Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

• Название: Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
• Автор: Анна Гаврилова
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6480

Два бестселлера одним томом! Исторические боевики о славной и кровавой эпохе князя Рюрика, о «прекрасном и яростном мире» наших предков, о рождении Русской Державы и жестокой борьбе между язычеством и первыми христианами, на время забытой из-за хазарского нашествия, но после победы над общим врагом вспыхнувшей с новой силой.

Русские боги против крестителей. Исконная вера против чужебесия. Князь Рюрик и Вещий Олег против отступников и изменников. Когда сталкиваются религии и шатаются небеса, смертным не вырваться из этого кровавого круга — им придется скрестить мечи в беспощадной схватке. Кто прав? Кто виноват? Кому жить? Кому умирать? Кто справит тризну по первому князю Русской Земли и продолжит его дело? Пусть рассудят грозные боги, чей закон: кровь за кровь!

---

Олег шагнул к Рюрику:

— Выслушай, не гневись! Негоже трупам, пусть и вражьим, у самого города валяться. Прикажи закопать, пусть их черви едят.

Лицо Рюрика искривилось, будто глотнул отвара полыни, а в голосе прозвучала издевка:

— Смрада боишься?

— Болезней, — смиренно отозвался Олег.

— Ты верно говоришь, Одд, но решения не отменю. Нам эти болезни не страшны будут. По свершении обрядов в Словенск выходим. Дорогой ценой мне город сей достался, — прошептал он, — не смогу здесь. Новый построим, на том берегу.

— А толку?

— Есть толк, уж поверь. Если нельзя истребить осиное гнездо, то уж приглядывать за ним можно. Я ещё мост через Волхов переброшу.

— Большой мост выйдет, шагов триста.

— А иначе никак, и главное — высокий, чтобы любое судно при полном парусе пройти сумело, — прошептал Рюрик.

— Да… Чую, немало крови на том мосту прольется…

— Пусть, если иначе нельзя. А там боги рассудят меня с новгородцами.

— Как ты сказал? — не понял Олег.

— Раз новый город, а не Словенск, стало быть, Новгород. И не просто словене, а новгородцы.

Рюрик прикрыл глаза, замер, на несколько мгновений превратился в бездвижного истукана.

— Кого в Белоозеро поставишь, коли Сивар… — осторожно спросил Олег.

Князь тряхнул головой, губы растянулись в горькой усмешке:

— Полату ехать. Здесь ему делать нечего, кроме как по мамке рыдать. А там мужчиной станет… Но время. Курган погребальный велю тут же насыпать — чтобы каждодневно смотрели и вспоминали. Нам же отныне здесь лишь тризны справлять, но не жить. Да и как жить? И отца уж как год не стало. Проклятые германцы! За ним и мать.

Олег положил ему руку на плечо и ответил:

— Как сказывал мне старый Ингьяльд, правил у ромеев некогда князь Аврелий. И была у него поговорка: «Делай, что должно. И будет, что будет».

* * *

Дождь усиливался, капли падали на землю с громкими шлепками. Из крепости выкатили пару бочек, откупорив, щедро поливали погребальную краду маслом. Гора сложенных тел, как почудилось Добре, уходила к самому небу, была выше любого терема. Подле неё остались немногие воины, среди которых высился Орвар Одд. Лицо северянина почернело от горя, а огненные кудри потускнели. Рядом с ним, опершись на посох, встал волхв.

Рука волхва — худая, с острыми, выпирающими костяшками — потянулась к небу, губы чуть шевелились. Народу неведомо, что шепчут Велесовы служители, но все заметили, с какой яростью засверкали молнии. Огненные стрелы резали небо, освещали землю и лица всех, кто стоял в этот час на холме. Волхв, не глядя, передал посох Олегу, словно бы признавая за тем равную Силу. Северянин принял, так же — не глядя. Старик снял с пояса худой мешочек, вынул сухой мох и особые камни, разложил тут же, на самом краю крады.

Едва ворох искр коснулся мха и промасленного дерева, к небу потянулись тонкие струйки дыма, а в следующий миг вспыхнул огонь. Оранжевые языки слизывали сперва масло, после принялись вгрызаться в бревна, пожирать кровь умерших, одежды, тела. Дым от погребального костра прижимался к земле, застелил весь холм, наполнил воздух запахом горящего мяса, запахом смерти.

Не помня себя, Добря поплелся вслед за мамкой, к дому. Позади безмолвной тенью следовал отец. И хотя мальчик не видел лица, чувствовал — плачет батька. Город погружался в могильное молчание, а погребальный костер разгорался все ярче, тянул руки к небу, и никакой дождь не мог уже загасить это ненасытное пламя.

…Едва переступили порог, отец начал сборы. В дорожный мешок складывал самое нужное: легкий топор, запасную рубаху, соль. В стороне лежали широкий пояс и любимый нож Вяча с рукоятью из оленьего рога. Мать, вопреки всем устоям, принялась печь хлеб, тихо всхлипывая. Младшие братья и сестренка улеглись на лавке, в дальнем углу, долго капризничали, но все-таки засопели.

Добря тоже лег, но уснуть не удавалось. Ему то и дело слышались крики и хрипы, лязг оружия, перед глазами вставали порубанные воины Вадима и горожане, окровавленная голова Торни… Но чаще других вспоминалось лицо Олега. Даже сейчас, в мыслях, Олег глядел на Добрю с укором.

