Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2012)

• Название: Новый Мир ( № 7 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

                  * 

Он клянется, что будет ходить со своим фонарем,

Даже если мы все перемрем,

Он останется лектором, лекарем, поводырем,

Без мяча и ворот вратарем,

Так и будет ходить с фонарем над моим пустырем,

Между знахарем и дикарем,

Новым цирком и бывшим царем,

На окраине мира, пропахшей сплошным ноябрем,

Перегаром и нашатырем,

Черноземом и нетопырем.

Вот уж где я не буду ходить со своим фонарем.

Фонари мы туда не берем.

Там уместнее будет ходить с кистенем, костылем,

Реагировать, как костолом.

Я не буду заглядывать в бельма раздувшихся харь,

Я не буду возделывать гарь и воспитывать тварь,

Причитать, припевать, пришепетывать, как пономарь.

Не для этого мне мой фонарь.

Я выучусь петь, плясать, колотить, кусать

И массе других вещей.

А скоро я буду так хорошо писать,

Что брошу писать вообще.

 

 

              Танго

              Из цикла “Начало зимы”

Когда ненастье, склока его и пря

начнут сменяться кружевом декабря,

иная сука скажет: “Какая скука!” —

но это счастье, в сущности говоря.

Не стало гнили. Всюду звучит: “В ружье!”

Сугробы скрыли лужи, рено, пежо.

Снега повисли, словно Господни мысли,

От снежной пыли стало почти свежо.

Когда династья скукожится к ноябрю

и самовластье под крики “Кирдык царю!”

начнет валиться хлебалом в сухие листья,

то это счастье, я тебе говорю!

Я помню это. Гибельный, но азарт

полчасти света съел на моих глазах.

Прошла минута, я понял, что это смута, —

но было круто, надо тебе сказать.

Наутро — здрасте! — все превратят в содом

и сладострастье, владеющее скотом,

затопит пойму, но, Господи, я-то помню:

сначала счастье, а прочее все потом!

 

Когда запястье забудет, что значит пульс,

закрою пасть я и накрепко отосплюсь,

смущать, о чадо, этим меня не надо —

все это счастье, даже и счастье плюс!

Потом, дорогая всадница, как всегда,

настанет полная задница и беда,

а все же черни пугать нас другим бы чем бы:

им это черная пятница, нам — среда.

 

 

              *     *

                  * 

Без этого могу и без того.

Вползаю в круг неслышащих, незрячих.

Забыл слова, поскольку большинство

Не значит.

Раздерган звук, перезабыт язык,

Распутица и пересортица.

Мир стал полупрозрачен, он сквозит,

Он портится. К зиме он смотрится

Как вырубленный, хилый березняк,

Ползущий вдоль по всполью.

Я вижу — все не так, но что не так —

Не вспомню.

Чем жил — поумножали на нули,

Не внемля ни мольбе, ни мимикрии.

Ненужным объявили. Извели.

Прикрыли.

И вот, смотря — уже и не смотря —

На все, что столько раз предсказано,

Еще я усмехнусь обрывком рта,

Порадуюсь остатком разума,

Когда и вас, и ваши имена,

И ваши сплющенные рыла

Накроет тьма, которая меня

Давно уже накрыла.

 

 

              *     *

                  * 

Я не стою и этих щедрот —

Долгой ночи, короткого лета.

Потому что не так и не тот,

И с младенчества чувствую это.

 

Что начну — обращается вспять.

Что скажу — понимают превратно.

Недосмотром иль милостью звать

То, что я еще жив, — непонятно.

Но и весь этот царственный свод —

Свод небес, перекрытий и правил, —

Откровенно не так и не тот.

Я бы многое здесь переставил.

Я едва ли почел бы за честь —

Даже если б встречали радушней —

Принимать эту местность как есть

И еще оставаться в ладу с ней.

Вот о чем твоя вечная дрожь,

Хилый стебель, возросший на камне:

Как бесчувственен мир — и хорош!

Как чувствителен я — но куда мне

До оснеженных этих ветвей

И до влажности их новогодней?

Чем прекраснее вид, тем мертвей,

Чем живучее — тем непригодней.

О, как пышно ликует разлад,

Несовпад, мой единственный идол!

От несчастной любви голосят,

От счастливой — но кто ее видел?

И в единственный месяц в году,

Щедро залитый, скупо прогретый,

Все, что вечно со всем не в ладу,

Зацветает от горечи этой.

Вся округа цветет, голося —

Зелена, земляна, воробьина.

Лишь об этом — черемуха вся,

И каштан, и сирень, и рябина.

Чуть пойдет ворковать голубок,

Чуть апрельская нега пригреет, —

О, как пышно цветет нелюбовь,

О, как реет, и млеет, и блеет.

Нелюбовь — упоительный труд,

И потомство оценит заслугу

Нашей общей негодности тут

И ненужности нашей друг другу.

 

              *     *

                  * 

Не рвусь заканчивать то, что начато.

Живу, поденствуя и пасясь.

Сижу, читаю Терри Пратчетта

Или раскладываю пасьянс.

 

Муза дремлет, а чуть разбудишь ее —

Мямлит вяло, без куражу,

Потому что близкое будущее

Отменит все, что я скажу.

 

Я бы, может, и рад остаться там, —

В прочном прошлом, еще живом, —

Но о семье писать в шестнадцатом?

А о войне — в сороковом?

 

Сюжет и прочая рутина,

Какую терпели до поры,

Всем сразу сделалась противна —

Как перед цунами мыть полы.

 

И лишь иногда, родные вы мои,

Кой-как нащупывая ритм,

Я думаю, что если б вымыли…

Как эта мысль меня томит!

 

Такая льстивая, заманчивая,

Такая мерзостно-моя —

Что зарифмовывая и заканчивая,

Я кое-как свожу края.

 

Едет почва, трещит коновязь,

Сам смущаюсь и бешусь.

Пойти немедля сделать что-нибудь.

Хоть эту чушь.

Санитарная зона

Сероклинов Виталий Николаевич (псевдоним Серафим) — родился в 1970 году на Алтае, учился на матфаке НГУ. Работал грузчиком, слесарем, столяром, проводником, директором магазина, занимался бизнесом. Автор двух сборников — «Записки ангела» (Новосибирск, 2009) и «Местоимение» (Нью-Йорк, 2010). Публиковался в литературных журналах России («Сибирские огни», «Волга», «Конец эпохи») и зарубежья. Живет в Новосибирске.

 

 

АСТРОНОМ

 

Когда Кторов вышел из подъезда, девочка стояла у двери — на одной ноге, поджав другую, босую, — и протягивала Кторову сандалик, розовый, с кожзамовским цветочком-нашлепкой поверх ремешков.

— Пойдем, зашьешь, — строго сказала девочка, сунула сандалет Кторову, прошмыгнула в дверь и легко запрыгала по ступенькам на одной ноге, на площадке первого этажа обернувшись и нетерпеливо мотнув головой. — Ну что стоишь, пойдем!..