Марк Гроссман - Гибель гранулемы

• Название: Гибель гранулемы
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Новая повесть М. Гроссмана «Гибель гранулемы» — это повесть о нашем времени и его людях, любви настоящей и любви ради минутной радости, о верности в беде, чувстве дружбы, о разбазаренной жизни и жизни на счастье себе и всем.

Это книга о самых разных людях нашего сегодня. Ее герои — магнитогорские монтажники Павел Абатурин, Виктор Линев, Григорий Блажевич, студентка Анна Вакорина, начальник заполярного промыслового флота Ираклий Мирцхулава, капитан траулера Прокофий Иванов, болгарин Иван Влахов — люди прямые и честные, живущие открыто и твердо, как и положено жить работникам большой цели.

Но это и книга о людях, пораженных грибком стяжательства, равнодушия, лени, убежденных, что «каждые грабли гребут к себе». Алевтина Магеркина — дочь колхозного кладовщика, Лаврентий Степанович Цибульский, выучивший десяток французских фраз, но не знающий нашу жизнь и ее людей, промотавшая свою молодость Глаша, монтажник Гордей Кузякин — это люди, которым еще многое надо сделать, чтобы очиститься от скверны прошлого. И может быть, не всем это удастся сделать, — слишком велик груз скопидомства, распущенности, ошибок.

Читатель несомненно обратит внимание на фигуру Аверкия Жамкова — руководителя, тоскующего по временам культа личности и живущего по подлым законам чужого мира.

Повесть оставляет светлое впечатление. Силы добра, силы нашего коммунистического сегодня несравненно выше и крепче сил одиночек, погрязших в прошлом.

---

— Кто на бутылке женат, тому и жена ни к чему. А ты кругом холост.

— Кинул бы я вино, да оно меня не кидает, — вздохнул Кузякин. — Ну, будем спать, бригадир. В смену рано.

В последнее время он опорожнял свои бутылки тайком, страдая оттого, что это приходится делать украдкой и в одиночестве. Приводить собутыльников в комнату Линев ему решительно запретил.

Когда потушили свет, Линев и Блажевич уселись на кровать Павла, потребовали шепотом:

— Выкладывай все!

— Потом, — взмолился Абатурин. — Я сейчас и впрямь, как пьяный. Вовсе глупый.

— Потом, дык потом, — согласился Блажевич. — Только не ворочайся всю ночь, не вздыхай. Не выспишься и свалишься утром с подкрановых балок. Сиротой покинешь девку.

— Не буду ворочаться, — пообещал Павел. — Но оставьте сейчас меня в покое, ради Христа!

*

Весна пришла на Урал неожиданно рано, и уже в апреле снег повсеместно сошел с улиц Магнитки и держался еще только на вершинках рудной горы.

В декабре готовый стан приняла государственная комиссия, и строителей перевели на новые объекты. Бригаде Линева поручили монтаж девятой сверхмощной печи первого мартеновского цеха.

В последнее время бригадир носился с превосходной идеей. Бригада хорошо поработала на стройке стана, и Линев верил, что теперь у нее есть право бороться за звание коммунистической.

— А что? — говорил он Блажевичу. — Монтажная бригада коммунистического труда, — звонко?

— Звонко! — весело поддерживал его Гришка. — Будет еще пригожей, коли в ду́жках поставить прозвище бригадира.

— А-а, какое это имеет значение, — отмахивался Линев. — Только нет, не вытянуть нам.

— Чаго́ гэ́та? — удивлялся быстрой перемене Блажевич.

— Кузякин подведет, ана́фема. Водка — раз, и от жены ушел — за это тоже по нынешним временам горло рвут.

Линев тер лоб, вздыхал:

— Может, прогнать? Как думаешь?

И отвечал себе:

— Нельзя. Придется воспитывать его, древнего дьявола. А как? Ты знаешь?

— Нет, — честно признавался Блажевич.

Вечерами Линев стаскивал товарищей к столу, раскрывая толстую, в клеенчатой обложке тетрадь. В ней были записаны пункты, без которых, полагал бригадир, им не видеть почетного звания, как собственных ушей.

— Гвоздь всему — работать по-настоящему, без дураков. Вот, — говорил Виктор. — Без этого ничего нет. Теперь дальше. Выручка. Потом быт без водки. Никаких выражений и смерть табаку.

Последний пункт — о табаке — вызывал ярые возражения Блажевича.

— Фальши́ва, — утверждал он. — Ты з мяне́ баптыста не раби́. Я, каб зразуме́в ты, бязбожник.

— Причем тут безбожник? — удивлялся Линев. — Губим здоровье и отравляем воздух.

— «Отравляем»! — ворчал Блажевич. — Я живу — вуглекислату́ выдыхаю. Что — не дышать?

— Ладно, — отступал Линев, — я в парткоме провентилирую вопрос. А сам курить не буду.

В тетрадке было еще множество пунктов. Даже пункт о внешнем виде. Бригадир считал, что надо раз и навсегда запретить себе появление в общественных местах без галстука, в нечищенных ботинках, в мятых брюках.

— Галстуки — ерунда, — в один голос возражали Воробей и Климчук, специально затащенные Линевым в общежитие. — Эти тряпки на шею вешать не будем.

Линев еще предлагал следить за всеми мальчишками и девчонками двора, не позволять им драться и вообще всячески растить «цветы жизни», для которых и строится коммунизм.

— Проста-таки ры́мски папа, — иронизировал Блажевич. — Нагавары́в бочку арышта́нтав.

Линев отмахивался от Блажевича и требовал, чтобы в обязательствах был записан пункт о правде.

