Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2012)

• Название: Новый Мир ( № 9 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

«Видение» — совсем другая книга. Три лирических цикла, по преимуществу «зимних», по дюжине восьмистиший в каждом, со сложными взаимными перекличками, продолжают версификационную тему, заданную в «Новых рифмах», изданных тем же «Пушкинским фондом» еще в 2003 году. Но если разноударные «новые рифмы» воспринимались в качестве рифм либо чисто зрительно, либо на какой-то совсем уж изощренный слух либо требовали при чтении какой-то особой скандовки (чего сам автор при чтении, насколько я знаю, никогда не делает), то в «Видении» все устроено много хитрей.

 

Неба школьная доска,

яма антрацита угольная.

Опрокинута повозка

звезд многоугольная.

 

Снег, ступающий с носка,

снег, витрина кукольная,

улица продольная,

между штор полоска.

 

Или:

 

Залетейский, брат мой, пир,

дым столбом, и муза взвизгивает,

мимолетная квартира,

где посуда звякает.

Музы пламенный кумир

новый стих изыскивает,

что-то в рифму вякает,

под рукою лира.

 

То есть схема рифмовки здесь вот такая: А-Б-А1-Б1-А-Б-Б1-А1, где А-А1 и Б-Б1 — разноударные, а вторая пара во втором примере еще и диссонансная. Стихи при этом выглядят несколько искусственно, но эта искусственность, переусложненность твердой формы побуждает пристальней вглядываться в смысл написанного. (О современном восьмистишье см. реплику Данилы Давыдова, процитированную здесь же — в заметке о двухтомнике Евг. Туренко.)

Можно сказать — чисто ювелирная работа, а можно и так: работа ювелирно чистая. К слову, и заглавие книги можно прочесть двояко — в и дение и вид е ние.

 

Ф а и н а  Г р и м б е р г. Четырехлистник для моего отца. Стихотворения. Предисловие Виктора IванЁва. М., «Новое литературное обозрение», 2012, 384 стр. («Новая поэзия»).

Фаина Гримберг — автор научно-популярных работ по истории, автор множества исторических, околоисторических и фантастических романов и повестей, в том числе и мистификаций с тщательно прописанными биографиями вымышленных зарубежных авторов, развенчиватель общепринятых мифов и мнений, ниспровергатель кумиров, создатель остроумных теорий и безумных гипотез, а ко всему этому еще и поэт. Впрочем, вернее было бы сказать — прежде всего поэт, хотя бы потому, что и мировую и русскую историю она видит «глазами проигравших». Скажу прямо: творческая манера Фаины Гримберг, ее идиостиль, особенно в прозе, лично меня скорее отталкивают, чем привлекают. Тем не менее то, что она скромно называет стихотворениями (на самом деле это, несомненно, поэмы, а стихотворений в общепринятом понимании у нее совсем немного), составляет неотъемлемую, по-своему увлекательную, весьма своеобразную и, к сожалению, не слишком известную часть современной поэзии. За двадцать лет у нее вышло с десяток журнальных публикаций, три поэтические книжки, одна совсем махонькая, другая побольше, и, наконец, вот этот солидный томик — без малого четыре сотни страниц — и всего 25 произведений. Говорю же, поэмы. С длиннющими рифмованными строчками, а подчас и нерифмованными, с прозаическими и фольклорными вставками, с невероятными приключениями, встречами и разговорами.

М. Л. Гаспаров утверждал, что личность — точка пересечения общественных отношений; Фаина Гримберг предъявляет своих героев в фантастических пересечениях и завихрениях географических, социокультурных, племенных, генетических, лингвистических и даже ономастических линий. Поэтому любой Лазарь у нее — двойник евангельского убогого, а любой «простой человек» — Андрей Иванович. Поэтому она сочиняет версии о Шекспире как беглеце из Московии и о болгарском происхождении Вийона — последняя, кстати, на взгляд неспециалиста выглядит довольно убедительно. Поэтому она любит — и в стихах и в прозе — давать персонажам имена, отчества и фамилии своих знакомых. Некоторым из них это нравится.

 

Ю р и й  К а з а р и н. Каменские элегии. Изборник. М., «Русский Гулливер», 2012, 116 стр. («Поэтическая серия „Русского Гулливера”»).

