Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2012)

• Название: Новый Мир ( № 7 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Я хорошо знал, кто такой питерский литературовед Павел Медведев. Знал не по фамилии, а в лицо, и актрису, исполнявшую в кино роли волевых советских женщин — например, жену председателя колхоза в экранизации романа  Г. Николаевой «Жатва», но могло ли в голову прийти, что это отец и дочь?

Репрессированный отец, друг Михаила Бахтина, близкий знакомый Пастернака, Белого, Есенина, первый редактор сочинений Блока — красавец в галстуке-бабочке. О последних днях Медведева сохранилось свидетельство Николая Заболоцкого: «П. Н. Медведев не только сам не поддавался унынию, но и пытался по мере сил подбодрить других заключенных, которыми до отказа была набита камера». Павел Николаевич Медведев был расстрелян 17 июля 1938 года. Место захоронения неизвестно.

А дочь играла волевых колхозниц! Правда, порода в лице выдавала не крестьянские корни, но каково все это в целом… Увлекся в последнее время скачиванием старых песен.

Ниже — о специфическом сталинском аспекте, а сначала о том, что находятся еще не ставшие, слава богу, старыми тв-эрнсто-песнями о главном: прелестный «Мишка», за «пошлость» которого Рудакова и Нечаева тотчас расхлестала пресса. Или: многие ли знают сейчас дивные мелодии «Албанского танго» или «Бакинских огней»?

К сожалению, проклятая память достает из детства и непременные дворовые переделки их текстов. Так, вместо «Мишка-Мишка, где твоя улыбка?» стали горланить: «Мишка-Мишка, где твоя сберкнижка?», в «Албанском танго» строки «Гляжу на опустевшую аллею, / И грустно отчего-то, я не знаю…»заменили на «Гляжу на опустевшую аллею, / И грустно отчего-то мне, еврею…».   А уж далее были и вовсе непристойности. Вместо «Прости меня, но я не виновата, / Что я любить и ждать тебя устала…»дворовые хулиганы пели: «Прости меня, но я не виновата, / Что для тебя моя великовата…»

Отчего именно такая гадость навсегда застревает в детской памяти? На этот счет замечательное место есть в мемуарах Наталии Ильиной: «Услышанные в детстве от эстрадного куплетиста строки „Ваня с Машей в том подвале время даром не теряли” в памяти моей застряли на всю жизнь, сколько прекрасных стихотворных строк ушло, забыто, а эта чепуха десятки лет засоряет голову».

Если в предвоенной песенно-патриотической вакханалии преобладали две темы — восхваление Сталина и его соратников («Нашей песне печаль незнакома, / Веселее ее не найти. / Этой песней встречаем наркома, / Дорогого наркома пути!»), то во время и особенно после войны величальные Сталину начинают теснейшим образом переплетаться с таковыми же — Москве: «Кто сегодня поет о столице, / Тот о Сталине песню поет».

Авторы — все более или менее известные композиторы, начиная с Прокофьева, Шостаковича и Хачатуряна, и целый табор поэтов, из которых всех перещеголял К. Симонов, каким-то уже заоблачно былинным, без рифм, слогом:

 

Сталин, слава о нем — словно грома раскат,

Словно стяг над землею колышется.

И так скромен он стал, множим имя его.

Громче слава еще не придумана.

 

А вот слова якобы народные:

 

Не вмещает стольких вод ширь Днепра сама,

Сколько есть у Сталина светлого ума!

В небе столько звездочек нету в синеве,

Сколько дум у Сталина в светлой голове!

 

Рядом с этим откровенным безумием восторга и простецкие вирши Антона Пришельца:

 

Древний Кремль сверкает позолотой,

Не шелохнут веткой тополя.

В Боровицкие высокие ворота

Выезжает Сталин из Кремля.

 

Вся Москва — великая, родная —

Расцвела под небом голубым.

И по всей столице Сталин проезжает

По широким улицам прямым.

 

Он заходит в шумный цех завода,

Он с людьми на стройке говорит.

За хорошую, за честную работу

Мастеров труда благодарит.

