Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2012)

• Название: Новый Мир ( № 12 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Нужно ли говорить, сколь горестным было детство отца. Не было детства. Было страшно, в угольной пылище, в жаре. В голоде и изнурении. Уже потом, перед смертью (46-ти лет помер), слезу утирал, вспоминая. Зато какой был заботливый, как хранил жену и деток! Какой добросовестный работник и партиец был. Как хотел блага трудовому человеку! И нас с сестрой заразил настолько, что до сих пор хвораю этим романтизмом. А сестра отхворалась два года тому.

Трудное время выпало отцам нашим. Видели они и плохое в новых начинаниях, участвовали в жестокостях созидания. Пришел ночью, стучится условно, мать дрожит, боится — а вдруг лезгин какой. В Сочи дело было. Боже — худой, заросший, грязный. Месяц был в оцеплении, ловили кулаков, удиравших с Кубани. Шепотом маме: “Какие они эксплуататоры! Руки мозолистые”. Но надо! Потом такой же рейд — колхозы в горах организовывать. Ходили парой. Спали в лесу. Пистолеты на взводе. В селениях на них спускали собак, “не понимали” по-русски. Но надо!

Санаторий открыл весной 1929-го. “Донбасс” назвали. Это был рай в те голодные годы. Шахтеры отдыхали 36 дней, питались досыта, ходили в пижамах. Принимали мацесту. Приезжали мощами, уезжали богатырями. По 12 — 16 килограммов вес набирали. И пели. Ах, как они пели! Пение двухсот донецких русско-украинских шахтеров, только-только вырвавшихся из семилетних боев 14 — 21 годов, из голодов — 22 — 23 годов, 32 — 33 годов, из разрухи и безработицы, из угольной пыли забоев в этот сочинский рай парков, вилл, моря, теплого ухода, невиданного за всю жизнь питания и лечения под звездным ласковым ночным небом…

Как они пели!

Кино показывали на открытой площадке. Два-три раза за сеанс гас свет на полчаса — дизелек надрывался.

В полной мгле возникал сочный баритон запевалы. В нужном месте взвивались чистые звонкие тенора, авторитетно утверждались басы. Не просто издавали звуки — искренне вкладывали душу, дружно, гармонично! Душонка десятилетнего пацана трепетала.

Рэвэ та й стогнэ Днипр широкый,

Сэрдытый витэр завыва…

И надо было строить новые корпуса. Масса новых знаний нужна. А тут пошли аресты. На соседних стройках обнаружен грибок гнилостный на примененном лесоматериале. Директоров — арестовать: умышленное нанесение вреда государству! Зимой, когда отец уходил по партийным заданиям, мама запиралась и прислушивалась. Как-то разбудила: “Смотри, сынок, запомни и никому не говори”. Открыла печь с раскаленным углем и бросила туда отцовы крест и медаль.

До школы далеко. Пятеро нас набралось для обучения в домашнем классе. Учительница Лидия Николаевна из бывших “смолянок”. А их — дворян, не сподобившихся удрать с Деникиным, — застряло немало в Сочи, самом дальнем и тихом до поры закоулке Новороссии. Потом их, конечно, выловили, таких-сяких! Был, помнится, малюсенький домик неподалеку. Жил там с женой тихонечко некий инженер Копейкин. После его ареста мы, пацаны окрестных дач-коммуналок, — туда. О! Кровать убирается в стену и стол. Набор китайских инструментов. Пачка фотографий с японских фронтов 1904 — 1905 годов. Порт-Артур. Адмирал Макаров. Множество кораблей, батарей, парадных построений. Как я жалел потом, повзрослев, что мы, мальчишки, так варварски разбросали эти реликвии.

В пятый класс после трех лет учебы в домашней школе я вписался уверенно по знаниям и робко по поведению. Как-то подавил этот шум, разгул страстей сотен сорванцов на переменах и неперсональность обращений учителей.

Десятый класс я кончал уже в Алупке, куда отца перевели по состоянию здоровья директорствовать в тамошнем шахтерском санатории.

Без отца я оказался в тринадцать лет.

Куда идти учиться дальше? Особых сомнений не было. 1939 год — год бурной пропаганды строительства военно-морского флота. А в подзорную трубу Левы Сергиева так хорошо видны красавцы корабли! Какие могут быть сомнения! Правда, в Николаевский кораблестроительный институт поступил я один из нашего выпуска. Левка под давлением родителей попал в Московский авиационный. Григорьев и Малыгин — в военное училище.

Лева погиб в эвакуации.

Григорьев стал генералом.

