Видиадхар Найпол - Территория тьмы

• Название: Территория тьмы
• Автор: Видиадхар Найпол
• Издательство: “Европейские издания”, “Логос”
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98797-025-6

Потомок браминов, выходец из Тринидада, рыцарь Британской империи и Нобелевский лауреат (2001) предпринимает в 1964 году отчаянную попытку «возвращения домой». С момента своего прибытия в Бомбей, город сухого закона, с провезенным под полой виски и дешевым бренди, он начинает путь, в котором чем дальше тем больше нарастает чувство отчуждения от культуры этого субконтинента. Для него тот становится землей мифов, территорией тьмы, что по мере его продвижения смыкается за ним.

---

Он познал страсть. Ему можно было позавидовать; его можно было и пожалеть. Как часто, и с какой болью, предстоит ему заново переживать, наверное, даже не те три дня, а самый первый миг — как он спустился к той странной девушке и впервые встретился взглядом с ее отзывчивыми, тревожными глазами, которые больше никогда не отзовутся в точности так же на взгляд другого мужчины. Быть может, в тот вечер, когда он отчаянно выкрикивал ее имя в Гульмарге, я как раз всматривался в ее глаза в холодной палатке Индийской кофейной биржи в Шешнагском лагере, читая в них рассказ о распавшейся семье и несчастном детстве. Я оказался отчасти прав. Но я не догадался о куда большей беде.

Рафик покинул Гульмарг, вознамерившись найти ее. Она говорила, что собирается в ашрам. Но в Индии полно ашрамов. Где же ее искать?

* * *

Долго искать ему не пришлось.

Я сидел в своей комнате, за синим столом, когда в саду послышался голос какой-то американки. Я выглянул — это оказалась Ларэйн. Еще успел заметить мужской затылок над крепкими плечами в желтоватом пиджаке. Значит, она сдалась; она прекратила свои поиски. Они явились в отель, чтобы выпить чаю. Я слышал, как они справляются о свободных комнатах, а потом услышал, как они осматривают помещения.

— Всё фик? — спрашивала Ларэйн, неправильно произнося индийское th: она по-прежнему жила Индией, по-прежнему уснащала свою речь словечками на хинди. — Всё в порядке?

Когда они спускались по лестнице, я слышал глухое мужское ворчание.

Они въехали на следующий день. Я их так и не увидел. Они весь день оставались в комнате, и гостиница то и дело оглашалась звуками ситара.

— По-моему, — сказал Азиз за ужином, — тот саиб и мем-саиб сегодня жениться.

Ночью я проснулся от какой-то возни в гостинице, а утром, когда Азиз принес мне кофе, я расспросил его.

— Этой ночью саиб жениться с мемсаиб, — прошептал он. — Они ужинать в час ночи.

— Не может быть!

— Мистер Батт и Али Мохаммед приводить им муфтий. Она принимать ислам, брать мусульманское имя. Они пожениться. Они ужинать в час ночи! — Столь позднее время для трапезы, похоже, поразило его не меньше, чем сам этот брак.

И вот теперь в брачных покоях стояла полная тишина — даже ситар молчал. Молодожены не заказывали завтрака, не выходили полюбоваться видом. Все утро их комната оставалась запертой, как будто оба прятались там, боясь того, что совершили. После обеда они незаметно выскользнули куда-то. Я не видел, как они уходили.

Только ближе к вечеру, когда я пил чай на лужайке, я увидел, как Ларэйн — одна — возвращается по озеру в гостиницу. На ней было синее хлопчатобумажное платье; она выглядела спокойно, и в руках у нее была книжка в мягкой обложке. Ее можно было принять за обычную туристку.

— Привет!

— Это правда — то, что мне сказали? Ты вышла замуж?

— Ну да, я такая. Импульсивная.

— Поздравляю.

— Спасибо.

Она села рядом. Чувствовалось, что она слегка напугана; ей хотелось выговориться.

— Ну, разве это не безумие? Я ведь так увлекалась индуизмом, — она показала мне обложку книги, которая была у нее в руках: пересказ «Махабхараты», сделанный мистером Раджагопалачари, — и вдруг я становлюсь мусульманкой и все такое.

— И какое теперь у тебя имя?

— Зенобия. Правда, красивое имя?

Имя было красивое, но оно принесло множество сложностей. Она не знала, лишилась ли американского гражданства из-за своего брака, и не была уверена, разрешат ли ей работать в Индии. Она смутно представляла себе, что теперь она очень бедна и ей придется жить в стесненных обстоятельствах (я догадывался, что она до конца не представляет себе, в каких именно) в каком-то индийском городе. Но она уже говорила «мой муж» так, словно произносила эти слова всю жизнь; ее уже заботила «карьера мужа» и «выступление мужа».

Они были гораздо беднее, чем она предполагала. Даже «Ливард» оказался им не по карману. На следующий день они собрались переезжать куда-то в другое место, и утром поднялся шум вокруг выставленного им гостиничного счета.

Азиз докладывал мне:

— Он говорить, я завышать цену. Он говорить: «Зачем ты рассказывать другому саибу, что я женился?» Я говорю: «Зачем вы таиться? Мужчина женится. Это навсегда. Он устраивать пир. Он приглашать. Он не прятаться. Так почему мне не рассказывать? Вы будить моего саиба, и он жаловаться».

