Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2012)

• Название: Новый Мир ( № 2 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Самые важные в жизни решения нам приходится принимать в пору весны нашей.

Ксения выдернула туфли из грязи, вскочила на стол, чьи-то руки подхватили ее, грязь на столе, грязь на белом платье, шаг, два — и все, будто ветер унес. И у гостей лица стали желтыми, как у пациентов доктора Гомартели.

Точно так же стояли люди во дворе их дома в день, когда умер старый Гомартели. Человек, которого Пепела считала дьяволом — потому что он пережил все удары судьбы, даже смерть собственного сына. И цвет лица у всех был пергаментный, геморроидальный. Нора молчала, будто ее ударило молнией, Пепела что-то кричала, а Отар, как попугай, что-то выкрикивал. Но люди не желали понимать, и роптали, и не знали, что делать. А потом среди них нашелся один, что вслух произнес то, о чем другие шептались:

— Кто же будет мазь заговаривать?

И тогда вышел вперед Арчил Гомартели, черноволосый, почти шестнадцатилетний, и сказал:

— Я умею мазь заговаривать, у меня гомартелевский голос!

И люди поверили ему и разошлись. И надо же — все потом говорили, что Арчилова мазь — еще лучше!

Вот и тогда, когда невеста сбежала в заляпанном платье, Арчил протянул вперед руки, как дирижер к своему оркестру, и сказал:

— Дорогие гости, прошу всех за стол! Выпьем за Ксению! Дай бог ей счастья!

И гости расселись под тутовым деревом и подняли бокалы.

Разве лев, раненный, плачет у всех на виду?

— Вон она, Ксения! — сказал однажды Арчил маленькому Ачико и указал куда-то в толпу. — Ошибка весны моей жизни.

— Кто? — встрепенулся Ачико. — Где?

Арчил поднял его на руки, и Ачико сказал, что видит большую тетю.

— Большая ошибка весны моей! — рассмеялся Арчил.

 

12

 

Тенгиз Гомартели, женившийся, по ошибке, на одной сестре вместо другой, вернулся с войны. Нора ходила с ним по городу, держа под руку. И сердце ее наполнялось гордостью. Наверное, это и есть любовь — когда ты гордишься мужчиной, с которым идешь под руку. А рядом едет на железном велосипеде маленький мальчик — продукт любви, неопровержимое доказательство, факт. И все смотрят на вас с завистью.

Женщины действительно смотрели на Нору с завистью. Война лишила их мужчин, как весны. И молодость таяла, как снег. Женщины стригли волосы коротко, а в губы вставляли папиросы. “На папиросы я не сетую, — везде висели плакаты, рядом с портретами Сталина, — сам курю и вам советую!” Закуришь от такой жизни, конечно, — любви нет!

Пепела не курила от отчаяния — она все ждала. Пропал без вести — это еще не умер, так она для себя решила. И волосы не стригла, хоть и боялась, как и все, вшей. Она уложила косу на голове, как корону. И имя свое, глупое, — “Пепела” по-грузински “бабочка” — она не сменила. А то как же Коста ее найдет? Хотя люди избавлялись от своих даже революционных имен. Исчезали всякие там Баррикады и Электрификации. Мэлоры, впрочем, еще остались — Маркс! Энгельс! Ленин! Октябрьская Революция! Но их, как вообще мужчин, было мало. А Пепелино имя сменилось на прозвище — “старая дева”.

Когда Тенгиз вернулся с войны, он увидел Пепелу первой. Хоть они с Норой стояли рядом. И замер от ужаса. Она — его богиня? С птичьим гнездом на голове?

Потом он перевел взгляд на Нору. Похудела. Высохла вся. И теперь они с сестрой почти не похожи. И отец сдал: носит чужую руку в кармане и слезы текут без конца. Маленький черноволосый мальчик бросился к Тенгизу:

— Папочка! Папочка!

— Кто? — оторопел Тенгиз. — Я?

Он осмотрелся — где это я? Дом — как чужой. Почти ничего из вещей не осталось — круглый стол да портрет матери на стене. И кресло, которое ставили на спину слона. Видно, тяжелое, никто не взял. Под потолком нет люстры. Крюк повис, как железный знак вопроса — где ты, Пепела, моя любовь?

Так он думал каждый раз, ложась с Норой в одну кровать. Где она, босая принцесса? Осталась там, над полем битвы? Размахивает голыми руками — зовет в бой? Или управляет движением поездов?

Тенгиз больше не мечтал о ней. Кончено. Его раздражал ее громкий голос, ее сильный запах. Глупости, что сыпались из ее рта, как тута. Груди болтаются при каждом движении, как пустые вагоны. В лице — отсутствие ума, на голове — отсутствие птенцов. И из-за поворота больше не вырывался огнедышащий, со звоном и лязгом железных колес. Тенгиз отворачивался к стене, а жена — к двери.