— Как понять? — спрашивал Климчук.

— А вот так, — всем говорить одну правду. Не только своему брату — рабочему, но и начальству. До самого верхнего. А то как Жамков или Вайлавич, так у нас губы смерзаются.

— Вот и скажи Жамкову, что он прохвост.

— А что? Пункт — ничего… — усмехался Климчук. — Только записывать не надо. Запомнить на всю жизнь — и довольно.

Кузякин в этих разговорах участия не принимал. Когда его спрашивали, что, по его мнению, следует включить в обязательства, он отвечал меланхолично:

— А кто ж его знает? Про детишков это верно. А еще чтоб хорошие заработки были. Вот и довольно.

— Темный ты чалаве́к, Гордей Игнатавич, — возмущался Гришка. — Чорт тебя знает, ко́льки в табе́ капитализма.

— Капитализма? — усмехался Кузякин и стучал красноватыми пальцами по пустому фанерному сундучку. — Вот тут — весь мой капитализм. И еще — что на мне, следовательно.

Вопрос об отношении к женщинам тоже не проходил гладко.

— Я так думаю, — говорил Вася Воробей, — кто обижает женщину — тот свинья, и гнать его в шею.

— Другая баба — сама свинья, — не выдерживал Кузякин. — Ты что же прикажешь — вместе с нею — в грязь.

— Все равно, — поддерживал Васю Воробья Линев. — Плохие люди — и мужчины и женщины есть. Это ничего не значит. А женщину уважать надо. Она слабее тебя.

Абатурин пылко соглашался с бригадиром. Стоило ему представить себе Аню Вакорину, ее большие синие глаза, длинные волосы в золотой искре, ее сильную и все-таки хрупкую фигуру, — и он уже твердо знал, что плохо относиться к женщине — подло.

Павел хмелел в присутствии Вакориной, она с каждым днем все больше нравилась ему: красивая, сдержанная и умница. Ну, может, он что-нибудь и прибавлял к ее достоинствам — не беда. Так, верно, у всех… у всех, кто любит.

С ней Абатурин чувствовал себя легко, пропадало чувство скованности, которое всегда смущало его в отношениях с женщинами, и слова у Павла сами соскакивали с языка.

Встречались они то в кино, то в театре — все при народе. Но даже короткие отрывочные разговоры, которыми обменивались в антракте спектакля или по дороге домой, радовали и обнадеживали Павла. Анна с уважением отзывалась о труде, ее мало беспокоили проблемы жирного куска и квадратных метров жилой площади в будущем. Для Павла это имело немалое значение: его зарплата и виды на собственное жилье были самые обыкновенные.

— Вы знаете, — говорила Вакорина Павлу, — я доучиваюсь последние месяцы. Приду в школу и удивлю всех — попрошу себе самый отстающий класс. Вот заахают: «Ах, как же так!». А что — «так»? Приходить на готовое — скучно. Всяк живущий должен оставить после себя след на земле… Сорок сорванцов в классе… Ого! Попробуй вылепить из них настоящих людей! Тут попотеешь, небось!

— Попотеешь, — соглашался Павел. — Ну, ничего, Аня. Когда вы сдадите последний экзамен и получите диплом, я встречу вас у института. У меня будет пять пар туфель. Для учительницы Вакориной.

— Пять? — смеялась Анна. — Жизнь похожа на море. Лишние вещи в жизни, как и в плавании, могут утащить человека на дно. Подарите мне лучше одну пудреницу.

Девушка часто снилась Павлу. И он, холодея от радости, пережил уже в мечтах и минуту главного объяснения, и день их скромной свадьбы, на которой обязательно будет вся его бригада и, может быть, даже Прокофий Ильич, которому он даст телеграмму и пошлет деньги на билет. И была еще в тех мечтах их собственная маленькая комната, и первые, неведомые, сутки, когда они останутся одни.

С такой женой можно умно и достойно прожить жизнь. С женой!

Но в последнее время сомнения все чаще и чаще залезали к нему в душу. Анна не только никогда сама не заговаривала о замужестве, но мрачнела всякий раз, когда Абатурин робко и осторожно касался этой темы.

Однажды он, после долгой внутренней борьбы, попытался поцеловать Анну. Неловко взяв в свои большие ладони голову девушки, вдруг увидел глаза, посветлевшие от гнева и полные слез.

Случалось, она сама назначала свидания и не приходила. На вопросы Павла не отвечала, и глаза ее снова мутнели от слез.

Нередко являлась в условленное место подавленная, разговаривала невпопад и внезапно, слабо пожав ему руку, уходила домой.

Она ни разу не пригласила Павла к себе и отказывалась зайти к нему в общежитие.

Павел уже ни о чем не спрашивал. Он мучительно припоминал все свидания, стараясь не упустить самой незначительной мелочи: не совершил ли где-нибудь глупости, отравившей их отношения? И уже казалось, что таких глупостей было немало, и он корил себя за них нещадными словами.

Кончилась весна, уже шло лето, а встречи их по-прежнему были редки и бессистемны.

Как-то ему пришла в голову мысль, что Анну все-таки смущает его положение рядового рабочего, отсутствие своего жилья, малые достатки. Может, она только так, из-за гордости, не говорит об этом? Мало ли о чем молчат друг с другом молодые люди! Нет, все же не здесь причина. Павел непременно заметил бы неприятные черты в облике Анны, их невозможно скрыть. Так что же еще? Не хворает ли? Где там! Вся, как тугое яблоко.

Павел совершенно терялся в догадках. Он стал много курить, заметно похудел, и товарищи, обеспокоенные этим, пытались выяснить, в чем дело.