Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2012)

• Название: Новый Мир ( № 9 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— Не плачьте! — велел Лючин. — Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Лучше помогите мне. Вернее, Алексею Павловичу. Вы ведь знаете, где карты, Лариса Ивановна?

— Знаю. Их увезли.

— Кто?

— Сказал, что курьер. Но я не знаю.

— Так вы знаете или нет?

— Позвонили от Скробова. Я отдала.

И тут зарыдала.

Что же было делать после этих слез нашему герою не герою? Предложить даме шарики Игнации или Аконита?

 

От испуга — Аконит, позднее — Самбукус 3.

 

Всегда таскал их в портфеле на всякий случай. И услышать обычное — в гомеопатию не верю…

Вообще, движения и поступки, которые он совершал в те сутки, могли быть другими, хотя бы менее опасными для него самого, но представлялись тогда единственно возможными. И все равно сомневался, имеет ли он право вмешаться так в эти обстоятельства, в чужую жизнь, и главное: все действительно серьезно или домыслы, чувствования одни. Поэтому, наверное, медлил и начал не с телеграмм в экспедиции, куда были посланы злополучные карты — почтовые адреса, похожие на военные — везде секретность! — дала ему оробевшая Лариса Ивановна, и он, кстати, ее совсем испугал, не велел перепечатывать, как та собралась, а своей ручкой списал и еще предупредил: вы мне этого не давали, я сам нашел и без вашего ведома! Затем он спрятал список в карман кителя, с трудом натянул ненавистную форменную шинель и ушел, кивнув на прощание шмыгающей носом Ларисе. По служебному телефону говорить с приятелем из Уральского управления было ни к чему.

А на улице долго стоял и просто дышал мокрым весенним воздухом; сегодня и в пасмурности дневной дружно таяло, и хотелось дышать, жить хотелось. А надо было ехать к малознакомой Ангелине Степановне; пока Коля везет Ксану к бабушке, Аню в больницу, а еще Тишинский рынок, купить фрукты для Алексея Павловича, Лючин может увидеться с Ангелиной наедине.

Но вместо чужой Ангелины, выбравшись на автобусе в центр, отправился не к чужой тете, а к своей Фане. Правда, из одного автомата, из другого названивал, но то гривенник проваливался в щель, то трубка оторвана, а время, отпущенное для дел и бед сегодняшних, неостановимо шло, пока наконец сквозь треск дурной связи тоненькое и родное “але”. Значит, дома.

Она жила на Чистых, высоко — девятый. Коммуналка, конечно. Но в полкомнаты рояль, про который, сколько помнит, разговору, что его надо продать и что-то купить…

Сегодня, как только он сел на венский стул, у Фани других и не было, тот заскрипел под ним, толстым и усталым, а Евгений Бенедиктович еще и голову на рояль положил, так Фаня сразу же подскочила, узкой ладошкой тронула лоб:

— Ты не болен, Женьчик?

— Нет, абсолютно здоров. Но все вокруг болеют.

Она внимательно смотрела на него, щурясь.

— Ты любишь эту русскую.

Сказала грустно и без вопроса.

— Тетя, я — интернационалист.

— Ты дурак, Женечка, мишигинер.

— Не понимаю. Тебе же нравилась Леточка?

— Леточка — она как Ида, из оперетты, а эта — дочь твоего начальника.

— Сестра жены, тетя.

— Все равно, ты — мишигинер.

— А для тебя так важно, что не еврейка?

— Ничего мне не важно. Но ты же знаешь, как теперь относятся к евреям, Женьчик. Да еще к космополитам. А я посещала курсы эсперанто. Кажется, какой-то еврей из Польши придумал. Теперь за эти курсы! Но тогда, до Первой мировой, в России это было модно. И не смотри так! Соседка, которая ходит под нашими дверями, еще не пришла. Поэтому, если тебе надо, звони сейчас. Нашу коммуналку не прослушивают. Кому мы нужны? А я сварю кофе. Цикорий класть?

Ему было хорошо здесь. Может, и не надо ничего, все образумится, но что-то тревожащее настойчиво побуждало к действиям, и он заказал разговор с Уралом. А вот когда междугородние звонки затрезвонили на весь коридор, и далекий голос ахнул радостно:

— Ну, Женюра, не ожидал! Что там у тебя?

В голове отчетливо обозначилось — ничего говорить нельзя, и от Фани нельзя тоже, потому и отделался шутливым:

— Соскучился без вас, черти. — Спросил, правда: — Ты на месте? Никуда не отъезжаешь?

