Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2012)

• Название: Новый Мир ( № 11 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

«Арифметика войны» не сборник рассказов, не собрание текстов, а именно книга, с довольно сложной композицией и несколькими сюжетными линиями.  Ермаков даже произвел операцию над собственным рассказом.

Прерванный на середине «Блокнот» стал завязкой всей книги: товарищи по учебке «навсегда исчезли из жизни Глинникова. Но это только тогда казалось, что навсегда». Вторую часть «Блокнота» («Кашмир») автор поставил в середину книги, между магическим «Садом» и «Афганской флейтой», полной суфийских мотивов.

Глинников и Мартыненко из рассказа «Боливар» не двойники, конечно, но связь между героями двух, казалось бы, не пересекающихся друг с другом рассказов нетрудно отыскать. Глинников с детства мечтал прокладывать железные дороги в далекие, отсталые страны, вроде Афганистана или Тибета, воображал себя «цивилизатором-железнодорожником». Но в последний момент передумал, простился и с детской мечтой о железных дорогах, и с далекой южной страной, которую он так и не увидит. А лейтенант Мартыненко решил мечту осуществить. Хотел стать героем-освободителем, как Симон Боливар, и отправился освобождать афганскую землю, если не от душманов, то от бедности, от средневекового невежества. Настоящий воин-интернационалист. И вот на его глазах взрывают дом «подозрительного» муллы, а командир приказывает Мартыненко расстрелять информатора-афганца: знает слишком много. Так закончился его путь Боливара.

Не освободитель, не Либертадор, но кто же он — захватчик? Мы привыкли делить войны на захватнические и справедливые. Ранний Олег Ермаков, бесспорно, этого деления держался. Герой «Последнего рассказа о войне», бывший воин-афганец, сравнивает себя с американцем — ветераном Вьетнамской войны и даже с гитлеровцем, солдатом Третьего рейха. Для автора «Арифметики войны» такое сравнение уже неуместно, а старая классификация войн — слишком груба, примитивна. Что же, кроме бесконечных расходов и боевых потерь, получил в Афганистане Советский Союз? Война ненужная и несправедливая, но разве захватническая?

«Арифметика войны» намного сложнее ранних афганских рассказов и «Знака зверя». Хорошо жить в простом и ясном мире, где грань, отделяющая добро от зла, всем заметна. Не убивай, не иди на войну — и ты не сделаешь зла. Но в «Арифметике войны» нет прежней ермаковской «антропологии зла», потому что выделить зло в чистом виде оказывается не так просто.

Ермаков афганскую войну не одобряет и не оправдывает. Читателей ранних афганских рассказов, должно быть, поражали сцены, где советские солдаты убивали ни в чем не повинных или едва-едва подозрительных афганцев, снимали с трупов часы. Но то же самое происходит и в «Арифметике войны». Старший лейтенант Олехнович сбрасывает с набравшего высоту вертолета двух афганцев — погонщиков каравана: отказались выдать путь настоящего каравана с оружием («Боливар»). Советские солдаты уничтожают родной кишлак Джанада, героя повести «Шер-Дарваз, дом часовщика». Но ранний Ермаков отшатнулся от ужасов войны, нынешний — пытается найти им объяснение. Здесь и возникает «арифметика войны», «примитивная древняя наука», где чужой минус дает своим плюс: «Чем меньше непонятных чужих, тем больше надежд выжить своим». Это не случайно брошенная фраза, а настоящий закон, верность которого Ермаков доказывает не раз. Умный, но слишком добрый русский офицер не расстрелял бродячего торговца, что зашил много денег в подкладку жилетки: «Это же деньги, а не взрывчатка». А торговец вез кассу полевого командира Саида Джаграна.

Бунт против войны — это бунт против самого мироустройства, в нем нет ни смысла, ни надежды на успех. Пацифизм — светлая и наивная мечта человечества, которой поддались даже великий Лев Толстой и хитрющий Аристид Бриан. За одиннадцать лет до Второй мировой войны госсекретарь США и министр иностранных дел Франции подписали договор: отказаться от войны как орудия национальной политики (пакт Бриана — Келлога). К договору присоединились почти все европейские страны, включая Советский Союз и еще не фашистскую Германию. Так стоил ли тот договор бумаги, на которой был напечатан? Кровь льется так же, как лилась во времена вавилонских правителей и римских императоров, только вместо пращей и луков — пулеметы и автоматические винтовки.

Олег Ермаков не отказывается от ранних афганских рассказов и не противопоставляет им свои новые книги. В интервью корреспонденту «Известий» Ермаков назвал, в сущности, одно отличие своей новой афганской прозы: «За это время я больше узнал о Востоке». На самом же деле изменился и сам автор, изменились и представления о той, давней уже войне, о ее ветеранах. В разгар Афганской войны это слово еще казалось неуместным: «Ветеранами ясно кто был, предки, солдаты Великой Отечественной, фронтовики. А мы, пэтэушники, шелупонь, раздолбаи…» — рассказывает герой «Вечного солдата». Но со временем, не без некоторого удивления, былые советские «афганцы» поняли, что были на войне и что ветеранами зовут их, «а не дядю в очереди».

