Эмиль Золя - Западня

• Название: Западня
• Автор: Эмиль Золя
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1962

В шестой том Собрания сочинений Эмиля Золя (1840–1902) вошел роман «Западня» из серии «Ругон-Маккары».

Под общей редакцией И. Анисимова, Д. Обломиевского, А. Пузикова.

---

— Ну хватит вам! Плевать мне на прачечную! Она мне не нужна… Понятно? Плевать мне на нее!.. Все кончено!..

Тогда потребовали еще сыру и хлеба, и разговор принял серьезный оборот. Пуассоны согласились переписать контракт на свое имя и дали поручительство за два просроченных платежа. От имени домохозяина Бош с важным видом одобрил эту сделку и тут же сдал Купо свободную квартиру на седьмом этаже, в одном коридоре с Лорийе. Что касается Лантье, ну что ж, он соглашался оставить за собой ту же комнату, если не стеснит Пуассонов. Полицейский отвесил поклон: разумеется, ему это нисколько не помешает, с друзьями всегда можно поладить, несмотря на различие политических убеждений. Лантье, обделавший наконец свое личное дельце, больше не стал вмешиваться в разговор; он отхватил себе огромный кусок хлеба с сыром и, откинувшись на спинку стула, с наслаждением жевал бутерброд; лицо его порозовело от приятных мыслей, а глаза украдкой перебегали с Жервезы на Виржини.

— Эй, дядя Базуж! — позвал Купо. — Подите сюда, выпейте с нами. Мы люди не гордые, тоже рабочие.

Четверо факельщиков вернулись с порога и чокнулись со всей компанией. Не в обиду будь сказано, покойница была тяжеленька, они и впрямь заслужили по стаканчику вина. Дядя Базуж пристально смотрел на прачку, но держал язык за зубами. Жервезе стало не по себе, она ушла, оставив мужчин за выпивкой. Купо окончательно развезло, и он опять ударился в слезы, уверяя, что плачет от горя.

Придя вечером домой, Жервеза упала на стул, совершенно ошалевшая. Комнаты показались ей огромными и голыми. Что и говорить, большая обуза свалилась у нее с плеч. Но не одну мамашу Купо оставила она в глубине маленького кладбища на улице Маркаде. Она лишилась сразу слишком многого, пожалуй, лучшей части своей жизни: и прачечной, и гордого сознания, что она хозяйка, и других более нежных чувств, — все было погребено в один и тот же день. Да, квартира опустела, опустело и сердце Жервезы. Все пошло прахом, она как бы скатилась в черную яму. Жервеза чувствовала себя такой усталой, она возьмет себя в руки потом, позже, если сможет, конечно.

В десять часов, раздеваясь, Нана стала плакать, топать ногами: она непременно хотела лечь в кровать своей бабушки. Напрасно Жервеза пугала ее, смышленая не по летам девчонка не боялась покойников — они вызывали у нее только жгучее любопытство. В конце концов, чтобы отвязаться, ей позволили лечь в постель мамаши Купо. Нана обожала широкие кровати, она потягивалась в них, перекатывалась с боку на бок. В эту ночь она прекрасно спала: ей было очень тепло и немножко щекотно на мягкой пуховой перине.

X

Новая квартира Купо находилась на седьмом этаже по лестнице «Б». Дойдя до комнаты мадемуазель Реманжу, надо было свернуть по коридору налево. Потом был еще один поворот. Первая же дверь после него вела к Бижарам. Почти против них в темном чулане под чердачной лестницей ютился дедушка Брю. Двумя дверями дальше жил Базуж. Наконец, рядом с Базужем была квартира Купо — две маленькие комнатки, выходившие во двор. Дальше по коридору жили еще две семьи, а в самом конце — Лорийе.

