Михаил Щукин - Лихие гости

• Название: Лихие гости
• Автор: Михаил Щукин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012

Вторая половина XIX века. Широк и необъятен край Сибирский. В верховьях реки Талой, приманивающей золотоискателей, лиходеев и торговцев, разворачиваются события отнюдь не семейной драмы Данилы Шайдурова, умыкнувшего любимую без благословения, но государственной важности.

Вокруг парочки лиходеев — политического авантюриста Цезаря Белозерова и бывшего монаха-расстриги Бориски, мечтающего о «собственном царстве», — в сибирской глухомани объединяются варнаки: беглые каторжники, нищеброды и прочий разбойный люд. Шайка становится главной бедой и угрозой благостному убежищу староверов, укрывшихся за Кедровым кряжем. Но ни те ни другие не хотят жить в таком соседстве…

---

— Разгибайся! — услышал он звонкий голос Евлампия. — чай, не складень.

Егорка поднял голову. Евлампий прямо, не горбясь, сидел на широкой деревянной скамейке, вышорканной и вымытой до живого желтоватого цвета, и будто пронизывал насквозь острым взглядом. За спиной у него, вдоль глухой стены, прибиты были деревянные полки, а на них лежали толстые книги в обремкавшихся кожаных переплетах, темные от времени и — так Егорке показалось — грозные, как сам хозяин. Много книг.

— Решили мы твою судьбу, — заговорил Евлампий, не спуская с Егорки пронзительного взгляда, — и дальше жить разрешаем, только на отшибе. Годик-другой поживешь, а там посмотрим… Ступай.

Егорка еще раз поклонился, попятился задом и так, не разгибаясь, выбрался из избы, прикрыл за собой тяжелую дверь, ведущую в сени, и истово перекрестился, сложив, как это делали староверы, два пальца правой руки.

Искренне перекрестился, от всей души.

15

Зима в долине легла сразу и надолго. Снегу в деревне навалило — по самые крыши. Правда, морозы особо не злобились, мягкие стояли, ровные — в самый раз для Егорки, которого определили в новую работу: теперь он на реке чистил проруби. Долбил пешней [10] толстый лед, вычерпывал куски льда, а еще содержал в порядке узкую дорогу, ведущую от деревни к берегу: трудился, как муравей, старательно отрабатывая еду, жилье и приют.

В деревне к нему стали понемногу привыкать. Здоровались при встречах, а иногда даже и перекидывались словом. Мирон и Никифор больше уже не сторожили его, просто время от времени заглядывали в избу, чтобы сплести на досуге немудреный разговор. Из этих разговоров Егорка узнал, что парни здесь — самые знатные и удачливые охотники, что ждут они не дождутся, когда получат благословение от Евлампия и отправятся в самый дальний край долины, где у подножия Кедрового кряжа стоит стеной сплошной кедровник и где белки и соболя столь много, что при желании и проворстве их можно палкой бить. Да только в этом году Евлампий медлит с благословением и по причине, парням неизвестной, на охоту их не отправляет. А они без охоты — как без еды, потому и печалятся.

Зима между тем на вторую половину переваливала, а благословения парням все не было. Прошло еще время и стало ясно, что его не будет вовсе. Какая охота, когда на солнечной стороне ударила с крыш первая капель…

У Егорки — новая работа. Долбить большими кусками лед на речке. Куски эти на волокушах тащили в деревню и спускали в погреба, чтобы там все лето было холодно и молоко, квас, мясо и прочий продукт не прокисал. Егорка старательно долбил лед, набивая черенком тяжелой пешни костяные мозоли на ладонях. Дух перевел, когда навалилось тепло, а по бокам узкой и плотно притоптанной за зиму дороги осел снег, покрывшись хрусткой коркой. До самого выгона стада на луг Егорку больше ни в какую работу не впрягали, и он наводил порядок в своей избе: обмазывал печку, мыл стены, закоптившиеся за долгую зиму, старым березовым веником скоблил полы и так старательно обиходил свое жилище, что узнать его не мог — светло, просторно, будто сама изба раздвинулась.

И еще слаще показалась Егорке жизнь у староверов.

Обломилась же она одним махом.

Не иначе как снова бес за левым плечом постарался.

В начале лета, в тихий и светлый вечер, явились в избу Мирон с Никифором и сообщили, что призывает их к себе Евлампий, в сей же час, без промедления. Так они к нему и прибыли — бегом. Толкая друг друга в тесном дверном проеме, перешагнули через порог и встали, отвесив поясной поклон.

За зиму Евлампий еще больше усох, кожа на руках потемнела, как листы в старых книгах, но острый взгляд пронизывал, как и раньше, насквозь, а нос, похожий на клюв, торчал из белой бороды по-прежнему грозно. В избе властвовал все тот же кисловатый, застоялый запах. Евлампий сидел на лавке и опирался двумя руками на тонкую палочку, словно боялся без этой опоры завалиться на бок. Рядом с ним лежал большой лоскут кожи, свернутый в трубку и перевязанный залоснившимися веревочками. Евлампий, не отрывая взгляда от парней, стоявших у порога, нашарил вздрагивающей рукой кожаный свиток и, помолчав, сказал:

— Мирон, подойди, прими чертеж.

