Марианна Басина - Петербургская повесть

• Название: Петербургская повесть
• Автор: Марианна Басина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

Документальная повесть о жизни и творчестве великого русского писателя Н. В. Гоголя. Автор знакомит читателя не только с памятными местами, связанными с жизнью и творчеством писателя, но и рассказывает, как Н. В. Гоголь при помощи А. С. Пушкина и В. Г. Белинского вошел в мир литераторов и силою своего таланта создал такие замечательные произведения, как «Невский проспект», «Ревизор», «Портрет», «Мертвые души».

«Петербургская повесть» — документальная повесть о том, как юный мечтатель Николай Гоголь приехал из украинского захолустья в столичный Петербург, желая служить человечеству, и как суровая действительность беспощадно разбила его иллюзии. Только благодаря целеустремленности, непреклонной воле, преодолевая всяческие препятствия, нашел юный Гоголь свое место в жизни. А место это определилось его великим талантом. С помощью Пушкина, а затем Белинского вошел молодой писатель в большую литературу, стал знаменит. Но и дальнейший путь его был тернист и труден, ибо это был путь сатирика-реалиста, обличающего порядки самодержавно-крепостнической России.

Читатель узнает о том, как создавались многие произведения Гоголя, ставшие новым словом в русской литературе, где и как жил писатель в Петербурге. Речь пойдет о жизни того Петербурга, который впоследствии стали называть «гоголевским».

Книга знакомит читателя с памятными местами Ленинграда, связанными с жизнью и творчеством автора «Невского проспекта» и «Ревизора».

«Петербургская повесть» — первая часть трилогии М. Басиной «Великие обличители». Вторая часть трилогии — о Некрасове — «Литейный, 36», была издана ранее, в 1971 году. Над третьей частью — о молодом Достоевском — автор работает.

Для среднего и старшего возраста

---

Помимо военной муштры Николай испытывал особое влечение к театру.

Еще будучи великим князем, он приказал у себя в Аничковом дворце устроить маленький театр и сам играл некоторые роли в французских пьесах. Став императором, он глаз не спускал с петербургских театров. На столичной сцене запрещалось показывать все, что хоть в малейшей степени походило на правду. В театральную дирекцию то и дело летели бумаги: «Государь император не соизволяет на представление». Дальше шло название трагедии, комедии, оперы и даже балета. Цензура запрещала показывать на сцене «в гнусном и смешном виде» военных, полицию, чиновников, чтобы не уронить их престиж, Николай часто говорил: «Россией управляют столоначальники».

А во «Владимире 3-ей степени» — не какой-то столоначальник, а начальник канцелярии аттестуется так: «…Произведен! а? каково?

Взяточник, два раза был под судом, отец — вор, обокрал казну, гнуснейший человек, какого только можно представить себе». А сестра Барсукова, столичная барыня, чтобы разлучить сына с бедной девушкой, которую он любит, подговаривает прохвоста Собачкина «немножко замарать» доброе имя девушки и не жалеет для этого двух тысяч рублей. И прочие не лучше. Богатая барыня Губомазова сама сечет своих девок.

Гоголь комедию не дописал — бросил. «Вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит, — объяснял он Погодину свое решение. — А что из того, когда пиеса не будет играться? Драма живет только на сцене. Без нее она как душа без тела… Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым даже квартальный не мог бы обидеться. Но что комедия без правды и злости!»

Самый высокий человек в России. Карикатура французского художника Г. Дорэ на Николая I (из его книги «История святой Руси»).

«ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ О НАШИХ?»

В начале 1832 года Гоголь писал Данилевскому: «Что тебе сказать о наших? Они все, слава богу, здоровы, прозябают по-прежнему, навещают каждую среду и воскресенье меня, старика, и к удивлению, до сих пор еще ни один из них не имеет звезды и не директор департамента». Под словом «наши» Гоголь разумел товарищей по Нежинской гимназии, которые жили в Петербурге и которых он в шутку называл то «однокорытники», то «одноборщники».

С тех пор как дела его улучшились, Гоголь мог принимать у себя товарищей, не боясь более упреков Марии Ивановны в расточительности. Да и расточительность была невелика — чай с кренделями, а то и с сухариками собственного изготовления. Елизавета Васильевна вспоминала, что брат, когда они жили у него до поступления в институт, ожидая гостей, «сам смотрел за всем и даже сам приготовлял какие-то сухарики, обмакивая их в шоколад, — он их очень любил».

Гоголь не хвастал, рассказывая в письме дядюшке, что умеет шить, стряпать, малярничать. Летом в Васильевке выкрасил стены и потолок в зале и гостиной, разрисовал их бордюрами, букетами, арабесками. И теперь сам, по своему вкусу, устроил все в петербургской квартире: расставил мебель, книги, безделушки. Только шить занавески нанял женщину, но кроил и показывал, как шить, сам.

Он терпеть не мог симметрии. Мебель у него стояла не по стенам, как у всех, а в углах и посредине комнаты. Столы — у кровати, у печки. Он и в гимназии делал все по-своему. На замечания возражал:

— Что я, попугай. Я сам знаю, что мне нужно!

Он был своеобычен и в большом, и в малом. Раньше его за это обзывали дураком, теперь оригиналом. Он не обижался и всегда умел ответить. Как-то во время гулянья в гимназическом саду Гоголь пошел наперерез товарищам и нечаянно толкнул одного из них. Тот сказал:

— Дурак!

— Ну, а ты умный, — ответил Гоголь, — и оба мы соврали.