В черно-белом мире романа «Знак зверя» мрачные, тоскливые картины армейской жизни в «городе у Мраморной горы» время от времени сменяются идиллией северной природы, мирной жизни, одиночества, прерываемого только появлением женщины. Простая и честная жизнь на лоне природы, вдали от пушек и танков, от обстрелов и боевых операций. Душевное исцеление в мире русского леса или иллюзия исцеления? Но вот у отставного капитана Колядина из «Русской сказки» все это есть: жизнь на природе, общение с добрыми и мудрыми животными (он устроился работать конюхом), свой домик и участок земли, есть жена, наконец. Живописное заснеженное село — чем не сказка, не идиллия? Но все идет не так, как надо. Даже лошади оказались не добрыми друзьями человека, а существами «своенравными, хитрыми и, пожалуй, злыми». Пилит жена — зачем живем в захолустье? А сам Колядин смотрит телерепортажи о новой, уже чеченской войне, и ночами Гиндукуш белеет «снегами сквозь сны». Еще один «вечный солдат»? Нет, герой Ермакова — нормальный человек, а не прирожденный воин, кшатрия, не человек войны, рожденный воевать и убивать. Впрочем, люди этого склада у Ермакова встречаются. Таков старший лейтенант Олехнович из «Боливара». В нем есть «азарт войны». Олехнович пленных не берет, расстреливает «бабаев» при каждой возможности. В глазах Мартыненко (и, видимо, в глазах автора) он не злодей и не герой, он вообще не человек, а природное явление, «как самум».

Герои ранних афганских рассказов, на мой взгляд, почти не запоминались, мало отличаясь друг от друга. Даже в «Знаке зверя», до выхода «Арифметики войны» — самой значительной книги Ермакова, были не столько характеры, сколько герои-маски, герои-функции, герои-символы. У некоторых даже имен нет, только профессии или должности: начмед, хирург, сестра-с-косой. У них нет довоенного прошлого, нет и послевоенного будущего: вся жизнь умещается в пространстве войны, от учебки до кабульского аэропорта.

Герои «Арифметики войны», даже второстепенные, эпизодические, — живые и оригинальные, их невозможно перепутать. «Один» — рассказ молодого солдата, новобранца, принявшего свой первый бой. Будничное повествование об армейской жизни и подготовке к первому бою, первому, как казалось, почти безопасному рейду против душманов, с трагической развязкой. Но сколько же здесь интересных характеров, сколько жизненных историй. Впрочем, осталась любовь Ермакова к именам-символам. Темпераментный, рано созревший, как и полагается южанину, Горинча, красавчик Лебедев, прыщавый, но могучий и добродушный Дубино, нерешительный, «слишком задуманный» капитан Анастасьин, ефрейтор по кличке Адольфыч, похожий на енота и на Гитлера.

Ранние рассказы Ермакова привлекали внимание фактурой, новизной, которая одним Афганом не ограничивалась. Даже о дедовщине тогда только-только начинали писать, а тут оказывается, что даже мраморные туалеты в далеком военном городке молодые солдаты («сынки», «духи») моют зубными щетками. Теперь Ермаков о дедовщине не пишет — о ней и без того знают все. Прошли годы, и писатель отсек все лишнее, неважное, все, что отвлекает внимание. Поэтому «неуставняк» в новой книге Ермакова — всего-навсего часть общего фона, элемент бытия, заметный, но все-таки элемент. Книга Ермакова о другом: человек и война, Россия и мусульманский Восток.

Новая проза Олега Ермакова на первый взгляд — ясная, прозрачная, как чистый воздух. Ничего лишнего: ни стилистических изысков, вычурности, ни трудных, темных мест, требующих долгого и напряженного внимания, многих усилий, старания вчитаться в непростой, «темный» текст (как, например, в романе «Холст»). От читателя как будто и не требуется излишних усилий. Книга небольшая и читается легко. Только вот временами у читателя возникает странное чувство, вроде бы не прямо связанное с текстом. Александр Иличевский однажды написал о совершенно необъяснимом ужасе, что охватывает читателя пушкинской «Пиковой дамы». Это чувство, если не ужаса, то непонятной тревоги (не мороз по коже, но все же — холодок), может посетить и читателя ермаковского «Сада». Хотя в рассказе нет ни пыток, ни отрезанных голов, ни призраков или чудовищ. Сам наряд Справедливого Гура, что принимает у себя в крепости русского майора Кардымова, заставляет поежиться: майор называет хозяина крепости «хирургом». Ассоциации с хирургией вызывает светло-зеленый наряд «феодала». Давний страх пациента перед тем, кто будет резать его тело. Омовение перед трапезой кажется советскому майору приготовлением к казни: «И когда ополаскивал лицо, склонившись над тазом, вот тогда и ждал обжигающего удара по шее арабским или каким там клинком». Хотя Справедливый Гур обойдется с непрошеным гостем в общем-то человечно: не убьет, не бросит в яму или башню.