Андрей Зорин - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: Андрей Зорин
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

Надо сказать, что "Пиковой даме" с Войтоловским действительно повезло: подумаешь, слегка перепутал повесть с оперой. Другим пушкинским произведениям под его пером приходилось хуже. В "Египетских ночах", например, этот пытливый исследователь обнаружил аллегорическое изображение восстания декабристов (ложе Клеопатры обозначало при сем ни больше ни меньше как Сенатскую площадь).

Упущенное Войтоловским было с успехом восполнено через полвека талантливым и знающим американским славистом Лореном Лейтоном. (Мы употребили эпитеты "талантливый" и "знающий" без всякой иронии. Лейтон продемонстрировал оба эти качества во множестве прекрасных работ, но при приближении к "Пиковой даме" что‑то странное происходит с самыми талантливыми и знающими — не ослабевает, по-видимому, ее "тайная недоброжелательность".) По мнению исследователя, Пушкин, широко применяя известную ему, оказывается, геметрию (связанная с кабалистикой система тайнописи), обращался в своей повести к друзьям–декабристам (они же братья–масоны)[167]. В частности, Лейтону удалось найти в пушкинском тексте ряд букв, складывающихся в рылеевское имя Кондратий.

Казалось бы, припозднившаяся работа Лейтона блестяще опровергает бытующее еще — что греха таить! — расхожее представление о том, что все, кроме космических кораблей, появляется у нас на десятилетия позже, чем на Западе. Но подождем радоваться. Быть может, перед нами не позднее последствие исследований Л. Н. Войтоловского, а тихое предвещение появления на нашей литературоведческой сцене длинной вереницы счастливых находок Михаила Искрина, успешно дешифровавшего, кажется, уже все сочинения Пушкина и в каждом обнаружившего что‑нибудь доселе не известное: "опасные строки" громогласного, на всю Россию, хотя, конечно, и аллегорического, описания восстания; или тайный привет декабристам, которые, разумеется, не могли не понять скрытый замысел своего певца; а иной раз даже "засекреченное" изображение Николая I в самом неавантажном виде (все‑таки это приятно: пусть не первые, но зато какой размах!)

А вот с братьями–масонами мы точно плетемся в хвосте прогресса. Еще в 1968 году американский литературовед Гарри Уэбер опубликовал работу, доказывающую, что "Пиковую даму" следует считать новым переложением масонской легенды об убийстве Хирама Абифа, главного строителя храма Соломона, а в сцене между Германном и графиней видеть пародию на ритуал принятия в масоны[168]. Мы же — теперь наконец можно в этом признаться! — преступно медлили с исследованием важной темы. Лишь в 1979 году в газете "Литературная Россия" появилась статья Вадима Пигалева "Пушкин и масоны" (№ 6). Надо сразу же отметить полную независимость выводов советского ученого от находок западного коллеги; к раскрытию тайны смерти великого поэта Пигалев пришел совершенно самостоятельно. И, к сожалению, обе статьи, разделенные десятилетием и океаном, видимо, обречены на трагичную разъединенность. А между тем могло быть такое взаимное обогащение! Уэбер ведь не объяснил, чего ради Пушкину понадобилось пародировать масонов, а прочитав Пигалева, понимаешь: не любил он их очень! С другой стороны, и после Пигалева остается легкое недоумение: за что все‑таки убили нашего Пушкина эти масоны? А заглянешь в Уэбера, и все проясняется: еще бы! как не убить за столь злую пародию?

Но мы отвлеклись и не уследили за тем, как главенствующий взгляд 1920–х — в самом общем виде он ярко и точно сформулирован весьма заметным в свое время актером и режиссером А. А. Мгебровым: "Я вас спрашиваю, что общего во всех этих "Пиковых дамах", "Рюи–Блазах" и прочих пережитках скверного романтизма с нашей сегодняшней революцией?"[169] — стал постепенно сменяться взглядом 1930–х и 1940–х.

В обстановке приближающегося государственной важности пушкинского юбилея повесть, имеющая мало общего "с нашей сегодняшней революцией", начала выглядеть "яркой заплатой" на основательно отреставрированном, подновленном, а затем искусно перешитом в генеральский мундир "ветхом рубище певца". Дело надо было срочно исправлять, и теперь "Пиковая дама" интересовала уже не одних лишь (как в двадцатые годы) "эстетов" вроде A. Л. Слонимского и молодого Л. П. Гроссмана, "формалистов" вроде Б. В. Томашевского, зарубежных ученых (С. фон Штейна и A. Л. Бема) или записных музыкальных критиков, занявшихся повестью по оперной инерции (мы имеем в виду Н. П. Кашина). Нет, теперь к ней обратились и передовые бойцы невидимого литературного фронта.

