карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре

• Название: медведица,или легенда о Черном Янгаре
• Автор: карина
• Жанр: Фэнтези

---

   - Ты кто?

   - Кейсо.

   - Что тебе от меня надо?

   - Ничего.

   Ему было странно слышать такое. И он не поверил. Долго еще не верил, но и не уходил, даже когда смог бы уйти. А ведь думал, подгадывал, примерялся даже. И однажды ночью подобрался к Кейсо с ножом в руке. Сел рядом и сидел до рассвета, глядя то на нож, то на Кейсо.

   Глупый потерянный мальчик.

   Он совершенно не умел жить.

   - Ты мне помог. Почему? - спросил Янгу наутро.

   - Потому что мог, - позже Кейсо расскажет о храме, который стоит в горах, не местных, защищающих плодородные земли Кемир от иссушающего дыхания великой пустыни, и не о тех, что сторожат Север, но о сапфировых пиках Тайбу. О лестнице в семь тысяч ступеней и золотых грифах, стерегущих ее подножие. О чашах, в которых горит пламя холодное, как льды вершин. О людях, что приходят к храму, желая обрести покой.

   И спящих мудрецах.

   Озере слез, пролитых прекрасной богиней, осознавшей несовершенство мира.

   О том, что сам Кейсо, заглянув в это озеро, изменился.

   Позже.

   Когда мальчишка научится немного доверять. В тот же раз он поскреб пятерней грязную щеку и сказал:

   - Я не забуду. Я отплачу тебе. Потом, когда стану великим.

   - Кем великим?

   Янгу нахмурился.

   - Я иду на Север. И ты пойдешь со мной. Увидишь, что очень скоро мое имя будет известно всем.

   И Кейсо с трудом заставил себя не рассмеяться.

   Но время шло и... да, кто на Севере не слышал о Янгхааре Каапо?

   Вот только жить мальчик по-прежнему не умел.

   Плохо...

   Кейсо соскользнул в овраг, на дне которого выплясывал зверь. Он то вскидывался на задние лапы, стремясь сбросить всадника, то опускался с ревом, с воем. Размахивал лапами, но добраться до Янгара был бессилен.

   Однако и у Янгара не выходило справиться со зверем. Лезвие ножа было чересчур коротким.

   А потом медведь вдруг остановился, покачнулся и стал заваливаться на бок. И Янгар в последний миг разжал руки. Он упал на мягкую листву, откатился и, прежде чем успел подняться на ноги, нос к носу столкнулся со зверем.

   Медведь не думал умирать.

   Он скалился, облизывая желтые клыки.

   Янгар ушел от удара. Почти.

   Массивная лапа смяла кости, и ножи когтей полоснули по коже, отворяя кровь. Янгар полетел кувырком. А зверь, вместо того, чтобы добить врага, отвернулся. Прихрамывая, он двинулся туда, где без движения лежала девочка.

   В крови.

   В листьях.

   И вряд ли жива.

   Лучше бы ей не быть живой.

   - Прости, - сказал Кейсо, раздирая халат. Раны, оставленные медвежьими когтями были неглубоки, но кровоточили изрядно. Янгхаар дышал.

   И пытался что-то сказать.

   Подняться.

   Ползти по собственному следу, не желая оставлять зверю законную его добычу. Мальчик был упрям, а сейчас это упрямство ему вредило. И Кейсо, вздохнув, опустил кулак на затылок Янгхаара.

   - Прости, родной, - повторил он, уже зная, что Янгар не слышит.

   С сегодняшней свадьбы хватит смертей.

   И медведь, убедившись, что люди не будут мешать, склонился над девчонкой. Он ворчал и всхлипывал, елозил мордой по животу, переворачивая тело то на один, то на другой бок.

   Мертва. Конечно, мертва. Живая очнулась бы.

   И ладно.

   Мертвых оставлять проще.

   С мертвецов вообще спрос не велик...

   Уже на краю оврага, Кейсо обернулся и увидел, как зверь, вцепившись клыками в плечо, волочет добычу.

Глава 12. Большая медведица

   - Спи, Аану, - шептал мне ветер, перебирая струны сухих трав. И полые стебли камыша играли колыбельную.

   - Спи, Аану, - вторила вода.

   Ручей был рядом. Я сквозь дрему ощущала его прохладу, слышала шелест воды, пробирающейся по плоским камням. В моем сне они были темно-зелеными с золотой искрой, как тот, который я подарила мужу. И камни нанизывались на нити солнечного света, гремели...

   ...не камни - щербатые плошки, что выстроились вдоль стены.

   Стена земляная, черная, с торчащими из нее нитями корней.

   Где я?

   Сумрак.