— Да вроде нет. Лучше ты давай к нам, в командировку, а то голос у тебя какой-то дурной. Смотри!.. Сердце как?

— Порядок. Я тебе еще позвоню.

А положив трубку, заторопился. И Фанин кофе не допил. Она потом вспоминала, как он вдруг отстранил чашку и стал поспешно натягивать на себя эту, она знала, не любимую им, тесную форменную шинель.

 

XVI

 

Лючин безошибочно ориентировался на местности, таежной ли, городской, — для геолога часть профессии, и, даже адреса не зная толком, легко нашел это, стандартное для той поры, краснокирпичное школьное здание между Ордынкой и Полянкой. Он не ошибся, Ангелина уже спустилась к себе в подвал. И опять молоко у нее пригорело.

Она почему-то не удивилась его визиту. Сказала сухо:

— А Коленьки нет. Он еще с утра уехал к Ане. Кажется, там что-то с Алексеем Павловичем. И надо Ксану к бабушке везти.

— А я не к Николаю Викторовичу. Я к вам, Ангелина Степановна. Но это касается вашего сына. А Николаю Викторовичу мне трудно об этом сказать. Он может и не выслушать меня. Понимаете, у нас как-то отношения не очень сложились.

— А что, они могли сложиться, — прервала Ангелина Степановна, — когда у мальчика все не так? Но он честный мальчик, кровью заплатил. Он и в плен попал без сознания, раненый. И его долго проверяли, и даже многих отправили, ну знаете куда. А он вернулся ко мне. Но университет пока невозможен, и денег не хватает. Каша да картошка! Хотя вся наша страна живет так. Вся страна! — Она в своем комбинированном платье почти с гордостью глядела на Лючина. Сейчас так многие женщины делали: перед платья из одной материи, а спина и рукава другие. У Ангелины Степановны грудь была в черную клетку, а рукава перекрашенные, конечно, и краска не взяла, видимо, Ангелина хотела черный цвет, но не получился. Получился какой-то грязно-фиолетовый.

Какая у меня глупая манера, думал в это время Лючин, подмечать всякую ерунду: взяла краска, не взяла. И стал смотреть на руки Ангелины Степановны. Неспокойные у нее были руки, но сильные, жилистые, почерневшие на кончиках пальцев, это от постоянной чистки картофеля, так решил, и она, разговаривая с ним, все поправляла вязаный воротничок, пришитый к комбинированному платью, заколотый почерневшею серебряною брошкой с надтреснутым лиловым камешком.

Наверное, подделка, стекло, но изящная, глядя на брошку, рассуждал Лючин, почти не слушая что-то пытающуюся объяснить ему Ангелину и не зная еще, как приступить к главному, из-за чего и пришел, а она про какие-то чувства к кому-то и что сын и помыслить не может, не смеет, потому что в таком положении и беден. Это она мне хочет сказать, наконец понял Лючин, что я благополучен, если не богат. Это он так перевел для себя ее путаную речь и вдруг услышал:

— Не может же он такую девушку на пятый ярус пригласить!

— Я с удовольствием достану пропуск Николаю Викторовичу! — сказал Лючин. — У меня есть знакомый администратор.

Тут уж Ангелина вспыхнула:

— Вы меня не так поняли. И вообще, последнее — это необязательно.

— Можно, я сяду?

Но Лючин, и не ожидая ответа Ангелины, прямо-таки завалился на диванчик с затейливыми подушками, и пружины заскрипели. У него не было больше возможности выслушивать ее стоя: в ушах гудело, рука левая от плеча пошла мурашками, он даже про гомеопатию забыл, про все свои сахарные крупинки — дурнота навалилась.

 

Цикута — одно из лучших средств для предупреждения головокружения, дурноты, звона в ушах. Можно давать попеременно с Белладонной или Гельзамином.

 

— Что с вами? — Это Ангелина спросила строго, по-учительски.

Она ничего не понимала, но зачем-то пришел, и не к Коле, к ней, а теперь вот ему явно плохо: лицо какое-то синюшное, и еще увидела, как медленно темнеет ворот рубашки под кителем, от выступившего пота темнеет. А Лючин еще и глаза прикрыл, чтобы остановить кружение, прикрыл. И провалился в туман. Но вдруг запах валерианы ударил в нос — Ангелина стояла над ним с рюмочкой, и рюмочка дрожала. Испугалась Ангелина. И еще больше Ангелина Степановна озадачилась, когда этот не очень ей симпатичный Лючин, по разным причинам, и совсем не потому, что какая-нибудь антисемитка — разве в национальности дело? — так считала, спросил, не открывая глаза: