшеничное поле, показался пионерский отряд. Сверкало золото на алом знамени, пламенели галстуки на белых рубахах ребят.

— Видишь? — умоляюще глядя на мать, сказал мальчик. — Я говорил, что пойдут.

Мать сердито глянула на сына и ничего не ответила.

— За что его так? — спросил бригадир.

— За дело, — спокойно ответила мать.

— Может, отпустишь? Он на лошади раньше отряда к месту доскачет, — попросил бригадир, недоумевающе поглядывая то на мальчика, то на мать.

— Нет, — отрезала женщина. — Он наказан. Я его попросила бочонок воды привезти — сам знаешь, сейчас лишних рук нет, — он не захотел. В отряд, говорит, пойду, общественное задание выполнять. Тоже мне — общественник! — сказала женщина, сердито посмотрев на сына. — А что деревья два дня в такую жару не политы, это ему, видите ли, не общественное…

— Ребята дразнить станут, — громко всхлипывал мальчик, — скажут: единоличник, матери трудодни помогал зарабатывать… А вожатый говорил, что сперва надо общественное.

— Не хнычь! — прикрикнула мать. — Ишь, какой колхозник нашелся. И чему вас только вожатый учит, если ты до сих пор не можешь понять, что и пшеница, и ферма, и сад, и телята — все одинаково наше, не бог знает чье. Вон листья на деревьях от жары свернулись, а ты, вместо того, чтобы помочь бочонок воды привезти, все утро доказываешь мне — что есть общественное, а что — личное. И скажи, пожалуйста, откуда это у них берется? Погоди, вот я сама вожатому расскажу, как ты ведешь себя дома, так тебе еще выговор товарищи дадут!

— Значит, кефир ребятам к обеду пришлешь, — сказал бригадир, вглядываясь в волнистую даль пшеничного поля, над которым плыло пионерское знамя. — Ну, пойду, а то опередят.

Он ударил лошадь, сочувственно посмотрел на мальчика и, кивнув головой в сторону матери, развел руками — не могу, мол, ничем помочь, не моя над тобой власть.

— Мама, я пойду, — подойдя к матери и умоляюще заглядывая ей в глаза, сказал мальчик. — Если бы ты была на моем месте, ты бы понимала, что значит пропустить сбор, не пойти со звеном…

Мать сняла фартук, отряхнулась и посмотрела на сына.

— Если бы я была на твоем месте? — задумчиво повторила она и, положив ладони на щеки сына, приблизила обиженное лицо мальчика к себе. — Если бы я могла быть на твоем месте!.. Тогда я была бы очень счастлива. Как вы должны любить и ценить все, что имеете!

Мальчик обрадовался и, торопясь, заговорил:

— А я, что, разве не люблю? Вот я и говорю тебе, мамочка, отпусти в звено…

— Все, все, от большого ученого до рядового колхозника заботятся о вас. Оправдаете ли вы все это? А мы знаешь, как росли?

— Знаю, знаю: при старом режиме учителя вас били, в угол ставили, вы в рваных платьях ходили, сухой чурек кушали, — торопливо перечислял мальчик, — ты мне уже говорила об этом.

— А теперь я хочу сказать тебе о другом, — перебила она сына. — Пойми, к чему я разговор веду.

Наша молодость сильна,
Наша молодость сильна,

— призывно доносится удаляющаяся песня. Мальчик вслушивается, нетерпеливо поглядывая на мать.

— Скорее, мама, — торопит он.

— В крови и страданиях родилось твое счастье, — взволнованно говорит женщина, тоже вслушиваясь в звонкую песню детей. — Помню себя такой же, как сейчас ты. Январская пурга заметала снегом село. На краю села в окопах наши люди насмерть бились с белогвардейцами. Плечом к плечу дрались родные братья и кровники, русские и осетины. Тогда и родилась твоя молодость… В окопах твой дед встретился с глазу на глаз со своим кровником. Видел бригадира? Так вот, встретился твой дед с его дедом. Сорок лет они ненавидели друг друга, сорок лет враждовали. Бывало, мирили их всем селом, но ненависть опять вспыхивала в их сердцах.

— А за что они так ненавидели друг друга? — заинтересовался мальчик.