Профессор Никитенко записал в своем дневнике: «Был на вечере у Гоголя-Яновского, — автора весьма приятных, особенно для малороссиянина „Повестей пасичника Рудого Панька“. Это молодой человек лет 26-ти, приятной наружности. В физиономии его, однако, доля лукавства, которое возбуждает к нему недоверие. У него застал я человек до десяти малороссиян, все почти воспитанники нежинской гимназии».

Гимназических товарищей тянуло к Гоголю. С ним было интересно. И в Нежине, когда он, щуплый, остроносый мальчишка с насмешливыми глазками, рассказывал о чем-нибудь, изображал кого-нибудь, и теперь, когда он стал писателем.

Приходили Николай Прокопович, прозванный Красненьким за румяное лицо, Иван Пащенко, Евгений Гребенка, Аполлон Мокрицкий, Константин Базили — Базиль, Василий Любич-Романович и другие.

Больше других любил Гоголь Прокоповича. Чувствовал его преданность, ценил деликатность. Красненький никогда ничего не выспрашивал. Скажешь — хорошо, и не скажешь — тоже. Не пенял за скрытность. Они часто виделись. То Прокопович являлся к Гоголю, а то Гоголь брал извозчика и катил к Прокоповичу в Свечной переулок. Заставал в халате с трубочкой. Пили чай, разговаривали, валялись на диване. Прокопович был беден, перебивался уроками, бегая по городу из конца в конец. В гимназии он пробовал сочинять, участвовал в спектаклях. И теперь изредка печатал стихи, задумал идти на сцену, для чего посещал театральное училище. С актерством не вышло. С сочинительством тоже. Гоголь огорчался. «Изо всех тех, которые воспитывались со мною, — рассказывал он Плетневу о Прокоповиче, — у него раньше чем у всех других показалась наглядность, наблюдательность и живопись жизни. Его проза была свободна, говорлива, все… прочило в нем плодовитейшего романиста». Но сам Прокопович не верил в свой талант и, намыкавшись, все больше склонялся к мысли остаться учителем, получить казенное место, верный кусок хлеба.

Н. Я. Прокопович. Литография. 1840-е годы.

И Ивана Пащенко бог не обидел способностями. Большой выдумщик, он в гимназии тешил товарищей невероятными историями, за что и получил прозвище Вральник. Гоголь любил его за мягкость характера, чуткость к прекрасному, называл «музыкальная душа». А «музыкальная душа» скрипел пером в министерстве юстиции, тянул чиновничью лямку.

Аполлон Мокрицкий тоже поначалу подался в чиновники, поступил в департамент горных и соляных дел. А потом оставил службу и занялся живописью.

Е. П. Гребенка. Литография. 1840-г годы

Василий Любич-Романович, как и большинство его товарищей, тоже был чиновником, служил в одном из департаментов министерства юстиции. Любовь к литературе, которую сохранил он с гимназических лет, побудила его заняться переводами. Переводил он с польского, немецкого, французского, английского и итальянского прозу и стихи, печатался в журналах. Он еще раньше Гоголя сотрудничал у Дельвига в «Литературной газете».

К. М. Базили. Литография. 1840-г годы.

В 1833 году на квартире Гоголя стал бывать смуглый грек Константин Базили, который незадолго перед тем при-,ехал в Петербург. Появление Базили обрадовало Гоголя — они дружили в гимназии. Базили был родом из Албании. В городах южной России жило немало греков. Одни поселились здесь издавна, другие недавно, спасаясь от жестокости турок, поработивших их родину. Родные Базили принадлежали к последним. Летом 1822 года в Нежинскую гимназию пришло известие от ее попечителя графа Кушелева-Безбородко, что он намеревается прислать для учения «несколько детей греческих семейств, ныне по смутным обстоятельствам находящихся в Одессе». Вскоре шесть греческих мальчиков прибыли в Нежин. Одного из них звали Константин Базили. За свои двенадцать лет он много пережил и рассказывал товарищам о борьбе за свободу Греции, об ужасах кровавой расправы с греками в Константинополе, о разрушении древних Афин. Гоголю запомнились эти рассказы. Он восхищался землей Эллады.

     Земля классических, прекрасных созиданий,
И славных дел, и вольности земля!
      Афины, к вам в жару чудесных трепетаний.
Душой приковываюсь я!

Так писал Гоголь в «Ганце Кюхельгартене».

В Петербурге Базили определился на службу в министерство иностранных дел — мечтал стать дипломатом. Для этого у него имелись данные.

Пожалуй, единственным из товарищей, появление которого вызывало у Гоголя смешанное чувство недоумения и досады, был Нестор Кукольник. Казалось бы, почему? Красноречивый, начитанный, прекрасный музыкант, Кукольник обладал и поэтическим талантом. Но… Гоголь еще в Нежине дал ему насмешливое прозвище Возвышенный. Все у Возвышенного было ненатурально, высокопарно — его стихи, трагедии, разговоры, игра на школьной сцене. Гоголь не мог без смеха вспомнить, как Кукольник, играя Дмитрия Самозванца в трагедии Сумарокова, с пафосом выкрикивал последний монолог и, подобно трупу, грохался наземь. На многих это производило сильное впечатление, а его, Гоголя, смешило. Его смешило и то, что Кукольник разыгрывает из себя гения, натуру избранную, недюжинную, ходит окруженный толпой поклонников, с одинаковым апломбом толкуя об интегралах и Моцарте, о российской истории и итальянской поэзии — обо всем на свете. И трагедии Кукольника Гоголю не нравились — они были мишурны, фальшивы. От потока громких слов звон стоял в ушах.