Екатеринбуржец Юрий Казарин — доктор филологических наук, поэт, издатель, редактор, собиратель талантов — не избалован вниманием столичных журналов: за последние пятнадцать лет — три публикации в «Новом мире», две в «Октябре», одна в «Знамени», одна в «Арионе», одна в «Воздухе». Да и «Каменские элегии» — первая его книга, вышедшая в Москве.

(Я так думаю, что «уральский феномен» — уже с четверть века длящееся, разнородное и разноречивое, но в каких-то отношениях целостное поэтическое движение, к созданию которого среди прочих приложил руку и Юрий Казарин, — этот феномен в истории отечественной поэзии должен занять никак не меньшее место, чем полумифическая «южнорусская школа».)

Если попытаться охарактеризовать «Каменские элегии» (а здесь собраны стихи разных лет, начиная, как гласит аннотация, с 1976-го) одним словом, то слово это будет «серьезность».

 

Уши, особенно мочки,

мерзнут сегодня с утра.

Мертвая бабочка в бочке.

Осень, однако. Пора.

 

Думаешь странные строчки —

Боже, какого рожна…

Мертвая бабочка в бочке —

может, живая она…

 

Что ж, элегии — жанр традиционно серьезный — и традиционно же предполагают выход в некое метафизическое измерение. Сам я ко всякой метафизике отношусь, мягко говоря, безо всякого почтения — но у Казарина метафизические интенции, к счастью, уравновешиваются острочувственным восприятием вещного мира, а то и легкой иронией.

 

Перышко чье-то прилипло к порогу —

это с большого крыла.

Сад облетевший упал на дорогу,

все, что осталось, — метла.

 

Будет сподручно и ветру, и Богу

осень смахнуть со стола…

Время ворует себя понемногу —

так, чтобы вечность была.

 

Нет-нет, восьмистишья я здесь привел безотносительно к Туренко и Гандельсману, но и у Казарина они составляют значительную долю текстов и несут признаки особого жанра; в целом же все его элегии немногословны и редко превосходят по объему три-четыре четверостишья. (Честно говоря, длинные лирические излияния на меня нагоняют тоску.)

Но вернемся к вышеприведенному стихотворению. Порогу-дорогу-Богу-понемногу… Крыла-метла-стола-была… Рифмы, конечно, четкие, строгие, но, безусловно, замшелые. Правда, неожиданная в этом ряду «метла» вносит некоторое (как по мне, так существенное) оживление в эту картину. Сам я большой любитель  причудливых, «штучных» рифм и потому могу сказать со всей ответственностью: работать с ожидаемыми рифмами — так, чтобы оправдавшееся ожидание не оборачивалось разочарованием — ничуть не легче, чем находить рифмы небывалые.

Вот еще пример работы с затасканной, можно сказать одиозной рифмой:

 

…один из них отрежет хлеба

от хлеба, круглого, как небо,

косноязычен и нелеп,

хотя и мог отрезать неба

от неба, круглого, как хлеб.

 

По-моему, это красивая работа. И, напоследок, еще одна элегия:

 

Кто мне веки горькие поднимет,

разлепив разлуки мертвый мед…

Дождь тебя, как дерево, обнимет,

ознобит, осиной назовет.

Мертвый дрозд — откуда он, откуда

утром, ниже неба, на крыльце…

Сколько в нем и ужаса, и чуда.

Сколько смерти в этом мертвеце.

Всю забрал, большую, на рассвете.

И теперь в округе благодать.

 

У, какая горечь в сигарете,

то есть в жизни, я хотел сказать.

 

Г е н н а д и й  К а н е в с к и й. Поражение Марса. Предисловие Николая Звягинцева. Нью-Йорк, «AilurosPublishing», 2012, 80 стр.

Вот что я писал в «Книжной полке» 2009 года о предыдущей книге Геннадия Каневского: «Нельзя сказать, что новая книжка показала нам „другого Каневского”; голос поэта устоялся и легко узнаваем»; о «Поражении Марса» можно сказать то же самое, хотя и не без оговорки. Оговорка состоит в том, что Каневский (а это было заметно уже и в «Небе для летчиков», хотя, может, и в меньшей мере) — при всей характерности и узнаваемости авторского голоса — разноголос, разнохарактерен, даже, можно сказать, разносубъектен. Об этой разноликости — с любовно подобранными цитатами — говорит в трехстраничном предисловии Николай Звягинцев.