Слуха касался шепот — родители переговаривались, мать часто всхлипывала. Ее шаги почти беззвучные, но торопливые. Видать, мечется по дому, собирает в дорогу мужа. Ближе к утру в дверь постучали, в избу вошли ещё четверо мужиков. Добря продрал глаза, не таясь, рассматривал гостей. Артельщики, те, кто выжил в кровавой схватке и был помилован. За плечами каждого — худой дорожный мешок, а лица как у покойников.

— Пора, — прошептал отец. Он крепко обнял жену и шагнул к двери.

Добря вскочил, метнулся вперед, заорал:

— Батька! Батька!

Вяч повернулся, раскрыл объятья, прижал сынишку к груди.

— Теперь ты за мужика, Добря. Береги мать, младших береги. Все наладится, все наладится.

— Почему нас с собой не берешь? — взвыл мальчик. Ухватил отца за шею, прижался крепче. Горячие слезы лились беспрерывно, жгли глаза.

— Нельзя. Вам жить, а мне — если настигнут — помирать. Береги мамку, Добродей!

Вяч разжал руки, но мальчик вцепился крепко, повис на отцовской шее. Подоспел кто-то из отцовских товарищей, помог отодрать Добрю от родителя.

— Прощайте! — бросил Вяч. — И да хранят вас боги! Жив буду — дам знать. А нет — не поминайте лихом.

* * *

Добря так и не сомкнул глаз. Мать тоже не спала — все ходила, ходила. Изредка садилась на лавку, закрывала лицо руками. Рыданий мальчик не слышал, но видел, как трясутся плечи. У самого сердце заходилось жгучей болью, той, от которой высыхают все слезы.

— Что теперь будет… — обреченно проронила женщина. — Как жить?

Добря подошёл на цыпочках, сел рядом. Отозвался шепотом:

— Выживем. Я на стройке работать буду, ведь умею уже.

— Как людям в глаза смотреть? — не слыша продолжала мать. — Что родня скажет? А он? Каково ему будет? На чужбине… Дойдут ли? А на чужбине-то и хлеб горький…

Она всплеснула руками, схватилась за голову, забормотала горше прежнего:

— А если княжеские воины настигнут? Ох… Зачем только в город подались? Жили бы в деревне, пусть голодно, зато по чести. А теперь… позор, погибель…

Добря прижался щекой к мамкиному плечу, молчал. Потом, словно в утешение, молвил:

— Нет, их не поймают. За три дня далеко можно уйти.

За окном уже светло, новый день обещает быть жарким, хоть и конец лета. На улице необычно тихо: ни стука топоров, ни выкриков румяных хозяек. Только петухи дерут глотки — этим людское горе не ведомо, знай себе — кукарекают.

— Я воды принесу, — сказал Добря угрюмо. — А ты квашню новую ставь, хлеба почти не осталось.

Мамка опомнилась. Ведь и правда, не осталось — все хлеба́ Вячу в мешок сунула, да только что тех хлебов? Дай бог, чтоб на неделю хватило! А дальше мужику кореньями питаться, если волки раньше не задерут.

Добря смерил мать придирчивым взглядом и поспешил на улицу.

От ночного дождя земля разжирела, босые ноги утопают в грязи. Погребальная крада все чадит, видно, как дым поднимается высоко, до самого Ирия доходит. Вместе с ним возносятся души погибших за правое дело.

Обычно в это время у колодца толпятся хозяйки, воду берут и сплетничают заодно, косточки соседям и мужьям моют. Но сегодня — ни души. И улица пустая. Редкие прохожие друг на друга не глядят, опускают головы. Вот и Добря опустил глаза, едва увидел вдалеке человека.

Набрал полное ведро, понес. От такой тяжести рука заболела сразу, перехватил, щедро плеснув водицы на землю. Пару раз поскользнулся, едва не упал. А у самых ворот пришлось остановиться. Мальчишки — вчерашние товарищи — выстроились стеной, руки сложены на груди, на лицах злость.

Добря протянул по-взрослому хмуро:

— Чего надо?

Вперед вышел самый рослый:

— Это твой батя мужиков на бунт подбивал.

Добря насупился, сжал кулаки. Взгляд заскользил по суровым лицам мальчишек, в животе похолодело.

— Брехня, — прошипел Добродей.

— А вот и нет. Он мужиками командовал, когда Рюриков терем брали. Там отроки были, все видели.

— Врут твои отроки. Они в крепости сидели, как осинки тряслись.

Рослый прищурился злобно, угрожающе надулся:

— Их не сразу в крепость загнали, только когда резня началась. А до этого все видели. И брехать не станут, поди, не ты.

Добря оскалился, шагнул вперед, так, что между ним и обидчиком остался всего шаг. А тот не унимался:

— Твой батя всех погубил. Он виноват!

— Нет!

— Да! — рявкнул обидчик.

Остальные кивали молча, испепеляли взглядами. Но приблизиться и напасть не решались. Добря гордо вскинул подбородок, выдавил усмешку:

— Зато теперь ясно, в кого вы такими трусами уродились. Кабы ваши отцы не отсиживались, а сражались по чести…