Аркадий Ваксберг - Валькирия революции

• Название: Валькирия революции
• Автор: Аркадий Ваксберг
• Издательство: Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7390-0153-6

Александра Коллонтай — одна из неразгаданных загадок России. Первая в мире женщина-посол прожила уникальную жизнь на главной исторической сцене в эпоху социальных потрясений и соединила в одном лице несоединимое: утонченный аристократизм и революционный романтизм, безоглядную храбрость и ловкий прагматизм, подлинную эрудицию и фанатичный догматизм. До глубокой старости она осталась магической женщиной, сводившей с ума и юных, и седовласых.

Ее биография, лишенная умолчаний и фальсификаций, — потрясающей силы роман — светский, политический, любовный, детективный, сентиментальный… И роман ужасов — в конечном счете…

---

— Кроме пяти-шести товарищей, я в Москве уже никого не знаю. Совсем другие люди, другая обстановка, другие отношения и образ жизни. Я не знаю, как там себя теперь надо вести, особенно с аппаратом, в руках которого — все! Стараюсь добросовестно исполнять указания, понимая, насколько они бестолковы, ошибочны, а иногда даже вредны.

Больше всего ее пугали разительные перемены в поведении Сталина.

— Все, что было в нем худшего, стремительно развивается. Мы стояли вместе с Рыковым и Томским, и Сталин нес какую-то чушь, выдавая ее за анекдот. По лицу его было видно, что мы все обязаны смеяться. И мы смеялись! Понимаете, мы смеялись… Потом он повторил тот же бред — словно впервые. И мы опять смеялись. Это была чистая паранойя, чистая паранойя…

Психиатром не была, о том, что точно к такому выводу уже пришли крупнейшие специалисты, скорее всего, не знала, но диагноз поставила точный. Боди не посмел однако, предложить ей все бросить и бежать без оглядки. Теперь он был убежден, что она к этому не готова и, несмотря ни на что, приспособилась к новым условиям, извлекая максимум возможного из своего посольского статуса. Не только ОНИ, но и ОНА была уже совершенно другой.

Три недели пролетели незаметно. Лишь тогда Боди объявился как только что приехавший без предупреждения — специально для того, чтобы забрать свою семью. Жена и дочь собрались за два дня. Провожать их Коллонтай, разумеется, не пошла — с Боди она простилась еще в Лиллехаммере. Коллонтай была совершенно спокойна и больше не строила никаких планов. Боди решил, и был прав, что психологическая усталость и бесконечное ожидание удара из-за угла подавили ее волю, притупили эмоции и сделали ко всему равнодушной.

Даже в самом лучшем случае — она понимала это — следующая встреча с Боди могла состояться не скоро. Коллонтай оставалась в окружении людей, с которыми у нее не было ничего общего. Омерзительный торгпред Элердов, которого она уже в глаза называла тупицей и который по долгу службы молча сносил все ее уколы, ежедневно досаждал ей доносами на сотрудников, а на нежелание выслушивать их язвительно реагировал: «Вы не боитесь утратить бдительность?» Общаться по-человечески Коллонтай могла только с норвежцами, но слишком частое общение с ними неизбежно могло породить нехорошие мысли у коллег «торгпреда» Элердова. Впрочем, мысли эти и так уже к ним давно приходили.

Забрезжил было луч надежды — пришло приглашение на конференцию в Гааге, где ей предложили выступить с докладом о праве женщины на сохранение своего гражданства при браке с иностранцем. Сейчас, почти семьдесят лет спустя, актуален вопрос, как женщине в этом случае НЕ давать гражданство мужа-иностранца. Тогда все еще было наоборот… Но Голландия отказала в визе «даме с дурной репутацией», не смущаясь тем, что дама эта посол при другом европейском королевском дворе. Даже шум в газетах ничего не изменил.

Истинная причина этой скандальной акции была, однако, в другом. Средь бела дня был похищен в Париже царский генерал Кутепов — ослиные уши Лубянки торчали слишком уж явно. Правительства разных стран старались любым способом выразить свое отношение к этой гнусности — Коллонтай просто стала на этот раз искупительной жертвой. В помещение полпредства русские норвежцы подбрасывали анонимки: «Если вы, полпредша (следуют бранные эпитеты), в двухдневный срок не опубликуете в газетах, где вы спрятали генерала Кутепова, ваше полпредство будет взорвано». Король распорядился усилить охрану полпредства, и несколько дней его сотрудники жили в полицейской осаде.

Час от часу не легче: один за другим в разных странах перешли на положение невозвращенцев несколько высокопоставленных советских дипломатов. Элердов стал требовать от Коллонтай разоблачить в полпредстве потенциальных изменников. Не успела она ему указать на дверь, как пришел его заместитель: «Неужели вы доверяете Элердову? Это же кандидат в невозвращенцы!» Чаша терпения переполнилась. Она решила немедленно потребовать от Москвы прекратить эту, как она ее называла, «войну мышей и лягушек», освободить ее от опеки Элердова, потом остыла. Письмо пришлось бы отдать шифровальщику, а то, что и он из того же ведомства, она знала прекрасно. Выхода не было, приходилось терпеть.

