Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2013)

• Название: Новый Мир ( № 6 2013)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

o:p   /o:p

Конечно, это «Река Сугаклея уходит в камыш…». Но и еще что-то, и, возвращаясь к книге, мы продолжаем идти по ней, вглядываясь пристально: что же еще? Приход смерти с «льняной головой», которую «невыносимо жалко» — в «Как рассказать — не знаю...». Уже упомянутое, но — первое в «Соломинке», называние ушедших по именам, их детские образы, превращенные в пчел (пчела как вестник иного и ее жало как знак перехода между мирами — один из сквозных образов  книги), — в стихотворении «Об ушедших вслух не говорю». И книга раскрывается уже упомянутым «больничным циклом»: «…к больному ангел ночью сел на койку, / а после обошел и остальных, / всех выписали, а на выходных / заколотили окна…». Все выздоровели — или все умерли, что в конечном счете не имеет значения, «потому что смерти нет»: «Это воздух, воздух, любовь моя, не одышка. / Это счастье, счастье, любовь моя, не болезнь». o:p/

Однако центральным стихотворением книги, и по положению, и по значению, мне кажется завершающая «больничный цикл» «Ирочка». Недаром, когда речь заходит о поэзии Марковой, рецензенты цитируют именно этот текст. o:p/

На первый взгляд «Ирочка» — воспоминание о детстве как об утерянном рае, с обычной для «традиционных лириков» печалью о том, что «теперь никого не найти». Но первый план стихотворения прорастает вглубь по мере развития сюжета об «одышливой Ирочке», тяжеловесной девочке с больным сердцем, которой не угнаться за другими детьми, хотя именно ее призывный голос в начале слышится нам: «...но из пестрого гомона, крика / выделяется голос один — / земляника, — зовет, — земляника». Ирочки не найти более, чем других, потому что ее уже нет среди живых. Именно об этом — не столько об общем прошлом, сколько об общем будущем — и говорит нам Маркова: o:p/

o:p   /o:p

Земляника, — шепчу, — обернись, o:p/

руки сладким испачканы соком, o:p/

грузный птенчик двора, что нам жизнь, o:p/

искупавшимся в смерти высокой. o:p/

Мы с тобой полетим, раз-два-три, o:p/

нелюбимые дети, за нами — o:p/

тополя и дома, посмотри, o:p/

список летних проказ с именами… o:p/

o:p   /o:p

Полет между жизнью и смертью, легкость «того» мира, пришедшая на смену тяжести «этого», печаль о невозвратности и — одновременно — счастье преображения. И при этом — интонационная особость. Михаил Айзенберг, конечно, прав: «…я дочитал до строчки ёземляника , — зовет, — земляника” — и вздрогнул, словно это меня окликнули. Такое случается крайне редко, и ошибиться тут невозможно. Поверх авторской манеры, вытесняя и как бы отменяя ее, слышится голос самого стихотворения». o:p/

Однако что-то остановило меня в этой «землянике», вспомнилась какая-то другая: o:p/

o:p   /o:p

…ты одна в этой северной дикой глуши o:p/

ты одна загораешь топлес o:p/

и в траве рядом с майкой твоею лежит o:p/

биография элис би токлас o:p/

где твой старофранцузский июльский пейзаж? o:p/

я никак к запятым не привыкну o:p/

поднимаешь глаза и кладешь карандаш o:p/

говоришь мне: скажи земляника o:p/

o:p   /o:p

Это — из стихотворения «…потерявшись в диковинных этих краях» Наты Сучковой, вошедшего в ее книгу 2010 года «Лирический герой». Кстати сказать, с эпиграфом из Гертруды Стайн — «скажи еще раз земляника». o:p/

На мой взгляд, это очень показательная перекличка. Еще со времен Ахматовой и Цветаевой в русской поэзии повелось, что «первые дамы» в ней существуют парами, а не поодиночке. Творческая ревность, соперничество — но и взаимодополнение. Сучкову и Маркову часто упоминают вместе: обе — лауреаты литературных премий, обе вологжанки, обе издавались в «Воймеге» и печатались зачастую в одних и тех же толстых журналах. При этом Маркова по творческому темпераменту — поэт-одиночка, сосредоточенный «самокопатель», а Сучкова — всегда на виду, издатель и публикатор. Маркова — исследователь глубин и пограничных состояний вне времени и места, а Сучкова — вся «здесь и сейчас», в этом городе и среди этих людей. Маркова ориентируется на петербургскую поэтическую традицию и Тарковского, а если ей кто и близок из условных «москвичей» — то Ольга Седакова; Сучкова работает жестче, четче, продолжая традиции «шестидесятников» и осваивая современную городскую лирику, ярким представителем которой является, например, калининградец Игорь Белов. Да, обе эти вологжанки по-своему яркие авторы, но совершенно разные. o:p/

