Адам Торп - Затаив дыхание

• Название: Затаив дыхание
• Автор: Адам Торп
• Издательство: Иностранная литература 7, 8, 9
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2013

Героя романа, англичанина и композитора-авангардиста, в канун миллениума карьера заносит в постсоветскую Эстонию. Здесь день в день он получает известие, что жена его наконец-то забеременела, а сам влюбляется в местную девушку, официантку и скрипачку-дилетантку. Но, судя по развитию сюжета, несколько лет спустя та случайная связь отзовется герою самым серьезным образом.

---

Однако сейчас, когда Милли лежит оцепенело, словно неживая, стараний потребуется куда больше. Ему в ляжку впился комар, Джек прихлопнул его и, протянув руку поверх ее бедра, продолжил ласки. Его пальцы нежно теребили грудь, игриво касались лба, потом живота; вот новость — над пупком нависла складочка жира. Он не без усилия отвел согнутую ногу жены и принялся гладить лонную шерстку, чувствуя исходящий от нее первобытный жар; наконец, его ладонь скользнула, как в лисью нору, меж ее сомкнутых бедер. От неудобной позы руку заломило до самого плеча. Вторая рука онемела под его собственной тяжестью. Ему показалось, что Милли издала какой-то звук. За окном промчалась «скорая помощь», вой сирены еще долго разносился по округе. В окно подуло ночной свежестью, его голое бедро стало зябнуть. Может, стоит накрыться простынями, но пока не до них.

Он уже вполне готов к бою. Тот чокнутый советник по технике оплодотворения называет соитие «моментом слияния». В этот решающий миг он из-за инертности жены больше обычного занят собой: воображает совокупление животных, жизнь свинофермы, вспоминает, что Милли говорила за ужином про всемирный продовольственный бизнес, про магазины «Асда», входящие теперь в сеть «Уолмарт». По ее словам, иммигранты, моющие салаты в «Асде», получают сущие гроши, живут в переполненных грязных халупах. Милли собирается, рискуя жизнью, сфотографировать лачуги на поле близ Кингз-Линн или где-то еще. Асда, Асда, Асда. Асдану тебя. Уол-трах-март-трах-уооол… Двигаясь в ней взад-вперед, как поршень, он целовал ее хребет, бугорки позвонков, но вместо знакомого блаженного неистовства откуда-то издалека пробивалось нечто вроде слабого шипения пузырьков газированной воды. Это близко не походило на ту неодолимую силу, что сметает с пути все остальное, включая шальные мысли про «Уолмарт», покалывание в начавшей отходить руке и ночной холодок, бегущий по голой коже.

К его облегчению, Милли повернула голову, начала чуть хрипло вздыхать и охать; от его толчков ее неповторимый, прелестный дюкрейновский профиль то поднимается, то опускается, рубашка сползла с худеньких плеч, соблазнительно открыв крошечную черную родинку возле шрамика от прививки и ключичную ямку — когда Милли принимает душ, в эту ямку непременно набегает вода. Он любит свою жену. Любит и за то, что ей сорок один год. Любит спать с ней. Любит ее родовитую кровь. Ему нравится, что ее аристократизм невозможно скрыть, что она очень богата, и тем не менее он может вытворять с ней в постели все, что захочет; нравится крепчающий запах пота из ее подмышки и лимонный аромат гомеопатической зубной пасты у нее изо рта.

— Ну же, давай, давай, — подгоняет она, не открывая глаз и царапая свою обнаженную шею. — Только ничего не говори.

Вообще-то, он не сказал ни слова. Но в последние дни они так сблизились… Может, она научилась читать его мысли?

Увы, он так и не кончил. Сколько ни старался — тщетно, ничего не получалось. Милли, однако, дольше обычного визжала и кричала, будто ее режут. Джеку послышался глухой удар в ту стену, за которой забор Эдварда, но возможно, он случайно ткнул большим пальцем себе в ухо.

— Прости, — виновато сказал он.

— Ничего, это устойчивое производство, — чуть улыбаясь, пробормотала она. — Быстро возобновляемые ресурсы. Входят в стоимость жизненного цикла.

— Очень обидно. Может, у меня не получается тебя насиловать.

— А вот у Гроув-Кэри всяко получается.

— Не думаю, что это насилие, — заметил Джек, неприятно пораженный ее легкомысленной ремаркой. Он был изнурен, выжат досуха.

— Ты волен думать все, что угодно, — едва слышно выдохнула Милли. — Мужчины испокон веков себе это позволяли. Но не думай, что можешь делать все, что угодно.

Так и не поцеловав его на ночь, она снова легла и накрылась простыней. Джек ничего не сказал. Счел за лучшее не выяснять, во всяком случае вслух, что именно она имела в виду. Ему долго не спалось, и не только из-за ночного холода, от которого стыли плечи.

— Все сильно осложнилось. Жена заподозрила неладное. Соседи, сама знаешь, не дремлют. Необходимо избежать скандала. Ради Яана.

— И ради тебя?

— И ради тебя тоже.

— Ты и за меня волнуешься?

