Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2012)

• Название: Новый Мир ( № 3 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— Таких антагонистических повествований не счесть. Рассказы евреев, бегущих на восток, или русских, которые из немецкого плена попадали прямо в лагеря...

— Надо ли все эти повествования показывать рядом друг с другом, как это делает Клята (восходящая звезда польской театральной режиссуры. — П. К. ), который сводит на сцене польских репатриантов и немецких изгнанников. Из этого еще не рождается никакого взаимодействия.

— Это только вопрос художественной условности. Память палачей и память жертв никак нельзя примирить. Историк же должен хранить смирение. Он сталкивается с человеческой трагедией, драмой жертвы, а с другой стороны — с определенным бессилием обычных граждан, которые хотели только выжить, а оказались вовлеченными в механизмы преступной системы. Их не хватило на героизм. Задача историка, которого отделяет дистанция времени и который располагает разнородными источниками, — указать на социальную, политическую, культурную, хозяйственную, юридическую обусловленность мотивов. Важно, чтобы мы не просмотрели простой истины: нет хорошей и плохой памяти. Есть только хорошие и дурные мотивы ее оживления. Сейчас время памяти Армии Крайовой; идейное и политическое время памяти Армии Людовой прошло. Но актуальным остается вопрос: почему, во имя каких интересов, что из этого следует?”

 

Польша как background. Беседа с Виктором Кривулиным в апреле 1995 г. (при участии жены поэта Ольги Кушлиной) — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 10 (134).

Интервью для проекта “Польский миф советских диссидентов” записала Татьяна Косинова в Санкт-Петербурге 27 апреля 1995 года в доме у Кривулина.

“Что еще нужно отметить, я думаю, что мы здесь любили даже таких поэтов, которых в Польше никто не знает. <…> я не случайно сказал в начале, что книга выходила в Варшаве, потом она вскоре появлялась в магазине „Книги стран народной демократии” и расходилась тут сразу же. Какая-нибудь, например, Хелена Рашка, поэтесса, которая писала странные такие сюрреалистические религиозные стихи, абсолютно никто из поляков ее не знал, я специально спрашивал. Здесь ее переводили, здесь вообще балдели, здесь она входила в самиздат. Вот так вот, понимаете? На самом деле эти влияния гораздо глубже, чем говорят, — это скорее часть нашего андеграунда, часть почвенная, часть неофициальной культуры. И конечно же, это диссидентство, оно по сути дела тоже внутренне связано с Польшей. То есть вся ситуация с „Солидарностью”. И еще до „Солидарности””.

Поэзия XXI века: жизнь без читателя? Дискуссия основана на материалах „круглого стола”, который был проведен редакцией нашего журнала в рамках Московской международной книжной выставки-ярмарки осенью 2011 г. — “Знамя”, 2012, № 2. Среди прочего:

“Андрей Василевский.

Одно короткое замечание. Описывая нынешнюю ситуацию (небольшие тиражи, мало читателей, мало слушателей), мы молчаливо подразумеваем, что миллионы людей, живущих в нашей стране, живут вообще без поэзии, а поэзия обретается где-то в другом месте. Думаю, что это не так. Подобно тому, как функцию „большого романа”, длинного романа с продолжением, сегодня исполняет не только / не столько роман, сколько сериал, и зачастую сериал делает это интереснее, качественнее, чем средний роман, точно так же функцию поэзии в современном обществе играет песня. Это и та самая презираемая попса, это и рок, и блюз, и рэп, и бардовская/авторская песня. Люди, ориентирующиеся на те или иные сегменты песенной культуры, — это колоссальная аудитория. Если герой фильма „Брат” не берет в руки томик стихов, это не значит, что он живет без поэзии, потому что в ушах у него играет „Наутилус” про „где твои крылья, которые нравились мне”. Это я не к тому, что современный романист должен непременно переквалифицироваться в сценариста, но, садясь писать новый большой роман, он должен понимать, что делает это в присутствии кинокультуры, культуры сериала. И писать, как писали в досериальную эпоху, бессмысленно. Вот в поэзии примерно такая же ситуация”.

Владимир Рощупкин. Первая стратегическая победа (К 70-летию разгрома немецких войск под Москвой). — “Вестник аналитики” (Институт стратегических оценок и анализа / Бюро социально-экономической информации), 2011, № 4 (46) <http://www.isoa.ru>.