И не было на свете женщины счастливей, чем Нора.

И не было человека несчастней, чем доктор Гомартели. Сын вернулся с войны, а радости, какая должна быть, — нет. Кто он, этот седой мужчина с орденами? А тот маленький мальчик, что все мечтал, сидя на кресле, — где? И как начать разговор, с чего? И можно ли доверить то, что у тебя на сердце, собственному сыну?

А через день Тенгиз объявил: я решил — я остаюсь в армии!

— Боже мой! — сказал старый Гомартели. И больше ничего не сказал. И это был его третий удар. Не успел, не объяснил. Кончено. Он не умер от удара, а превратился в живого покойника. Ведь если ничего, кроме смерти, не ждешь — разве это жизнь?

13

 

“Когда-нибудь я стану генералом”, — говорил Тенгиз Гомартели маленькому Арчилу. “Он обязательно стал бы генералом”, — говорили Арчилу люди в гимнастерках, вручая награды отца. Ордена и медали находили Тенгиза Гомартели даже после того, как война закончилась, даже после того, как он умер. Арчилу пожимали руку, показывали, где расписаться, и он шел в другую дверь — сдавать награды на хранение.

Зачем отец хотел стать генералом, Арчил не знал.

Может быть, он надеялся — однажды генералов позовут на совет к самому генералиссимусу Сталину. Молодой седовласый генерал Тенгиз Гомартели, бесстрашный герой войны, останется наедине с Иосифом Виссарионовичем и скажет ему своим знаменитым гомартелевским голосом, способным заговорить даже мазь: “Товарищ Сталин! Мою мать арестовали в тридцать седьмом году, и с тех пор — никаких вестей!”

“Кто? — вскинет глаза великий человек. — Где?” Он тут же отдаст приказания, и мать вернется домой.

Или нет, иначе. Молодой седовласый генерал Тенгиз Гомартели, бесстрашный герой войны, останется наедине с генералиссимусом Сталиным, вложит ему в белое ухо черный пистолет и выстрелит. “Вот тебе за мою мать, — скажет он гомартелевским голосом, — без вести пропавшую!”

Так почему Тенгиз Гомартели хотел стать генералом? Не узнать.

В тридцать седьмом году, рано утром, грузовик заехал к ним во двор, остановился под тутовым деревом и отца вывели из дома, руки за спиной. Мать только вернулась с базара, желтые ножки куриц торчали из ее корзинки. Она все сразу поняла и упала на землю, молча, огурцы и помидоры раскатились, желтые ножки куриц — как босые ноги мертвых старух. А под вечер грузовик вернулся за ней. Так забывчивый человек возвращается домой, чтобы взять свою шляпу или очки.

— Мама! — закричал Тенгиз. — Мамочка!

Ему было тогда почти шестнадцать лет. Он ждал, стоя у окна, когда же грузовик вернется за ним.

Какие-то люди, в сапогах и гимнастерках, ходили, покуривая, по комнатам и что-то искали. Сбрасывали пепел на пол. Переворачивали все. Навалившись разом, сдвинули с места кресло, которое ставили раньше на спину слона.

На второй день он увидел — они сломали в спешке бюст Сталина. Маленький гипсовый поясной портрет, выкрашенный в черный цвет. Иосифу Виссарионовичу отбило ухо. Черное лицо с белым ухом.

Это расстрел.

Тенгиз Гомартели боялся выбросить черный бюст с белым ухом и боялся прятать его у себя. Каждую ночь, в тишине, накрывшись с головой одеялом, он толок Сталина в каменной ступке. Получалась пудра. Утром он выходил со сжатым кулаком и шел по улицам, медленно разгибая пальцы. И Сталина, черно-белого, уносил ветер.

В жарко-душной темноте под одеялом, под стук ступки, как под стук вагонных колес, страх воткнулся в Тенгиза, как шомпол, и застрял. Будто Сталин, рассыпанный, собрался щепоткой и выдал ему — “рас-стре-лат!”. Черно-белый дымок.

Кто он, Сталин? Дьявол? Бог?

Вот почему потом, в войну, Тенгиз Гомартели убивал не глядя. Он боялся. Он из страха — убивал. Выстрел — черно-белый дымок.

Но война, объявленная гомо идиотами, путает все, не разобрать. В войну гигантский, могучий страх Тенгиза Гомартели назвали бесстрашием. И за это бесстрашие его награждали даже после смерти.

Пепела нашла каменную ступку, когда приступила к приготовлению гомартелевской мази. “Что вы в ней делали, — закричала она, — гипс толкли?” Доктор Гомартели все понял, но не ответил. Его отучили быть откровенным.