— Ну конечно, Кайя.

В трубке слышались помехи — связь неважная. Потом ее голос зазвучал громче:

— Значит, в то же время, в парке, вместе с Яаном? В понедельник?

— Конечно. Без вопросов. Только домой приезжать не надо.

— Но тогда выйдет только один раз в неделю?

— Ничего, пусть — для начала.

— Он в восторге от твоего урока. Без конца про него говорит.

— Давай пока ограничимся парком, футболом и прочими развлечениями, ладно?

— Яану этого мало.

— Это лучше, чем ничего, Кайя. Могу сводить его в Музей игрушек, покатать на колесе обозрения, еще чем-нибудь займу. На этой неделе договоримся насчет денег.

— Откупиться от меня хочешь?

— Что? Повтори, пожалуйста.

— Хочешь легко отделаться. До встречи в парке. Возле Питера Пэна.

И прежде чем он успел ответить, она повесила трубку. Джек был раздосадован. Жизнь стала все больше походить на жонглирование сырыми яйцами, а у него нет сноровки для таких цирковых трюков.

Он сунул в рот жвачку с винным вкусом, пластина таяла на языке, будто мыльная. А, она с ароматом лайма. И явно переслащена. Этот вариант нравится ему меньше других.

Нет, не привык он к таким поворотам, увольте.

В свое время унылый серый Хейс незаметно сменился просторными лужайками и натертыми пчелиным воском полами Королевского музыкального колледжа; потом — дальше и выше, довольно легко и просто. Подпираемый музыкальным сообществом, женой и всем тем, что нес с собой его брак, Джек ни разу не глянул назад или вниз. До двадцати с лишним лет ежедневно по четыре-пять часов проводил за фортепьяно. На буйства молодости, на странствования и набивание шишек оставалось мало времени. А теперь — уже поздно.

Он даже рад, что нужно ездить в больницу: там он отвлекается от тревожных мыслей. Ему по-прежнему нравится, что медсестра Сьюзан называет его «шикарным мужчиной». Он читает матери новости из «Дейли мейл», кроме неприятных и печальных сообщений, а также разглагольствований правого толка (в результате, выбора у него почти не остается), и дает ей с ложечки актимель — точно так же много лет назад она кормила его с ложечки детским питанием. Ее запястья по-прежнему в гипсе, она обливается потом в своем привинченном к черепу железном каркасе, ее жизнь проходит в пятом круге ада.

— Чудесная погода, только немножко тяжеловата для меня, — порой говорит она.

В соседней одиночной палате иссохший старик каждые две минуты, как заводной, издает вопль. Это единственное, на что он еще способен. Подымается на кровати и, содрогаясь всем телом, истошно и надсадно кричит, словно его режут. Дверь в его бокс не закрывают никогда.

— Бедняга, — говорит мать Джека. — Мне его так жаль.

Вернувшись домой, Джек обычно либо правит «Воды опасного путешествия», либо идет в парк и там во время прогулки пытается мысленно выстроить всю партитуру. У него разболелась поясница, он с трудом сидит в своем ортопедическом кресле, по-прежнему злоупотребляет винной жвачкой, а главное — чувствует себя скверно: мучается тревогой и унынием. Он вернул в партитуру взрывоподобный гром литавр, но теперь их звон выражает внутренние терзания. В определенный момент без литавр просто не обойтись. Под теплым ветерком деревья роняют листья, приводя в замешательство белок. Вдруг в ушах у Джека явственно зазвучала бархатистая виолончель во второй позиции на струне до, и он заново переписал вступление.

В пятницу вечером, едва Милли приехала с работы, у калитки возник Эдвард Кокрин с бутылкой «Боллинджерз» в руках. Милли пригласила его войти. Джек сидел под сливой в дальнем углу сада и читал биографию Моцарта. Марита готовила популярное в Венесуэле блюдо, так что в кухне Джеку делать было нечего. При виде шагающего по газону Эдварда он закрыл книгу, но не встал ему навстречу. За последнее время неприязнь к соседу обострилась и приобрела иную окраску: теперь для Джека размазанная собачья какашка и то предпочтительней Кокрина.

Стоял последний день сентября, но лето этого явно не замечало: какая разница, облетают листья или нет.

— К чему это ты?

— Я нынче пью одно шампанское, — объявил Эдвард.

Милли подтащила два стула. Она свято верит, что соседа должно любить, какой бы он ни был.

— Нам нужны фужеры, Джек.

— Что ж ты не захватила их по дороге?

— Это упрек?

— Нет-нет. Я сам их принесу.

— Погожу открывать, — сказал Эдвард. — Хотя чертовски хочется выпить.

Марита что-то напевала на испанском. Из кухонного люка долетали аппетитные запахи. Вентилятор самозабвенно хрипел; Джек должен был еще год назад позаботиться о смене фильтра. Он осторожно достал из буфета фужеры, внимая их хрустально-чистому погребальному перезвону. Потом вышел на лужайку и вдруг услыхал громкий стук. Это стучит его собственная кровь, непривычно отдаваясь в ушах.