И вот что удивительно: повесть легко, без малейшего насилия "пошла на контакт"!

В 1934 году появилась статья М. С. Гуса (журнал "Тридцать дней". № 6), противопоставлявшая "Пиковую даму" гофманскому направлению (мы помним, что разговоры о влиянии на нее Гофмана нет–нет да возникали), настаивающая на глубокой реалистичности произведения и объясняющая, что Германн — это русский брат Жюльена Сореля, "молодого европейского мелкобуржуазного человека". Новый смысл повести — изображение первых ростков капитализма в России и связанной с ними растлевающей власти денег — был найден без грубого нажима и даже с некоторым историко–литературным изяществом. Обошлось без громогласного приказа "Пересмотреть!", достаточным оказалось едва заметное смещение акцентов: влияние не фантастики Гофмана, а реализма живописавших буржуазные нравы Бальзака и Стендаля. Легкость замены снова, конечно, объясняется художественной природой "Пиковой дамы" — потребовавшийся смысл был в ней, что сильно упрощало задачу: не привнести, а только извлечь!

Изучение повести в 1930–е вовсе не ограничивалось поисками актуального смысла. В эти годы появилось несколько превосходных работ Д. П. Якубовича, тонко вписывающих "Пиковую даму" в историко-литературный контекст (Дюканж, Фан–дер–Фельде), вышла книга А. 3. Лежнева "Проза Пушкина", где много внимания уделено стилю интересующей нас повести, и, главное, были написаны взаимодополняющие[170] исследования В. В. Виноградова — статья "Стиль "Пиковой Дамы"" (опубликована в 1936 году) и раздел в напечатанной в 1941 году книге "Стиль Пушкина".

О работах Виноградова следует сказать особо.

Мы лишены возможности даже перечислить в предлагаемых заметках имена ученых (не говоря уж о заглавиях их работ), внесших существенный вклад в изучение "Пиковой дамы": это перечисление заняло бы не одну страницу. Если же попробовать отобрать "самых–самых", то список имен, составленный "в порядке поступления" исследований, выглядел бы, вероятно, так (не будем оговариваться — эти оговорки смешны и бессмысленны, — что мнение наше субъективно и выражает лишь нашу точку зрения): М. О. Гершензон, Н. О. Лернер, В. Ф. Ходасевич, Л. П. Гроссман, А. Л. Слонимский, А. Л. Бем, Б. В. Томашевский, М. С. Альтман, П. М. Бицилли, Ю, Г. Оксман, Д. П. Якубович, В. В. Виноградов, Г. А. Гуковский, М. П. Алексеев, Л. С. Сидяков, Л. В. Чхаидзе, Н. А. Раевский, Ю. В. Манн, А. Н. Егунов, Н. Д. Тамарченко, С. Г. Бочаров, Д. М. Шарыпкин, Н. Я. Эйдельман, Ю. М. Лотман, Р. Н. Поддубная, Анна Ахматова, П. Дебрецени, О. С. Муравьева, Н. Н. Петрунина, А. В. Михайлов, Л. И. Вольперт. Сколько этот перечень ни сокращай, в нем всегда останутся два имени — Виктора Владимировича Виноградова и Юрия Михайловича Лотмана.

На первый взгляд узкоспециальные — трактующие только стиль повести — работы Виноградова оказались, как выяснилось с течением времени, неким литературоведческим аналогом "Пиковой дамы" — в них поставлены (а во многих случаях и решены) едва ли не все вопросы, которые будут волновать и позднее исследовательские умы. Точнее было бы сказать, что эти вопросы находятся (это и дало нам повод для уподобления "Пиковой даме") в промежуточном положении между "поставлены" и "решены". Подробно рассматривая ключевые эпизоды повести, Виноградов целенаправленно избегает объяснять их в рамках того или иного прочтения, а вместо этого искусным комментарием обнажает все смысловые потенции эпизода. Например, подойдя к известному моменту похорон графини, когда после обморока Германна "худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой офицер ее побочный сын", ученый поясняет:"... повествователь как бы иронически демонстрирует свое пренебрежение к таким формам сюжетного построения, которые могли бы быть извлечены из соответствующего круга тем и мотивов модной в 30–х годах французской "неистовой словесности". Образ невольного матереубийцы, сцена карточного поединка между братьями — побочными детьми старой ведьмы, с эффектным финалом — сумасшествием одного из них, — вот что было бы сфабриковано французским "кошмарным" романом из материала "Пиковой дамы"[171]. Такой подход, вполне учитывающий авторскую установку на многовариантность прочтений, но дающий эпизоду точное историко-литературное пояснение, представляется нам куда более созвучным духу повести, чем упоминавшиеся рассуждения "сын или внук?"