Марианна Басина - Петербургская повесть

• Название: Петербургская повесть
• Автор: Марианна Басина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

Документальная повесть о жизни и творчестве великого русского писателя Н. В. Гоголя. Автор знакомит читателя не только с памятными местами, связанными с жизнью и творчеством писателя, но и рассказывает, как Н. В. Гоголь при помощи А. С. Пушкина и В. Г. Белинского вошел в мир литераторов и силою своего таланта создал такие замечательные произведения, как «Невский проспект», «Ревизор», «Портрет», «Мертвые души».

«Петербургская повесть» — документальная повесть о том, как юный мечтатель Николай Гоголь приехал из украинского захолустья в столичный Петербург, желая служить человечеству, и как суровая действительность беспощадно разбила его иллюзии. Только благодаря целеустремленности, непреклонной воле, преодолевая всяческие препятствия, нашел юный Гоголь свое место в жизни. А место это определилось его великим талантом. С помощью Пушкина, а затем Белинского вошел молодой писатель в большую литературу, стал знаменит. Но и дальнейший путь его был тернист и труден, ибо это был путь сатирика-реалиста, обличающего порядки самодержавно-крепостнической России.

Читатель узнает о том, как создавались многие произведения Гоголя, ставшие новым словом в русской литературе, где и как жил писатель в Петербурге. Речь пойдет о жизни того Петербурга, который впоследствии стали называть «гоголевским».

Книга знакомит читателя с памятными местами Ленинграда, связанными с жизнью и творчеством автора «Невского проспекта» и «Ревизора».

«Петербургская повесть» — первая часть трилогии М. Басиной «Великие обличители». Вторая часть трилогии — о Некрасове — «Литейный, 36», была издана ранее, в 1971 году. Над третьей частью — о молодом Достоевском — автор работает.

Для среднего и старшего возраста

---

Пушкин изумился бы еще более, ежели бы узнал, что, кроме наивного «Ганца Кюхельгартена» и нескольких отрывков, автор «Вечеров» ничего не написал.

Опасаясь критиков, которые по своей косности могут напасть на Гоголя, Пушкин и просил издателя «Литературных прибавлений» взять его сторону. А такие критики нашлись. Один даже заявил, что автор «Вечеров» не «малоросс», а «москаль», не знающий Украины. Но хулителей было мало. В большинстве журналов хвалили «Вечера». Публика же буквально зачитывалась ими. И ее легко понять. В казенную тусклую атмосферу Петербурга ворвалось что-то светлое, необычайное, яркое, открылся радостный мир, полный движения и красок, благоуханный, вольный И думалось: а ведь кроме сидения в департаментах, вышагивания на парадах, погони за чинами и деньгами может быть другая жизнь; кроме приниженности, угодливости, самодовольства, жадности — иные чувства…

Во второй половине сентября, поздравляя Марию Ивановну с днем именин, Гоголь отправил ей «Вечера» с письмом: «Очень жалею, что не могу прислать Вам хорошего подарка. Но вы и в безделице видите мою сыновнюю любовь к вам, и потому я прошу вас принять эту небольшую книжку. Она есть плод отдохновения и досужих часов от трудов моих. Она понравилась здесь всем, начиная от государыни; надеюсь, что и вам также принесет она сколько-нибудь удовольствия, и тогда я уже буду счастлив».

Книжка быстро разошлась. И примерно через месяц после этого письма, на первые деньги, полученные от книгопродавцев, Гоголь смог послать подарки домой: ридикюль и перчатки для Марии Ивановны, браслеты и пряжки для сестры Маши, конфеты для маленьких — всего добра на девяносто рублей.

Гоголь воображал, как обрадуется Мария Ивановна, сколько будет разговоров, восторгов, пересудов. Но прошло немало времени, а подарки бродили где-то. Гоголь взволновался. Он знал, что на почте, как и везде, «не без плутовства», и велел Марии Ивановне допросить полтавского почтмейстера о судьбе посылки. И еще припугнуть его, сказав, что, мол, сын в Петербурге уже жаловался самому главноуправляющему почтовым департаментом князю Голицыну, а тот, в свою очередь, сделал замечание директору почтового департамента Булгакову. Но сын, мол, просил господина Булгакова до времени не взыскивать с полтавского почтмейстера — вдруг посылка объявится.

Угроза подействовала. Посылка нашлась. Гоголь был рад, что вещественное доказательство его преуспевания наконец дошло по назначению, и, стараясь подбодрить мать, которой нелегко приходилось, писал ей: «…потерпим покуда: теперь уже мало остается терпеть нам… Одного молодца вы уже совершенно пристроили. Он вам больше уже ничего не будет стоить, а с следующего года будете получать с него, может быть, и проценты».

Гоголь надеялся в следующем, 1832 году выдать в свет вторую книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки».

НОВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

В ясный осенний день, какие редки в эту пору в слякотном Петербурге, шестого октября 1831 года на Царицыном Лугу был военный парад. Живописное, красочное зрелище, как всегда, привлекло многочисленных зрителей. Они толпились повсюду: тут же на лугу, в аллеях близлежащего Летнего сада, высовывались из окон окружающих площадь домов, теснились на балконах и даже устроились на крышах. А перед ними в четком строю, с застывшими лицами, плечом к плечу, голова к голове, носок в носок, идеально ровными линиями вышагивала пехота, за нею скакала конница, катились пушки. Гусары в красных ментиках, на белых лошадях, кавалергарды и конная гвардия в светлых, а кирасирские полки ее величества и его высочества наследника в черных кирасах, конные гренадеры в высоких шапках, лейб-казаки в алых мундирах, атаманские казаки в бирюзовых, павловцы в блестящих шишаках. Штандарты, развевающиеся на ветру. Площадь гремела, сверкала, переливалась.