 

На этом поле чудес особняком стоит строго обдуманная и очень профессиональная песня Александра Вертинского «Он» («Чуть седой, как серебряный тополь, / Он стоит, принимая парад…»).

Песни о столице приобретают вполне истерический характер:

 

Танков бешеный ход, эскадрилий взлет.

Сотни сил набирает бензин.

Кто ж их всех напоил, не щадя своих сил.

Это я, Москва, бакинец, твой сын.

 

Припев:

 

Ай, хороший город Москва!

 

Или:

 

То не птицы поют высоко в синеве,

И не плещутся волны морские.

Это слава гремит о великой Москве,

О столице Советской России!

Любой из нас готов идти по рощам и горам,

Тундрам и снегам, джунглям и пескам.

Любой из нас готов лететь по тучам-облакам,

Поплыть по рекам и морям,

Чтоб только повидать Москву родную.

 

А вот Вадим Малков дерет у Есенина:

 

Где старый дом сутулился

В минувшие века,

Идет прямая улица,

Как песня широка.

 

Этот Малков отличался наиболее буйной фантазией: если большинство его коллег воспевали мудрость Сталина в Кремле, то он, как и Антон Пришелец, вывел вождя в народ:

 

Ой ты, поле снеговое,

Зимних ветров перевал...

Говорят, что перед боем

Здесь, на поле,

Лично Сталин побывал!

Ой ты, поле снеговое,

Зимних ветров перевал...

 

Может, здесь, у перелесков,

Трубку взял он, закурил,

О делах земли советской

Он с бойцами

По душам поговорил.

 

Я убежден, что вместо долгих и нудных дискуссий на тему: что такое сталинизм и как с ним бороться — надо слушать самим и давать молодым это безумное песнетворчество.

 

Вероятно, один лишь Алексей Фатьянов умел легко превращать жуткие словесные штампы в лирический текст: «Хорошая девушка Тоня согласно прописке жила», «до чего же климат здешний на любовь влиятелен» и т. д. Даже у Исаковского, поэта более крупного, не было этой легкости.

Анастасия Вертинская в интервью (16.08.11, «фрАза.ua») на вопрос: «При жизни Вертинского в СССР так и не выпустили ни одной его пластинки?» — отвечает: «Ни одной. Когда он вернулся в Советский Союз в 1943 году, то, вплоть до его смерти, ему не разрешали записываться в профессиональной звукозаписывающей студии».

Это, мягко говоря, неправда.

Апрелевский завод грампластинок выпустил в 1944 году пробные диски Вертинского на 78 оборотов с 15 старыми и новыми вещами, которые никак не могли быть взяты с эмигрантских дисков и записывались, естественно, уже в московской студии. Не знаю насчет других, но две из этих пластинок пошли в свободную продажу, они были во многих семьях, в том числе и в нашей: одна «Маленькая балерина», а на обороте — «Куст ракитовый», другая — «Прощальный ужин», которая, ввиду долготы звучания, была записана с обеих сторон.

 

Когда я слушаю записи выступлений Вертинского в советских концертных залах, то живо воображаю послевоенную советскую элиту, которая в ожидании верховной ласки или гнева и при большом денежном благополучии принялась изображать большой свет. Зрительный ряд здесь можно взять из кинофильма Ивана Пырьева «Сказание о земле Сибирской» (1947): в антракте концерта — ослепительные дамы и господа, меха, платья до блестящего паркета, цветы  в вазах, декольте, бриллианты, коньяк из маленьких стопок, пирожные, кофе и золотые медальки лауреатов Сталинской премии.

И вот — словно бы специально для них приехал осколок империи и звезда декаданса.

Конечно, в зале ЦДРИ бывали Качалов и Марецкая, Козловский и Топорков, но я не о них, а о «массе» новой «элиты». Тут непременно возникает фигура Константина Симонова. (В усах и рядом с Серовой в бриллиантах и мехах.) Да что Симонов: вон в том же зале и Сергей Смирнов, который «поэт горбат, стихи его горбаты», ведь его строчки, как и симоновские, пел бывший печальный Пьеро. Отчего бы в зале не сидеть Анатолию Сурову и Михаилу Бубеннову, Аркадию Первенцеву и Льву Шейнину?