Вернемся к книге. Вторая ее половина, после условного «больничного цикла» — это, в основном, протяженные монологи-размышления, насыщенные самой разнообразной и сложной, часто зооморфной символикой. Здесь вспоминаются уже не только Тарковский и Ольга Седакова, но и Заболоцкий с его антропоморфными зверьми и торжеством земледелия: o:p/

o:p   /o:p

Я хотела бы знать, называя o:p/

окружающий мир по частям, o:p/

где скрывается птица кривая o:p/

и олень саблезубый мой. Нам o:p/

предстоит чудесами заняться, o:p/

из шиповника выйти в крови o:p/

или в венчиках розовых, чтобы смеяться, o:p/

а потом сколько хочешь — живи. o:p/

o:p   /o:p

Или: o:p/

o:p   /o:p

О, этот возраст! Ты еще дошкольник, o:p/

тебя подводят к самой кромке леса, o:p/

потом толкают и бегут назад, o:p/

и ты стоишь без словаря лесного o:p/

и называешь заново траву, o:p/

кузнечика, невидимую птицу, o:p/

чудовище за спутанной листвой… o:p/

o:p   /o:p

Голос становится тише и глуше, меньше надрыва, больше спокойной мудрости. Но еще раз, перед самым концом книги, мы услышим в небе печальный и непонятный звук как будто лопнувшей струны: o:p/

o:p   /o:p

Пчела Паганини не жалит, не умирает. o:p/

О, кто с тобой, милая, в игры в потемках играет? o:p/

О, кто тебя трогает, слушает, душит, целует? o:p/

О, кто твои пальчики тонкие любит, балует? o:p/

o:p   /o:p

.................................................. o:p/

Я всех бы жуков своих, бабочек ломких, стрекоз, o:p/

цветов разноцветные головы без колебаний — o:p/

и порвана нитка невидимых радужных слез — o:p/

отдать бы могла, но ведь ей не угодна любая — o:p/

от сердца — ревнивая жертва, не надо ей слез, o:p/

а только за пальчик кусать и вытягивать душу… o:p/

o:p   /o:p

В этой книге живет поэзия в больших дозах. А поэзия не соглашается на «любую жертву». Ей даже наших слез не нужно. Только — вытягивать душу. o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>

<![endif]>

<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> 4 Розанов В. В. «Опавшие листья». Запись от 21 апреля. СПб., 2012, стр. 112. o:p/

o:p   /o:p

 Айзенберг Михаил. Полоска света. — «Знамя», 2011, № 2. o:p/

<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> Погорелая Елена. Три грани лирики. О том, как Мандельштам Марии Марковой соломинку протянул. — «НГ Ex Libris», 2012, 27 сентября. o:p/

o:p   /o:p

Заполняя пустоту

o:p   /o:p

Майя Кучерская. Тётя Мотя. М., «Астрель», 2012, 512 стр. («Проза: женский род») o:p/

o:p   /o:p

Майя Кучерская написала роман о любви <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> . Не «про любовь», а именно о любви. Именно любовью автор последовательно проверяет каждого героя, причем любовью в разных ее обличьях: увлечением, страстью, семейной привязанностью. o:p/

Итак: главная героиня — Марина, или Матреша, Мотя, как звал ее в детстве отец, бросивший семью, когда дочери было всего два года, — бывшая учительница литературы, а ныне корректор в газете, замужем за программистом Колей, но отношения между супругами трудно назвать идиллическими — отчуждение возникло вскоре после свадьбы и с тех пор все растет. Поэтому когда в жизни Марины появляется внимательный, тонкий, умный и романтичный Ланин (коллега, более того — начальник героини), она бросается в новые отношения, видя в них — настоящее, то, чего до сих пор была лишена. o:p/

Тётя Мотя проверяется автором четырежды: любовью к словам, Коле, Ланину и пятилетнему сыну Артему (или, как называет его героиня, Тёплому). Чувство к словам едва ли не самое сильное и чистое в жизни Марины. Слово — связь всего со всем: «…от каждого слова тянулись антенны, росли еле различимые усики, которыми оно связывалось с соседями по предложению, тексту, книге, эпохе, веку, подавая собственные позывные, подхватывая, расшифровывая чужие». Она подсознательно мечтает о таких же прочных связях между родными людьми, но с Колей — не выходит, отдаление все ощутимей, взаимная усталость все сильней. Она и в Ланина  влюбляется сначала именно через тексты его путевых заметок, чувствуя в них жизнь на общем фоне мертвых газетных слов. Потом уже начинается настоящий роман, и вот с Ланиным, кажется Марине сначала, получается — подавая собственные позывные, подхватывая, расшифровывая чужие: жизнь обретает полноту, близость достигает абсолюта и стремится к полному единению. Но постепенно выясняется, что люди и слова все-таки подчиняются разным законам: столько и в этих отношениях надуманности, измысленности. И прочная, взаимная связь оказывается возможна лишь с одним человеком, более того, он нуждается в ней даже больше Марины — это Тёплый, мальчик, который, любя всех вокруг, словно просит ответной любви для себя. Но она отчего-то бежит этой сверхблизости, сторонится, нарочно отдаляясь от сына, даже будучи рядом с ним, точно чувствуя себя хорошо в окружении мертвых слов, пугается — живого и тепло го. o:p/