Малыгин геройски погиб в финской войне. А был он самым выдающимся из нас. И умом и физически.

Маня Саакиян и Паника Цанзариди — армянка и грек — были депортированы, и мы ничего о них не слышали больше.

Ковалевский и Рябинин поступили в Московский химико-технологический, но 17 сентября того же года были призваны в армию “с незаконченным высшим образованием”, как потом они горько шутили в письмах. Рябинин погиб, а Ковалевский…

1980 год. Симферопольский аэропорт. Прилетел из командировки в Москву. Иду с большущим “двухспальным” портфелем к стоянке автомобилей. На всю площадь раздается зычный голос диспетчера: “Пассажир Ковалевский! Вы задерживаете вылет в Магадан”. Вдруг мимо пробегает грузный мужик в тяжелых болотных сапогах. Мгновенная реакция: “Толя, ты?” — “Да”. Я назвал себя. “Пиши. Севастополь. ЦКБ „Таврия””.

Через две недели письмо: “Приняли бой в первый же день. Вася убит. Я — в плен. Черт попутал. Теперь на постоянном проживании в Магадане”.

Яша Зейдель и Алла Пейлид расстреляны немцами.

Федя Шульга и Женя Морозов вернулись с войны инвалидами.

Зоя Бойко, Оля Кишек и еще кто-то пережили оккупацию, так и оставшись в Алупке.

Учителя у нас были высшего класса: Алупка располагала большим выбором кандидатов. Физику читал профессор Котов, удалившийся по возрасту из московского института. Немецкий язык — Маргарита Павловна Старикова, сама немка. Своим педантизмом она буквально загнала нас в свой предмет.

С приходом немцев в 1941-м она охотно им содействовала, а в 1944-м с ними же и мужем отбыла в рейх. Сын их Юрий, в 1941-м студент Киевского мединститута, призван в армию, честно дошел медиком до Победы. В 1945-м приехал в Алупку к родителям с наградами на груди и… вот позор!

Сам Стариков — солидный, степенный, известный в Большой Ялте архитектор, вел у нас уроки черчения.

“Лучшая бумага для черчения — александрийская по месту возникновения папируса — города Александрия в Египте. О, это славный центр античной культуры. И сейчас он знаменит. Широкий проспект много километров тянется вдоль огромного плавного залива мимо дворцов и вилл”. Наши глаза загораются. Интересно бы побывать. Хоть в окно, возле которого я сижу за партой, видна своя красота — побережье до самого мыса Ай-Тодор. Через 30 лет в служебной командировке ежедневно три года ездил по этой набережной Александрии.

В конце августа 1939-го прибыл пароходом в Николаев. С волнением вошел в старинное здание на улице Скороходова, 5. В фойе — модели судов. В коридорах — военно-морская символика. Все такое призывное, романтичное. Зачисление прошло спокойно. Общежитие — огромный высоченный спортивный зал. Нас там человек шестьдесят: прием рекордный, соответственно новым государственным планам строительства флота. Отбор тем не менее был жесткий — принимали одного из семи. Кроме знаний требовалось хорошее здоровье: мол, заведение военизированное, оборонное. В основном набирали ребят.

Директором был очень внушительный, высокий и красивый эстонец Кресс. Он поддерживал романтику, эдакую гордость за избранную профессию. Поощрял спорт, особенно гребной и парусный, и ношение военно-морской формы (китель, фуражка). Форму носить мы имели право, но шить надо было за собственный счет. Поэтому щеголяли в ней лишь немногие. Остальные тихо завидовали.

Сразу же по получении койки и спального инвентаря пошел в порт. Оттуда ближе всего видны корпуса строящихся и достраиваемых кораблей. Воздух сотрясается от грохота пневмомолотов, клепающих швы обшивки. Корпус — огромная гитара, резонирующая трескотню так, что весь город слышит — флот строится!

Прошли первые две недели. В общежитии — шум, круглосуточные движения. Особо бравые ребята задают свои порядки.

Вдруг общее построение первокурсников во дворе. Необычная напряженка. Тишина. Зачитывается постановление Верховного Совета о призыве в армию студентов 1921-го и старше годов рождения. С правом возвращения по окончании службы. Наверно, три четверти ребят собирают вещички. Перед уходом вечер и ночь были прощальные. Летали подушки, лилась водка, кричались песни. Ребята чувствовали — высшее образование остается “незаконченным”, впереди что-то грозное. Через пару дней волнения улеглись. Выяснилась большая некомлектность учебных групп. Срочно вызваны те, кто не набрал баллов, и девчонки. Этим повезло. В общежитии на ул. Радостной освободились комнаты.