Комната и чулан — вот и все. Здесь теперь и обосновались Купо. По правде сказать, в комнате негде было повернуться. А ведь там приходилось и есть, и спать, и все дела делать. В чулан едва влезла кровать Нана; из-за тесноты девочка раздевалась у родителей, и, чтобы она не задохнулась, дверь на ночь оставляли открытой. Жервеза продала почти всю свою мебель Пуассонам — все равно на новом месте ничего бы не поместилось. Втащили кровать, стол, четыре стула — и сразу заставили всю комнату… Да еще у Жервезы не хватило духа расстаться с комодом, прямо сердце разрывалось, глядя на него; и вот эта громадина загородила половину окна. Одна створка совсем не отворялась, а кроме того, в комнате стало еще темнее и тоскливее. Если Жервезе хотелось посмотреть во двор, то при ее полноте она даже не могла облокотиться на подоконник: приходилось протискиваться бочком и чуть не выворачивать шею.

В первые дни прачка сидела и плакала. Ей было тяжело в такой тесноте, ведь она привыкла к просторному помещению. Она задыхалась и часами, до боли в пояснице, стояла у окна, зажатая между стеной и комодом. Здесь только и можно было дышать. Впрочем, двор нагонял на нее тоску. Напротив, на солнечной стороне, она видела то самое окно шестого этажа, которое ей так приглянулось когда-то; там по-прежнему каждую весну обвивались вокруг бечевок гибкие стебли душистого горошка. А комната Жервезы выходила на теневую сторону, и у нее на подоконнике резеда в горшке гибла за неделю. Да, несчастливая ее доля! Разве об этом она мечтала? Вместо того чтобы покойно ждать усыпанной цветами старости, она барахталась в какой-то мерзкой трясине. Выглянув как-то во двор, Жервеза испытала странное чувство: ей показалось, будто она сама стоит в подворотне, около привратницкой, и, запрокинув голову, впервые осматривает дом; и при воспоминании о том, что было тринадцать лет назад, у нее больно сжалось сердце. Двор не изменился с виду, лишь стены дома чуть-чуть потемнели и облупились; все так же воняло от изъеденных ржавчиной помойных раковин; на веревках в окнах сушилось белье и проветривались загаженные пеленки; внизу выщербленные плиты двора по-прежнему покрывала угольная пыль из слесарной мастерской и стружки, выброшенные столярами; а в самом сыром углу, возле водопроводного крана, натекшая из красильни лужа была все такого же нежно-голубого цвета. Но Жервеза чувствовала, что сама-то она сильно изменилась и поблекла. Теперь она уже не стояла внизу, подняв глаза к небу, веселая и мужественная, не зарилась больше на хорошенькую квартирку. Нет, она жила под крышей, в каморке для бедняков — отвратительной конуре, куда совсем не заглядывало солнце. Недаром она плакала — радоваться было нечему.

Однако, когда Жервеза немного освоилась на новом месте, все обернулось не так уж плохо. Зима подходила к концу, небольшая сумма, полученная от Виржини за мебель, на первых порах очень выручила семью. Потом с приходом весны им неожиданно повезло: Купо уехал работать в провинцию, в Этамп; он пробыл там около трех месяцев и за все это время ни разу не напился, как будто деревенский воздух излечил его. Трудно поверить, до чего полезно пьяницам расстаться с Парижем, где камни и те пропитаны винными парами. Когда Купо вернулся, он был свеж как огурчик и привез с собой целых четыреста франков; благодаря этим деньгам они уплатили долг домохозяину, — это надо было сделать в первую очередь, ведь Пуассоны поручились за них, — а также другие наиболее неотложные долги. Теперь Жервеза могла спокойно ходить по двум-трем улицам, куда до сих пор не смела и носа показать. Разумеется, она нанялась на поденную работу. Г-жа Фоконье, женщина добрая, особенно благоволившая к тем, кто умел ей польстить, согласилась взять ее гладильщицей. Она платила Жервезе три франка в день, сделав ее старшей мастерицей, — как-никак прежде у нее была собственная прачечная. Словом, дела семьи немного наладились. Жервеза надеялась даже, что труд и бережливость помогут ей со временем выплатить все долги и зажить более или менее сносно. Однако она подумала так сгоряча, обрадованная крупной суммой, которую заработал муж. Но, поостыв, Жервеза решила, что надо принимать жизнь такой, как она есть, и помнить, что все хорошее недолговечно.