Мирон почтительно приблизился, взял двумя руками свиток и замер, не зная, куда ему следует шагнуть.

— Садись, — показал на лавку Евлампий, — и вы присаживайтесь. Через два дня в дорогу отправитесь. Идти вам следует в конец долины, до озера, — Мирон и Никифор быстро и тревожно переглянулись, Евлампий заметил этот тревожный перегляд парней и продолжил: — Знаю, что никогда в той стороне не были, потому и чертеж вручаю, там все проходы указаны. Чертеж пуще глаза берегите. Беда будет, коли он в чужие руки попадет. Доберетесь — оглядите все и разузнайте. Пришлые люди объявились. Откуда они и кто такие — неведомо. И вы перед ними не раскрывайтесь и не показывайтесь. Со стороны посмотрите, украдкой послушайте и обратно возвращайтесь. Если ненароком схватят вас, молчите каменно, намертво молчите. Вижу я, сердцем вижу: худые люди к нам в соседи пожаловали. Благословляю вас, детушки…

Евлампий тяжело поднялся на тонких вздрагивающих ногах, выпрямился, горделиво вскинув голову, и осенил всех троих, не исключая Егорку, двуперстием. А когда снова опустился на лавку, коротко добавил:

— За старшего Мирон будет. Послушаться ему, как мне. Теперь ступайте. На сборы вам два дня будет.

Через два дня, рано утром, когда солнце из-за горы еще не поднялось, а только окрасило острую макушку розовым светом, они выехали из деревни. Под каждым был добрый конь, еще одного, на котором уложили большие переметные сумы, вели в поводу. Все три всадника — при ружьях, в доброй дорожной одежде — основательно, без суеты собирались в долгий и нелегкий путь, ничего не забыли, даже чистые тряпицы лежали в сумах, на тот случай, если потребуется рану перевязать.

Миновали луг, на котором еще недавно Егорка пас коров, втянулись в густой ельник, лежащий у подножия кряжа, и скрылись в его темно-зеленой глубине, будто растаяли!

16

— Голову пригни! Пригни! — Мирон махнул рукой, оборачиваясь назад, и сам сник над конской гривой, натягивая узду и поворачивая своего каурого жеребца в обратную сторону.

Никифор и Егорка тоже припали к шеям своих лошадей и стали спускаться следом за ним с невысокой горушки, увенчанной большущим каменным валуном, на которую они только что въехали, чтобы осмотреться. Тревога всадников передалась лошадям, и они ставили копыта чутко и неслышно. Под горушкой, в неглубокой низине, обметанной с двух сторон густым кустарником, Мирон спрыгнул со своего жеребца и сообщил шепотом, быстро озираясь по сторонам:

— Люди там. Много людей. Ты, Никифор, оставайся с конями, а мы с Егорием наверх поднимемся, посмотрим. Пошли, Егорий.

Сторожась, оглядываясь по сторонам и выбирая извилистый путь по склону, где трава была выше и гуще, они ящерицами проползли на горушку и залегли возле каменного валуна. От него, расположенного на самом солнцепеке, пыхало жаром, словно от печки. Егорка полежал не двигаясь, смахнул со лба пот и осторожно выглянул, прислонив ладонь козырьком ко лбу — солнце слепило прямо в глаза.

Вот, оказывается, ради чего ломались они в тяжелом пути, одолевая каменные осыпи, опасные подъемы и спуски, продираясь через густые заросли кустарника и высокой, в рост, травы. Для того чтобы полюбоваться на картину, которая открылась перед ними под ярким и жгучим солнцем во всей своей четкости: два мужика косили сено на небольшом лужке возле круглого, как блюдце, озера. А сбоку от озера, примыкая к нему вплотную, тянулся полукругом глухой и высокий заплот, сложенный из толстых пластин. За заплотом видны были длинные и приземистые строения: избы не избы и казармы не казармы, а что-то непонятное. И только приглядевшись, можно было догадаться, что строения, поставленные почти впритык друг к другу, образовывали своего рода укрепление. Вместо окон во внешних стенах были прорезаны маленькие бойницы. Деревянная крепость, да и только.

Возле строений шла жизнь. Сновали люди, издали похожие на муравьев, занимались, как в любом большом хозяйстве, обыденными, простыми делами: пилили и кололи дрова, складывая их в длинную поленницу, метали в стога сено, подтаскивая его с луга прямо в копнах, вкапывали в землю высокие столбы, соединяли их поперечными бревнами, и нетрудно было догадаться, что возводится караульная вышка.

Нехорошее предчувствие ворохнулось у Егорки под сердцем. Не верил он мирной картине, которую видел перед собой. Караульную вышку зря ставить не будут…

— Егорий, слышишь меня? — шепотом позвал его Мирон.

— Слышу, — также шепотом отозвался Егорка.

— Уводите с Никифором коней к ручью, там, где кусты погуще. Помнишь, ручей переезжали? И ждите меня. Я до вечера здесь погляжу, а как стемнеет, попробуем ближе подобраться — может, чего услышим…