Айлин Уитфилд - Мэри Пикфорд

• Название: Мэри Пикфорд
• Автор: Айлин Уитфилд
• Издательство: Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-8138-0079-4

Историю мирового кинематографа невозможно представить себе без имени Мэри Пикфорд. В начале XX века эта американская актриса — уроженка канадского города Торонто — пользовалась феноменальной популярностью и была известна практически во всех уголках земного шара. Книга А. Уитфилд рассказывает о ее судьбе и месте в киноискусстве, взлетах и падениях ее творческой карьеры.

---

В 1905 году младшие Смиты явились в бродвейский офис одного театрального агента. «Мы специально одели старую тесную одежду, чтобы выглядеть поменьше, — вспоминала Пикфорд. — Мы рассчитывали, что если агенту понадобятся артисты более высокого роста, мы всегда сможем выпрямиться». Однако существовала одна проблема: агент искал двух мальчиков и одну девочку, а не наоборот. Шарлотта заверила его, что ее дети умеют легко перевоплощаться. И они получили роли.

Представление «Эдмунд Бёрк», выдержанное в стиле модного в начале века ирландского мюзикла, впервые состоялось в бруклинском театре «Маджестик» 2 ноября 1905 года. Звездой спектакля был Чонси Олкотт. Его серебристый тенор ежегодно приносил ему сто тысяч долларов. Ирландский парламентарий Эдмунд Бёрк жил в XVIII веке и сочувствовал американской революции. Герой мюзикла живет в «дни дуэлей и сабельных забав, атласных бриджей и шелковых полонезов, когда мужчины проводили дни в садах роз, а по ночам сочиняли баллады». Бёрк стремится защитить принца Уэльского от людей, которые хотят его похитить. В награду принц обещает поставить в театре комедию Оливера Голдсмита (Эдмунд Бёрк лично знал Голдсмита) и ввести Бёрка в палату общин. Мэри, Лотти и Джек играли юных лордов и леди. В спектакле Джек щеголял в парике, атласной юбке и парчовом платье. Словно в издевку в программке он значился под именем Эдит Милбурн Смит. Благодаря постановке, дети снискали некоторый успех у публики и у критиков. В «Нью-Йорк Драмэтик Миррор» их назвали очаровательными, хотя и отметили, что они не умеют ни петь, ни танцевать.

«Мы начали играть в театрах более крупного калибра в больших городах, выступая перед вполне приличной публикой, — писала Пикфорд. — Мне нравилась атмосфера дорогих отелей. Я любила красивые вещи». Несмотря на явные профессиональные успехи, выступления в «Эдмунде Бёрке» приносили Смитам лишь по двадцать долларов в неделю. Надеясь повысить свои доходы, Мэри все чаще сравнивала свой небогатый гардероб с тем, что носили другие девочки, которых она встречала, путешествуя по стране. «Я решила, что и у меня будут хорошие вещи».

Но в 1907 году Мэри вновь участвует в третьесортных гастролях, играя в пьесе «Ради хорошей жизни». Мэри в рыжем парике исполняла роль Пэтси Пура, мальчишки, который умирает, пытаясь спасти героя пьесы. «Господи, — говорит он умирая, — не открывай двери рая слишком широко, это всего лишь Пэтси».

Театр «Талия», в котором играла Мэри, блистал показным шиком. Нью-йоркский район Бауэри, где находился театр, славился трущобами и преступностью. Здесь зрители требовали от спектаклей побольше крови, вульгарности и трупов. Стены театра украшали литографии, изображавшие сцены насилия. Внутри все говорило об упадке: потрескавшийся мрамор, облупившаяся позолота, скрипучие кресла, ветхий занавес и запущенные помещения. Нередко в зрительном зале вспыхивали драки. Полицейские, прогуливающиеся между рядами с дубинками в руках, выбрасывали хулиганов вон. В комнате Мэри стояла поцарапанная, шаткая мебель. В воздухе витала пыль. Окна не мылись годами, но когда Мэри вымыла их, то пожалела об этом; вид из окна оказался ужасен.

Жизнь взрослых актрис тревожила ее. «Я всем сердцем жалела их и опасалась за себя. Они так быстро старели. Жизнь не щадила их. С каждым днем их глаза все тускнели, а во взгляде сквозила безнадежность. Еще вчера ты могла находиться в центре внимания, а сегодня становилась приживалкой при театре. Завтрашний день таился в тумане».

Мэри пресытилась театральной жизнью, но не знала, куда ей деваться. Ей приходили в голову мысли о том, чтобы найти работу, но в свои пятнадцать лет она могла бы стать только портнихой. Шарлотта и Мэри Гиш шили весьма искусно, а тетя Минни Уилан работала закройщицей на Пятой авеню. После поездок по Америке с театром «Талия» Мэри всерьез задумалась о другой жизни. Она могла бы жить с Уиланами в Нью-Йорке, работать портнихой, получая по пять долларов в день, а по вечерам посещать курсы кройки и шитья. Кроме того, она смогла бы зарабатывать какие-то деньги, продавая подписку на журнал «Ледис Хоум». Не исключено, что когда-нибудь она откроет свое ателье, если, конечно, не умрет от изнеможения.

Кто знает, возможно, Мэри удался бы ее замысел. Те, кто знал ее взрослой, заявляли, что она могла бы управлять компанией «Дженерал Моторс». Однако Мэри решила еще раз испытать свое счастье на Бродвее.