Парад на Царицыном лугу. Картина Г. Чернецова. 1831–1837 годы.

Перед полками, окруженный свитой, на великолепном жеребце гарцевал Николай. Он обожал эффектные зрелища, если их можно было упорядочить и подчинить команде. Парад удался. Все шло как нельзя лучше. Царь был доволен. «Смотр и вся церемония были прекрасны, — писал он в Варшаву фельдмаршалу Паскевичу, — войска было 19 000 при 84 орудиях, погода прекрасная и вид чрезвычайный».

Николай устроил парад «по случаю окончания военных действий в Царстве Польском», то есть по поводу подавления польского восстания.

«Герой Варшавы» Паскевич наводил порядок в Польше. Но Николай был неспокоен. В душе его царил страх. Великолепный парад принес лишь минутное забвение. В тот памятный день 14 декабря, когда он едва не лишился и головы, и короны, царь испугался. С виду он старался держаться храбрецом, как и подобает солдату, каковым считал себя, хотя никогда не нюхал пороха. Но в душе он боялся. Страх не проходил. Ослабевал несколько, чтобы возвратиться с удесятеренной силой. Обстоятельства последнего времени тому весьма способствовали: революция во Франции, революция в Нидерландах, холера, бунты, мятеж в Царстве Польском…

Николаю вновь казалось, что его трон колеблется, что надвигается новая грозная опасность. Французская и польская «зараза» прилипчивы. Молодые офицеры, находящиеся в Польше, подвергаются особой опасности… «Наша молодежь, — писал Николай Паскевичу, — между их соблазна и яда вольных мыслей точно в опасном положении. Молю тебя ради бога смотри, что делается, не принимается ли зараза и у нас. В сем наблюдении состоит твоя, как и всех начальников, самая первая, важная, священная обязанность».

Искоренять заразу вольномыслия. Искоренять везде и повсюду. И в российской словесности, конечно. В любом издании, будь то даже поваренная книга. В поваренных книгах запрещали выражение «а затем ставить пирог на вольный дух». В этом усматривали намек.

Гоголь, упоенный успехом «Вечеров», не подозревал до поры до времени, как тернист и труден путь русского литератора. Все еще было впереди…

С наступлением осени обычное течение петербургской жизни, нарушенное холерой, входило постепенно в свою колею. В октябре открылись театры, в ноябре — Публичная библиотека. Возобновились занятия в университете, кадетских корпусах, институтах, в том числе и в Патриотическом. Начались празднества, балы, маскарады. Литераторы-знакомые Гоголя — как и прежде, сходились по пятницам у Жуковского, по средам и воскресениям у Плетнева.

Жуковский занимал казенную квартиру в верхнем этаже богатого шепелевского дома. Так назывался один из флигелей Зимнего дворца, принадлежавший некогда камергеру Шепелеву и купленный у него еще императрицей Елизаветой Петровной.

Собрание у Жуковского. Гоголь в центре, рядом с Пушкиным. Картина Г. Михайлова. А. Мокрицкого и др. 1830-е годы.

У Жуковского были обширные апартаменты. Гостей он принимал в кабинете, который по огромности скорее походил на зал. Ощущение простора усугублялось еще тем, что в кабинете стояло сравнительно мало мебели: письменный стол, диваны, кресла, шкафы с книгами. Украшением служили мраморные бюсты. Через много лет Гоголь писал Жуковскому: «Я, едва вступивший в свет юноша, пришел в первый раз к тебе, уже совершившему полдороги на этом поприще. Это было в шепелевском дворце. Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу как теперь, всю, до малейшей мебели и вещицы. Ты подал мне руку и так исполнился желания помочь будущему сподвижнику!»

Многим, очень многим помогал Жуковский. Наживал опасных врагов, наживал неприятности и все-таки помогал. Когда вскоре, в 1832 году, запретили журнал «Европеец», Жуковский, заступаясь за его издателя, позволил себе сказать царю:

— Я за него ручаюсь.

— А кто за тебя поручится? — отрезал Николай.

Благородство и справедливость находились под подозрением.

По пятницам к Жуковскому приходили Крылов, Пушкин, Гнедич, Плетнев, Вяземский, Одоевский… Обменивались новостями, беседовали, иногда читали написанное ими. Иногда вместо чтения музицировали.

Гоголь слушал и смотрел, сидя где-нибудь в уголке дивана…

У Плетнева Гоголь тоже любил бывать. Плетнев дружил с Пушкиным. Пушкин посвятил ему «Евгения Онегина». Лучи славы Пушкина озаряли и Плетнева, который хоть звезд с неба не хватал, но обладал верным вкусом и прекрасной душой.

Плетнев жил на Обуховском проспекте у Обуховского моста, далеко от центра города, но, несмотря на это, его небольшая уютная гостиная никогда не пустовала. Здесь можно было встретить и юнца, делавшего первые шаги в литературе, и знаменитого писателя. Пушкин, случалось, заезжал сюда с женой.

Бывавшие у Плетнева замечали, что и он и Пушкин чрезвычайно внимательны к Гоголю.

В конце 1831 года петербургские литераторы много толковали о переезде книжной лавки Смирдина в новое помещение. До той поры лавка Смирдина и его же библиотека для чтения помещались на Мойке, у Синего моста.