   Низкий потолок, с которого свисают космы седого мха. Гнилые балясины перекрещиваются и давят на неошкуренный столб, темный, покрытый слизью и розовыми шляпками волчьих грибов. Очаг из камней. Огонь, который горит как-то слишком уж ровно. И дыма нет. Но пламя настоящее - я ощущаю его тепло. Где-то над головой из дыры тянет свежим воздухом, и я приподымаюсь, желая сделать глоток.

   Губы не раскрываются.

   Склеились. И во рту стоит кисловатый мерзкий вкус.

   Кровь? Я помню... да, я помню, как Янгар вынес меня из храма. И разговор на поляне. И его вопрос. Свой ответ, жестокий и несправедливый. Лютую черноту в его глазах. И плеть, что метнулась ко мне змеею, обожгла. Помню, как бежала, пытаясь скрыться в лесу, и как Янгар гнался за мной.

   Падение.

   Медведя.

   А дальше? Что было дальше?

   Не знаю.

   - Проснулась. Она проснулась, - этот голос доносится словно бы издалека. И я, желая разглядеть ту, кому он принадлежит, выворачиваю шею.

   Медведь?

   Сердце замирает.

   - Она смотрит. Она боится. Живая. Здесь? Здесь. Она живая. Нельзя трогать.

   Не медведь, но старуха в плаще из медвежьей шкуры. И шкура эта выделана с огромным умением. Голова зверя набита опилками, и расписные стекла вставлены в глазницы, а длинные когти выкрашены алым. Удивительное дело, старуха выглядит хрупкой, маленькой, а шкура - огромной, но меж тем она не была велика своей хозяйке.

   - Трогать нельзя, - старуха приблизилась ко мне и, положив на грудь искореженную руку, сказала. - Плохо. Сердце тук-тук. Вкусное.

   Я замерла.

   - Она пить.

   У губ появилась кривоватая чашка. Старуха заставила меня сделать глоток, пусть бы для этого мне пришлось открыть рот. Стон я сдержать не сумела. Сухая ладонь легла на затылок, поддерживая голову и не позволяя отвернуться от чаши.

   - Она пить, - строго повторила старуха и, сунув пальцы мне в рот, заставила разжать зубы.

   Травяная горечь на миг заглушила боль. А потом я уснула.

   Второе пробуждение было менее болезненным. Я выплывала из сна медленно, словно подымалась из тяжелой, мутной глубины. Сначала появились звуки.

   Все то же ворчание огня, которому приходилось облизывать закопченные стенки старого котелка. И шипение воды, которая изредка падала на угли. Костяной перестук. Скрежет. И гортанное пение.

   Хозяйка склонилась над котлом. Она вглядывалась в варево, изредка помешивая его сучковатой палкой.

   - Она проснуться, - с явным удовлетворением отметила она. - Хорошо.

   В этот раз меня накормила кашей из дикого перловника, щедро сдобренной медом. Старуха заставляла есть, несмотря на то, что открывать рот по-прежнему было больно. А когда я протянула руку, желая коснуться лица, старуха перехватила ее.

   - Она нас не трогать. Она лежать.

   Ослушаться ее было никак не возможно, и рука моя, сплошь покрытая мелкими ссадинами, легла на меховое покрывало. А я, глядя в единственный глаз старухи, бледно-голубой, с круглым пятном бельма, вдруг поняла, кем является хозяйка дома.

   - Она не бояться, - старуха оскалилась, и желтые сточенные клыки ее были длинны. - Сердце тук-тук. Сладкое. Но Тойву помнить. Свобода.

   И я, преодолев страх и брезгливость, - от старухи воняло, тело ее покрывала смесь жира и грязи, а многочисленные раны гноились, привлекая мух - попросила:

   - Расскажи мне о себе.

   И она, сунув большой палец в рот, кивнула. Говорила Тойву плохо, за годы, проведенные в медвежьем облике, она забыла человеческую речь.

   Но я понимала.

   Ее звали Тойву, звонкая.

   Это было давно. Сейчас вряд ли остался в живых хоть кто-то, кто помнит это имя. И девушку с волосами темными, как беззаконная ночь. А было время и о красоте Тойву, дочери вольного хозяина Скеригге, летела слава.

   Говорили, что косы ее длинны и тяжелы, а кожа белее первого снега. Что глаза ее вобрали синеву весеннего неба, а губы - сладость дикой малины. Что норовом Тойву легка, и душою светла, что руки ее - руки истинной мастерицы...

   Она рассказывала об этом, трогая изрезанное морщинами лицо. И невзначай проводила сухими пальцами по губам.

   Малина?

   Скорее перегнившие за зиму листья. И запах источают такой же - долгой болезни, смерти, которая стоит на пороге, но отчего-то медлит, не желает душе избавления.