Оказывается, немцы тщательно подготовились к победному параду на Красной площади, запланированному на 6 декабря 1941 года. “С немецкой пунктуальностью заранее были заготовлены комплекты парадной (но не зимней) формы, расписаны места на трибунах для почетных гостей и отпечатаны пригласительные билеты на банкет по случаю взятия Москвы. Из фатерланда в ближние тылы наступающих войск подтянули вагоны с трофейными французскими винами для участников парада и банкета”. Кстати, для строительства трибун к Москве подвезли особый “красный камень” — сейчас его можно увидеть на Тверской: им облицованы фундаменты больших домов, построенных в “сталинском” стиле, — по обе стороны улицы.

Александр Тимофеевский. В обратном переводе. — “Дружба народов”, 2012, № 1.

Я думал, все у Господа по смете,

По разнарядке, как гласит указ.

Я думал, ад начнется после смерти,

А он внезапно начался сейчас.

Горят котлы, от вони сводит скулы,

Грызут нам души дети сатаны.

Мой личный черт — страшней, чем черт Вакулы.

Но, главное, не стало тишины.

Дмитрий Шеваров. “За поруганной поймой Мологи…”. — “Вестник Уральского отделения РАН”, Екатеринбург, 2011, № 3 (37).

Свое эссе о книге Павла Зайцева “Записки пойменного жителя” (Рыбинск, “Медиарост”, 2011) автор назвал строкой из стихотворения Юрия Кублановского о Мологе. Фрагменты уникального зайцевского свидетельства уже публиковались в “НМ” в середине 1990-х.

“Очень вовремя приходит к читателю трепетная и суровая проза Павла Зайцева. За последние двадцать лет власти поменяли у нас всё — от названия страны до переименования милиционеров в полицейских. Вот-вот поменяют участковых на околоточных. Не меняется одно: циничное отношение ко всему живому. Всё заслоняет политическая или экономическая выгода. Во имя сиюминутности выкачивают недра, „утилизируют” оружейные склады вместе с окрестным населением, играют в „модернизацию”, сводят реликтовые леса у Сочи, выжимают как тряпку отечественную историю, а тирана-палача называют „эффективным менеджером”. Сейчас строят на Ангаре очередную ГЭС — Богучанскую и готовятся затопить огромную территорию в сердце Сибири — 232,6 тыс. га. <…> Читая книгу Зайцева, я вдруг вспомнил другого мологжанина, и тоже Павла — старца о. Павла Груздева. Их пути, быть может, и пересекались — они же не только земляки, но и почти ровесники. Сейчас кажется, что уходящая в 1941 году в вечность Молога оставила миру двух своих апостолов, двух таинственных послов, двух Павлов — с тем, чтобы в них хранился духовный образ града Китежа советской эпохи”.

В этом же номере уральского “Вестника” публикуется еще одна работа Д. Шеварова — суровое и поэтичное эссе о сегодняшнем “ЕГЭ” и “Сборнике тем и планов для сочинений”, выпущенном типографией М. М. Стасюлевича в Петербурге в 1906 году. Называется “Сто лет после детства, или Тайна чернильных орехов”.

Галина Шелогурова. Реликты рыцарского идеала в русской поэзии кризисной эпохи. А. Блок и Н. Гумилев. — “Вопросы литературы”, 2011, № 6 <http://www. lych.ru>.

“Типичный для рыцарской литературы (в большей степени для рыцарского романа) мотив странствий обретает абсолютно разное смысловое наполнение у рассматриваемых поэтов. Для героя лирики Блока органичен облик паломника или паладина, который отправляется в путь, следуя тайному знаку владычицы сердца („Воскурю я кадило, опояшусь мечом”, „Возьми свой меч. Готовься к сече. / Я сохраню тебя в пути”), подобно тому как куртуазный средневековый влюбленный по воле дамы отправляется в мир прославлять ее имя.

В творчестве Гумилева идея религиозно-мистического паломничества, в основе которого — акт подвига любви, уступает место идее обретения себя в некоей „сверхситуации”, предполагающей в первую очередь проверку героя на такие качества, как мужество и отвага: военные походы, покорение новых территорий, открытие неведомых земель, поединок и т. п. Почти все перечисленные типы ситуаций проживаются поэтом и в жизни, причем значительную их часть (поездки в экспедиции, участие в дуэлях) он инициирует сам. В плане культурной типологии такое упорное тяготение к экстремальной обстановке можно соотнести с устойчивым мотивным комплексом рыцарских романов, герои которых постоянно должны поддерживать свой статус и не давать ни малейшего повода заподозрить себя в трусости, что и является внутренним побудительным мотивом их странствований по миру в поисках опасностей и приключений”.