— Азиз, а ты уверен, что не завышаешь плату?

— О, нет, саиб.

— Но он же совсем не богат, Азиз. Он сам не ожидал, что женится, когда приедет в Кашмир. Сколько они истратили на брак?

— О, саиб, сколько они истратить? Кто-то давать муфтию пять рупий, кто-то десять, кто-то пятьдесят.

— И сколько же они дали?

— Сто рупий.

— Но это же бесчеловечно! Ты должен был удержать его. Ему не по карману сто рупий! Неудивительно, что теперь ему нечем заплатить тебе.

— Но это же навсегда, саиб. Ты жениться на американской мемсаиб, ты давать большой пир. Ты давать персидская кхана, фейерверки бангола. Ты не прятаться. А они не давать пир, они ничего не давать.

— Да, мемсаиб — американка, но у них нет денег.

— Нет, саиб. Они прятаться. Много людей приезжать в Кашмир и думают, что здесь ничего не значить. Они думать, что кашмирская свадьба не значить. Но брачная бумага — это документ для суда, саиб.

И Али Мохаммед принес мне экземпляр свидетельства о браке, на котором я увидел подписи Зенобии, Рафика и мистера Батта.

— Они не прятаться, саиб, — сказал Азиз. — Они жениться честно.

Дело было не только в деньгах. Они чувствовали, что уязвлена их гордость — и кашмирская, и мусульманская. Они же приняли у себя новообращенную, а теперь боялись, что их одурачат.

— Он не платить, — сказал Азиз, — я забирать ситар.

Но Рафик обежал весь Шринагар и занял необходимую сумму. К полудню они с Зенобией уже приготовились уезжать. Мы обедали, когда Зенобия зашла попрощаться. За занавеской, висевшей в дверном проеме, нерешительно стоял мужчина.

— Рафик! — позвала она его.

Он вошел и встал позади нее, в нескольких шагах.

Самообладание мгновенно покинуло ее. Она поняла, что нам известна гульмаргская история.

— Это, — произнесла она с ощутимым смущением, — мой муж.

Я ожидал увидеть человека более измученного, более изможденного. Он оказался мужчиной среднего роста, крепкого телосложения, с округлым лицом с грубоватыми чертами. Я ожидал увидеть бесноватого, дерзкого человека. А он оказался чудовищно застенчивым, с сонными глазами; у него был такой вид, словно его застигли за курением, и он пытался спрятать зажженную сигарету за спиной и одновременно проглотить дым, не закашлявшись. Он был музыкантом и индийцем: я ожидал увидеть длинные волосы и белую рубаху с широкими рукавами, а не эту по-армейски короткую стрижку и сшитый у индийского портного желтый костюм.

Не таким я представлял себе человека, который заставлял свой ситар рыдать за него по ночам; передо мной стоял всего лишь такой человек, который не хотел, чтобы о его женитьбе узнали другие. Бедный Рафик! Он приехал в Кашмир просто отдохнуть; он уезжал отсюда измученным, обнищавшим, женатым. Раньше я думал, что страсть — это дар, особая способность, которой разные люди наделены в неравной степени. А сейчас мне подумалось, что это нечто такое, что, при сложном стечении обстоятельств, может настигнуть каждого из нас.

Он по-военному пожал мне руку. Вытащил из внутреннего кармана невзрачную авторучку и гладким, секретарским почерком записал свой адрес — теперь и адрес Ларэйн, теперь Зенобии.

— Обязательно приезжай в гости, — сказала она. — Приезжай как-нибудь к нам на ужин.

Потом они исчезли за занавешенным дверным проемом, и я больше никогда не видел Рафика.

* * *

Нам тоже пора было паковать вещи и уезжать, прощаться и с горами, и с нашей комнатой, выходившей на две стороны света. Стебли тростника побурели; под вечер по главным водяным путям проплывали шикары, груженные срезанным тростником. А подсолнухи — их стебли сделались совсем толстыми, и птицы клевали семечки из черных, выжженных цветочных сердцевин, — однажды срезали все до единого и сбросили кучкой возле кухни. Теперь сад выглядел голым и опустошенным, а культи подсолнухов были белыми, как древесные пеньки.

Как-то вечером Азиз пригласил нас на ужин в свой высокий кирпичный дом на озере и самолично отвез нас туда (прихватив накрытый салфеткой кувшин с водопроводной водой из гостиницы). Ночь, фонарь на шикаре, тишина; дом, к которому мы подплывали по водному переулку, между плакучими ветвями ив; и Азиз, державшийся с какой-то старомодной учтивостью. Мы ели, сидя на полу в комнате наверху, откуда вынесли всю мебель и удалили всех людей, о чьем присутствии мы, впрочем, догадывались по близкому шепоту и по шорохам; Азиз сидел перед нами на коленях и беседовал — уже не гостиничный слуга, но гостеприимный хозяин: важный, независимый, человек состоятельный, человек с убеждениями и, наконец, — когда появились женщины с младенцами — ответственный семьянин. Стены дома были толстыми, уютно закопченными, в них имелось-множество сводчатых ниш; окошки были маленькие. Эта комната обещала и праздность, и тепло от угольных жаровен зимой, когда озеро замерзнет, покрывшись таким прочным льдом, что по нему сможет проехать джип: мы будем следить за сводками погоды в Шринагаре.