Тяжелее всего для четы Купо было то, что Пуассоны водворились в их бывшей прачечной. Жервеза с мужем были не слишком завистливы по натуре, но соседи нарочно их подзадоривали, восхищаясь новшествами теперешних владельцев. Боши, и в особенности Лорийе, были неистощимы на этот счет. Послушать их, такой замечательной лавки никто еще не видывал. И они не без ехидства рассказывали, сколько грязи пришлось вывезти из прачечной, — одна уборка помещения обошлась в тридцать франков. После долгих колебаний Виржини решила открыть небольшую кондитерскую и продавать там не только конфеты, но и колониальные товары — шоколад, кофе, чай. Лантье горячо советовал ей заняться именно этой торговлей: на продаже сладостей можно нажить целое состояние. Лавка была выкрашена в самые изысканные цвета — черный с желтыми прожилками. Три столяра проработали неделю над устройством витрины, прилавка, шкафчиков и полочек для ваз, чтобы все было как в настоящей кондитерской. Пуассоны, видно, здорово порастрясли полученное ими небольшое наследство. Зато Виржини торжествовала, и Лорийе вместе с Бошами сообщали Жервезе о каждом новом шкафчике, о каждой полочке, злорадствуя при виде ее кислой мины. Ведь независтливый человек и тот готов взбеситься, если люди наступают ему на ноги, надев вдобавок его же башмаки.

К этому еще были примешаны любовные дела. Поговаривали, будто Лантье бросил Жервезу. Соседи считали, что поделом ей. Наконец-то добропорядочность на их улице восторжествовала. Пройдоха шляпник с честью вышел из положения: недаром он по-прежнему был любимцем женщин. Приводили кое-какие подробности: Лантье даже отлупил прачку, чтобы она угомонилась, иначе она не отстала бы от него. Понятно, никто не знал настоящей правды, а тот, кто догадывался о ней, предпочитал молчать: в жизни все было слишком просто, слишком неинтересно. Уж если на то пошло, Лантье бросил Жервезу в том смысле, что она не была в его распоряжении днем и ночью; но он, вероятно, навещал ее в каморке под крышей, когда ему приходила на то охота; мадемуазель Реманжу не раз замечала, что он выходит от Купо в самые неподходящие часы. Словом, связь продолжалась, но от случая к случаю, не доставляя любовникам особой радости; она тянулась со скрипом, по привычке, как будто они делали друг другу одолжение. Дело осложнялось еще и тем, что на улице судачили о Лантье и Виржини, уверяя, будто они спят вместе. Здесь опять-таки соседи слишком торопились. Без сомнения, шляпник обхаживал дылду Виржини, иначе и быть не могло, ведь в магазине она во всех отношениях заменяла Жервезу. Из уст в уста передавали забавную сплетню: как-то ночью Лантье по привычке пошел за Жервезой, а привел Виржини, но в спальне было так темно, что он только под утро заметил свою ошибку. Над этой историей много смеялись. Однако Лантье еще не зашел так далеко, он только осмеливался щипать Виржини за ляжки. Как бы то ни было, в присутствии прачки Лорийе с умилением говорили о любви Лантье к г-же Пуассон, надеясь вызвать ревность Хромуши. Боши со своей стороны уверяли, что никогда еще не видели такой милой парочки. Как ни странно, улица Гут-д’Ор не возмущалась этим новым треугольником. Увы, требования морали, столь строгие в отношении Жервезы, оказались весьма мягкими, когда дело коснулось Виржини. Быть может, лукавая снисходительность улицы объяснялась тем, что на этот раз муж служил в полиции?