С каждым днем Коллонтай все больше ощущала ту «самоцензуру», которая уже не нуждается ни в чьих понуканиях: правила игры становились правилом ежедневного поведения. И даже управляли ходом ее мыслей. В Норвегию приехала на гастроли прославленная балерина Анна Павлова, жившая в эмиграции. На афишах значилось: «знаменитая русская танцовщица». Билеты разошлись моментально, восторженные рецензии появились во всех газетах. Коллонтай не только запретила своим сотрудникам «глазеть на эмигрантку», но и вручила ноту протеста министру иностранных дел: «Госпожа Павлова изменница России, а не русская танцовщица, она не вправе нигде представлять русское искусство». Прочитав в газетах об этой ноте, Эрика не поверила своим глазам. «Тебя опять оболгали, — сказала она по телефону, — ты не могла сказать такой вздор про великую балерину. Я сама была на ее вечере. Это же чудо…» Коллонтай промолчала. В еще большее смятение повергли ее норвежские коммунисты. Забежав в полпредство «с черного входа», они требовали разъяснений: «Верно ли, что коммунист и друг Советского Союза не вправе слушать в опере эмигранта Шаляпина?» Она пыталась оправдаться, чувствуя, что все доводы звучат неубедительно, а сама она начинает походить на душителя искусства.

В разгар всей этой суматохи пришло приглашение короля пожаловать на обед. Ей захотелось выглядеть на этом приеме особенно элегантно. Вместе с Пиной они выбрали зеленое бархатное платье, украсив его драгоценностями. Выбор оказался удачным — она гляделась ничуть не беднее, чем дамы высшего норвежского света. Коллонтай обожала королевские приемы: блеск мундиров и хрусталя, дворцовые интерьеры, пестроту туалетов, старинный фарфор, сервировку стола, украшенного алыми розами, приглушенную музыку откуда-то издалека, светскую болтовню — ни о чем, а вроде бы и о чем-то… На этот раз ужин у короля Хокона причинил только травму: ее избегали, а если кто-то из гостей и подходил к ней, то лишь для того, чтобы выразить свое удивление «нападками на великую Павлову». Уйти до окончания ужина она не могла — на скандал никто ее не уполномочил. И Коллонтай пришлось выслушивать весь вечер холодно вежливые, недвусмысленные упреки от соседей по столу.

Той же ночью Коллонтай написала письмо в Москву. Краткое и решительное: «Прошу отозвать с дипломатической работы. Хочу к советским людям». Писала вполне искренне, не задумываясь над тем, что же она будет делать в обществе «советских людей» — без королевских приемов и дипломатических раутов, без загородных отелей, без пестрой толпы европейских столиц, без великосветских бесед на нескольких языках сразу, без права кому-нибудь показать свои туалеты, в эпицентре партийных интриг и чиновничьих игр, в атмосфере всеобщей ненависти и всеобщего страха.

Обычно ответ из Москвы приходил через месяц-полтора, редко позже, но никогда — раньше. На этот раз он пришел вечером следующего дня. Ее не только не отзывали — ей дали дополнительный пост: шарже д'аффер в Стокгольме. И повелели незамедлительно выехать в шведскую столицу Шифровку подписал Литвинов, но текст с непреложностью выдавал сталинский стиль.

Причина была очевидной: вслед за советником советского посольства в Стокгольме Дмитриевским на положение невозвращенца перешел и военный атташе Соболев. В посольстве — а еще больше в Москве — царила паника, безнадежно больной посол Копп был при смерти, посольство осталось без присмотра. Сталин же был убежден, что лучшего специалиста по Скандинавии, чем Коллонтай, он не найдет. Тем более — сразу. В преданности бывшей Валькирии он вряд ли мог сомневаться: ловец и знаток ущербных душ, он давно уже понял, что, сломленная, отвергнутая, отторгнутая, она не представляет ни малейшей опасности и мечтает лишь об одном — дожить в покое и комфорте свою жизнь.

Вчера еще хотевшая укрыться в Москве от досаждавших ей вопросов и осуждающих взоров, Коллонтай почувствовала прилив новых сил. Польщенная высоким доверием, она ощутила потребность наилучшим образом — и как можно скорее! — «оправдать доверие партии». Проведя в лихорадочных мыслях целую ночь, она едва дождалась утра и выехала первым же поездом. Естественно, с Пиной. В Стокгольме ее уже ждали — шифровка пришла и туда. Поселившись в двухкомнатном апартаменте Гранд-отеля, Коллонтай повелела посольским работникам — всем до единого — поочередно ее навестить.

Это было не столько комичное, сколько печальное зрелище: каждый, кто входил в ее покои, начинал с того, что клялся в верности советской власти и в готовности всячески помочь разоблачению возможных отступников. Впервые со времен гражданской войны Коллонтай ощутила себя полномочным представителем могучей, таинственной силы, которой дано право казнить или миловать. От ее аттестации зависела сейчас если и не жизнь, то, по крайней мере, карьера этих перепуганных людей.