— …В морозную ночь, — задумчиво продолжала мать, словно не расслышав вопроса, — полз твой дед навстречу белым бандитам. Ветер заметал окопы ледяной порошей, пули со звоном ударялись о мерзлую землю. Тут он встретился со своим кровником. Оба схватились за кинжалы, но еще неосознанная сила отвела удар кровной мести… Тогда-то и родилась твоя счастливая молодость…

— Как, разве я родился в девятнадцатом году? — удивился мальчик. — Не понимаю, мама.

— И да, и нет, — ответила мать. — Если бы не эти годы, не видать бы нам нашего счастья сейчас… Дед был ранен, он умирал и, умирая, передал свое оружие кровнику. Он показал на наступающих белых и сказал: «Убей их, это они твои кровники, они кровники наших детей». Тогда мне были непонятны слова отца, и все люди, окружающие его, тоже удивились — впервые они встретили силу, которая отвела кинжал кровной мести… В страданиях, в крови и в борьбе родилась твоя молодость. Сегодня, слушая твой разговор о личном и общественном, я вспомнила об этом времени… У меня украли детство, а твоя жизнь идет светлой, широкой дорогой. Борись за нее! Вот ты отказался полить деревья, они задыхаются от жажды. А для кого они посажены здесь?.. Каждой мелочью, трудом доказывай, что ты достоин своего счастья…

— Сейчас полью, — горячо перебил ее мальчик, направляясь к бочке.

— Не надо, я сама сделаю, — остановила его мать. — Я отведу тебя к вожатому и скажу, что не пустила на сбор. Но ты сам расскажешь товарищам, что не хотел мне помочь. Пусть звено решит, кто из нас прав.

— Хорошо, — неожиданно твердо, по-мужски произнес мальчик, — я расскажу… А можно мне рассказать на звене про деда, про бой с белыми, про кровников? Можно рассказать, как они помирились?

Мать кивнула головой.

Они молча пересекли пшеничное поле. Высокие колосья тяжело клонились к земле, легкой рябью пробегал по ним ветерок. В теплом шелесте зреющего зерна, в несмолкаемых шорохах ветра слышалась ей звонкая молодость сына.

Записка[14]

Дочери моей Лемзе посвящаю

— Значит, договорились, ребята?

— Не беспокойтесь, Анна Федоровна, — раздались со всех концов класса детские голоса.

— Я надеюсь, — сказала пожилая учительница, — что вы покажете себя настоящими семиклассниками. От того, как вы будете учить уроки, как будете сидеть в классе, вообще, от всего вашего поведения будет зависеть практика наших молодых учителей…

— Знаем, знаем, если студент-практикант получит тройку, так ему стипендии не дадут.

— Не только это, — сказала Анна Федоровна. — Вы должны понимать, что учитель не может сдать свою педагогическую практику на тройку… Вот ты, например, — обратилась она к краснощекому ученику, — ты вчера чуть не заплакал, когда учительница по географии поставила тебе тройку. Почему?

— Стыдно было, — ответил краснощекий.

— Тебе стыдно перед классом, а студенту будет стыдно и перед вами, и перед своими профессорами, и перед нами — старшими учителями. Поэтому помогайте им. Молодой учительнице первый раз прийти в класс страшновато…

И Анне Федоровне вспомнился ее первый день в школе.

…В 1915 году шестнадцатилетней учительницей пришла Анна Федоровна в горскую, «туземную», как называли их тогда, церковноприходскую школу. Во дворе ее встретили дети и молча, настороженно разглядывали голубоглазую, светловолосую русскую девушку. Она не говорила по-осетински, дети не говорили по-русски.

Она ночевала в классе, устроившись на узеньких партах. Сентябрьская ночь была темна, молчалива. Где-то далеко, на другом конце аула, надсадно лаяла собака, и в мутном осеннем небе тоскливо курлыкали улетающие журавли.

Анна Федоровна смотрела тогда сквозь окно в глухую осеннюю ночь, и казалось ей, что идет она с завязанными глазами по краю высокого обрыва…

Много лет прошло с тех пор… Когда-то длинные русые тугие косы она выкладывает теперь на голове белоснежной волнистой короной. Она теперь заслуженная учительница, депутат Верховного Совета республики, преподает русский язык в мужской школе. Каждый год, когда порог ее класса переступают молодые практиканты, она с юным волнением следит за тем, чтобы ее ученики, упаси боже, как она говорит, не подвели молодого, смутив его каким-нибудь поступком.