В то время как Лотти, Джек и Шарлотта проводили лето в Торонто, Мэри жила с Уиланами в Нью-Йорке. У нее на счету оставалось двадцать долларов, и она занималась работой по дому, чтобы не платить за квартиру. Ночью она спала на стульях.

В Нью-Йорке работал продюсер Чарльз С. Фроман, застенчивый человек с британскими вкусами и пристрастиями. Он ставил милые, пустяковые пьесы и питал слабость к драматургии Джеймса М. Барри (Фроман утонул в 1915 году на борту «Лузитании». По словам очевидцев, перед смертью он процитировал Питера Пена: «Смерть — это необыкновенное приключение!»). Мэри пришла в офис к Фроману и вполне его устроила, но главную ставку он сделал все же на маленькую актрису по имени Мод Адамс. В его постановке «Питер Пен» озорная Адамс играла Питера, а Мэри отлично справлялась с ролью пай-девочки Венди. Фроман принял деятельное участие в создании Синдиката, и, возможно, Пикфорд недолюбливала его за это. Она также рассказывала, что как-то на гастролях прочитала пьесу Барри «Сентиментальный Томми» и осталась от нее не в восторге. В конце концов, Мэри решила иметь дело с Дэвидом Беласко, крупным театральным деятелем, наделенным мощной харизматической силой.

Беласко продюсировал, режиссировал, писал пьесы и занимался художественным оформлением. Фанатично преданный доскональной точности в проработке деталей в постановке, он проповедовал сценический реализм. Один писатель, рассматривая фотографии декораций пьесы «Дю Барри» (1901), отметил, что в них нет ничего искусственного. В самом деле, Беласко уверял, что некоторые аксессуары на сцене принадлежали самой мадам дю Барри. Позднее в «Женщине губернатора» перед зрителями предстал ресторан «Чайлдс» с настоящими ресторанными стульями и столами, грязными салфетками и даже едой. В «Девушке золотого Запада» вокруг деревянной хижины бушует снежная буря. «Зрители слышат дикие завывания и пронзительный свист сильного ветра, а в те минуты, когда буря достигает своего апогея, хижина начинает трястись под ее неистовыми ударами. Для создания подобного эффекта потребовался труд тридцати двух техников — что-то вроде механического оркестра». Иногда подобная приверженность деталям интриговала и впечатляла не меньше, чем сам спектакль, и критики, не меньше, чем сами зрители, всякий раз с нетерпением ожидали, что там еще придумает Беласко. Все это продолжалось до конца 20-х годов.

В 1912 году Роберт Грау опубликовал список величайших музыкальных и театральных постановщиков, поместив Беласко рядом с Бетховеном, Шекспиром и Оффенбахом. В то же время многие утверждали, что сценические эффекты Беласко отвлекают внимание от самих пьес.

В то время Айседора Дункан уже танцевала босиком, а в Англии появилось новое слово — суфражистка. На книжных полках красовались произведения Теодора Драйзера и Эдит Уортон, а роман «Джунгли», в котором Элтон Синклер критиковал коррупцию в мясной промышленности, вызвал взрыв негодования. Однако Бродвей оставался в стороне от новых веяний. В то время как Европа зачитывалась Ибсеном, Горьким, Чеховым, Стриндбергом и Толстым, Нью-Йорк предпочитал «Бен-Гура» с настоящими лошадьми на сцене.

В театре, по выражению критика Итона, царила «утратившая новизну условность, в которую могли поверить лишь люди с детским восприятием жизни». Другой критик, Брукс Аткинсон, отмечал, что «Беласко использовал реалистические декорации, но парадоксальным образом не мог передать правду жизни. Он верил в пустые фразы, произносимые со сцены, в потертые аксессуары пьес его юности с их героизмом, жертвенностью, злодейством, слезами, смехом и благородной печалью. Ни в голове, ни в душе Беласко не было жизни. Лишь одно большое театральное представление».

Лучшим и самым продолжительным представлением Беласко стала его собственная мистерия, в ходе которой он использовал театральные приемы и мистифицировал публику, считавшую его гением. Он носил строгий черный костюм, что придавало его внешнему виду скромность и некоторую экзальтированность. Беласко называли Бродвейским Епископом, что бесило его критиков. «Он занимается дешевой театральщиной», — заявлял один из них.

Публика не обращала на критиков внимания. Беласко очаровывал ее. Он очаровал и Мэри, как очаровал миссис Лесли Картер, Бланш Бейтс, Леннор Ульрик, Ину Клэр и Френсис Старр. Сегодня слава этих актрис угасла, но при Беласко они светили ярким светом. Все они играли так, как хотел Беласко, сочетая в игре сентиментальность и темпераментность. Нередко разыгрывались сцены, когда герои выходили из себя, снимали с руки часы и бросали их на пол (часы, разумеется, были фальшивые). На одной репетиции Беласко минут десять таскал миссис Картер по сцене и бил ее по спине: таким образом он хотел научить ее чувствовать настоящую боль. Унижая своих актеров, Беласко добивался того, чтобы они жаждали его одобрения. И в самом деле, артисты Беласко принадлежали ему до такой степени, что он мог бы написать свои инициалы у них на лбу.